Воспоминание бьет по голове тяжелым сапогом. Перед прошлой церемонией пропала одна из кукол. Прекрасная во всем, как и ее прозвище: Мотылек. Так говорили, сама я с ней почти не общалась. А после… после о ней просто забыли. Ходили слухи, что для такой красавицы нашелся хозяин, который не захотел ждать выпуска и забрал ее раньше. Утешительные слухи, в которые хотелось верить.

Но что, если все совсем не так радужно?

Что, если…

Я останавливаюсь, замираю. Руки затекли, но я так и не решаюсь их опустить. Медленно, очень медленно оборачиваюсь, чтобы встретиться с Тилленом взглядом.

– Куда делась Мотылек?

Он улыбается, а мне от этой улыбки становится зябко. Так зябко, что скатывающиеся по спине капельки пота кажутся обжигающими.

– Вот теперь ты задаешь правильные вопросы. А то я уж было решил, что ошибся в тебе.

Сказал, и снова замолчал.

– И? – Скрыть нетерпение не удается.

– И я не обещал, что отвечу. – Тиллен виновато разводит руками.

Что ж, он действительно не обещал. Ничего не обещал. Не страшно. Огонек, моя соседка по комнате, знала Мотылька лучше. Может, у нее удастся что-то вызнать?

Я невольно ускоряю шаг, чтобы расстояние между нами было как можно больше. Но Тиллен не отстает, и позади слышится его дыхание. Ровное, спокойное, в то время как мне каждый вдох дается с трудом.

Еще немного. Всего пара десятков метров, чтобы снова оказаться на твердой земле. Лишь бы успеть. Лишь бы…

Нога соскальзывает. Кабель больно полоснул кожу, но я не обращаю на это внимание. Беспомощно машу руками, хватаясь за воздух. Шепчу: «Помоги» вместо крика, потому что голос перестает меня слушаться.

Тиллен совсем рядом. Достаточно протянуть руку, схватить меня за ворот, чтобы помочь удержаться. Или чуть подтолкнуть, чтобы я камнем полетела вниз. Но он не делает ни того, ни другого. Просто ждет, как я поступлю.

Выровнять спину. Чуть согнуть ногу в колене. Не паниковать. Я удержусь. Не дам другим куклам повода для радости. Вот так. Медленно, поставить вторую ногу на кабель. Остановиться. Отдышаться. Продолжить путь.

– Завтра ты сама обо всем узнаешь, – доносится до меня, как только ступаю на крышу. – Просто немного потерпи.

Но я не уверена, правда слышу это, или виноват шум в ушах. В один миг перестаю чувствовать ноги и без сил опускаюсь на еще горячую после солнечного дня гладкую поверхность. Она чуть заметно мерцает накопленным теплом. Согревает всех тех, кто спокойно спит сейчас в комнатах.

Тиллен садится рядом. Я замечаю это лишь потому, что он задевает мое плечо. Глаза начинает нестерпимо жечь, отчего приходится крепко зажмуриться. Слезы в Кукольном домике не прощают.

Не глядя отвешиваю Тиллену пощечину. Резко, наотмашь. И плевать, что после за это накажут. Непокорности тоже не прощают. Все куклы усваивают это в первые же дни, как попадают в домик.

Тиллен не пытается увернуться. И даже не удивляется. Словно ждал чего-то подобного.

– Никогда не делай того, о чем потом пожалеешь, – говорит он совсем тихо, держась за щеку.

Моя рука безвольно падает. Сил хватает лишь на то, чтобы усмехнуться.

– Например, не рассказывать о том, что здесь было?

– Ты верно все поняла. – На миг мне кажется, что в голосе Тиллена мелькнула гордость. – Ни единой душе. Даже Пальмеро. Даже если он спросит. Это в наших интересах. Твоих и моих.

Вот как. Значит, я верно догадалась: хозяин Кукольного домика действительно против такой проверки? Это уже становится интересно. Вмиг я забываю о только что пережитом ужасе, поглощенная загадкой.

– Это потому что Мотылек…

Я не успеваю договорить, как Тиллен прикрывает мне рот кончиками пальцев.

– Ты – не она. Ты справишься, теперь я точно знаю. Он не верит, а я – знаю.

– Нет, не знаешь. – Я укоризненно качаю головой. – Иначе не скрывал бы, что задумал.

– Расскажу в последний момент, обещаю. Просто хочу, чтобы это было сюрпризом для всех.

Значит, до сих пор до конца не доверяет. Даже после того, через что заставил пройти. Становится обидно, но показывать этого я ни за что не стану. Не дождется.

Молча поднимаюсь, не обращая внимания на закружившуюся голову. По самому краю покатой крыши дохожу до спуска, ведущего на чердак. Внутри царапает желание обернуться, взглянуть на Тиллена, но я сдерживаюсь. Не слышу позади себя движения, а значит он по-прежнему сидит и не спешит возвращаться.

Дверца чердака хлопает за мной оглушительно громко, так что я невольно вздрагиваю и все же оборачиваюсь. Никого. Тихо и темно – ночами Кукольный домик всегда погружается в спасительное оцепенение. Шаги моих босых ног по каменному полу тоже едва слышны.

Я спускаюсь по узкой винтовой лестнице на свой пятнадцатый этаж. Почти наощупь, ведь тусклые ночные лампы под потолком едва рассеивают темноту. Достаточно, чтобы не натолкнуться на стену, но не больше. В Кукольном домике приветствуется разумная экономия. Это после мы сможем получить все, чего по-настоящему достойны. До выпуска куклы ничего не стоят.

Смутное ощущение неправильности заставляет меня остановиться в нескольких шагах от спальни. В щель под дверью пробивается свет. Странно, Огонек ведь должна спать. Или…

– Тебя долго не было, – она встречает меня ворчливым тоном.

Вовсе не в кровати, сидит на стуле у трюмо. В полумраке нашей тесной комнатки – включить лампы на полную мощность, похоже, не рискнула – ее роскошные рыжие кудри напоминают пламя. Она разворачивается ко мне так, что спиной закрывает столик с косметикой. Не удивлюсь, если рылась в моих запасах, ища что-нибудь особенное.

Зря, у меня нет ничего, чего не было бы у нее. И у любой куклы. Кроме разве что флакончика духов с ароматом грейпфрута и бергамота. Особенный подарок от Тиллена. Огоньку я не рассказывала. Но не чувствую его в воздухе, а значит мое сокровище так и осталось ненайденным. Выдохнув с облегчением, сажусь на свою кровать. Цветастый плед не убираю, чтобы не испачкать простыню: привычка, полученная за годы жизни в Кукольном домике. Зевнув, говорю:

– Знала бы, что ты ждешь, поторопилась бы.

– Это вряд ли, – равнодушно бросает Огонек. Однако я слишком много времени провела с ней рядом, чтобы не заметить тень с трудом скрываемой зависти. – Он бы не отпустил раньше, чем посчитает нужным.

Значит, видела, как я уходила и с кем. Плохо. Нужно будет предупредить Тиллена, что наш маленький секрет уже не такой и секрет. Странно, что он допустил такую оплошность. Или не оплошность? Огонек смотрит на меня с укоризной и совсем не кажется удивленной.

– Думаю, тебя тоже ждет проверка. – Стараюсь, чтобы эти слова звучали успокаивающе, хотя на самом деле они должны бы внушать ужас от неизвестности.

– Это тоже вряд ли. – Огонек хмурится, потом отворачивается, опускает плечи. – Он не меня выбрал.

Если бы она знала, куда водил меня Тиллен, не сочилась бы сейчас ядом. Но… в ее словах звучит такая уверенность, будто на самом деле ей известна правда. И потому я не могу не спросить:

– Выбрал для чего?

– То есть, даже не рассказал? – Кажется, Огонек искренне удивлена. И я ее отлично понимаю, хотя менее обидно от этого не становится.

Изо всех сил пытаюсь не показать своего разочарования, начинаю расстилать кровать со словами:

– Давай спать. Мы же не хотим выглядеть помятыми на церемонии.

В комнате душно, несмотря на распахнутое настежь окно, за которым открывается вид на город. Почти такой же, как с крыши недостроенного «Маяка».

Стоит об этом подумать, как меня тут же пробирает озноб. Спасет только теплое шерстяное одеяло. Надеюсь. Пытаюсь вдеть его в пододеяльник, но руки отказываются слушаться.

– Помочь? – интересуется Огонек.

Редкое для кукол проявление заботы. Обычно мы стараемся не привязываться друг к другу, зная, что после выпуска уже не будем принадлежать себе и вряд ли сможем видеться.

Я неуверенно пожимаю плечами и краем глаза вижу, что Огонек уже в двух шагах от меня. Киваю:

– Возьмись за тот край.

Но она почему-то не спешит выполнить просьбу. Сминает край пододеяльника в ладони, заводит другую руку за спину…

Будто невидимая сила толкает меня, заставляя отпрянуть в последний момент. Огонек выбрасывает вперед руку, и я успеваю заметить, как что-то блеснуло у нее между пальцами. Всего в паре миллиметров от моего лица.

– Что ты?..

Я ошарашено смотрю, как Огонек делает шаг назад, задевая стул. Тот с глухим стуком падает на пушистый ковер, и на ее лице отражается неподдельный ужас. Маникюрные ножницы выпадают у нее из рук и тут же теряются в персиковом ворсе ковра.

К собственному удивлению, чувствую досаду и злость. Не самое лучшее сочетание, приходится его подавить в себе до поры. Почему Огонек? Нам и делить-то нечего, слишком разные. Потому, наверное, легко было терпеть друг друга все эти годы.

Нечего делить. Разве что кроме одного.

– Зря ты это, – цежу я сквозь зубы. – Мы с Тилленом всего лишь…

Замолкаю, понятия не имея, что сказать. Друзья? Сомнительно: он при каждом удобном случае показывает, что на голову меня выше. Лишь изредка позволяет дотянуться до себя, но и это просто снисхождение. Награда за то, что хорошо усвоила очередной странный урок.

Всего лишь учитель и ученица? Тогда почему среди всех кукол он выделил меня одну. Или не одну?

Додумать мешает внезапная острая боль. Хватаюсь за ухо и обнаруживаю, что Огонек все же умудрилась меня поранить: на ладони остается багровый след. Словно в тумане подхожу к оклеенному засушенными листьями и цветами шкафу – причуда Огонька, из-за которой ковер постоянно оказывается усыпан мусором и нам обеим достается за неаккуратность. Достаю из ящика полотенце. Полотенце Огонька, но так даже лучше. Правильнее. Прижимаю его к уху, и оттого ее слова слышатся глухо:

– «Мы с Тилленом»? Серьезно? – Она бросает на меня полный сочувствия взгляд, и это совершенно сбивает с толку. – Я тебя, дура, спасти пытаюсь. Он просто хочет тебя использовать. Как… как…

Она вдруг плотно сжимает губы, понимая, что сболтнула лишнего. Но мне и этого достаточно, чтобы понять:

– Как Мотылька? Ты что-то знаешь, да?

Но Огонек мотает головой, крепко вцепляется в край стола.

– Не спрашивай. Не скажу. Не хочу, как она… лучше ты… да, лучше ты…

– Ясно. – Продолжая прижимать полотенце к уху, другой рукой поднимаю ножницы с пола. Замечаю, как Огонек испуганно дергается, и холодно усмехаюсь: – Не бойся, мстить не стану.

Бросаю ножницы на трюмо, показывая, что нового нападения не жду. А она лишь снова вздрагивает, но продолжает смотреть на меня. Наконец произносит сдавленным полушепотом:

– Не соглашайся. Что бы он ни предложил, не соглашайся.

Я скептически хмыкаю. Стоит ли прислушиваться к совету той, кто только что пытался тебя порезать? Плюхаюсь на кровать, которая приветствует почти родным скрипом. Хочется завернуться в одеяло, отключиться и позабыть обо всем, но я точно знаю: не выйдет. Остаток ночи буду ворочаться, подхваченная вихрем мыслей. Вскакивать от малейшего звука. Потому даже попыток не делаю, просто притягиваю к себе колени и остаюсь сидеть.

– Думала, будешь умолять ничего никому не рассказывать. – Собственный голос кажется мне чужим.

– Ты… ты не станешь, – выдыхает Огонек. По-прежнему вцепилась в трюмо, будто если отпустит – упадет. Может, так и есть. – Если скажешь, я буду отрицать. Ты сама поранилась. Случайно. Твое слово против моего, об этой вашей ночной прогулке.

Теперь понятно. Не поймали за руку – ничего не докажешь. Зато мне она бы надолго испортила жизнь своей выходкой. Может даже навсегда. Кому нужна кукла со шрамом на лице?

Я убираю от уха испачканное полотенце, смотрюсь в зеркало. Пусть оно и далеко от меня, но это не мешает заметить уродливую полосу оставшейся царапины. Морщусь от досады, прикрываю ухо волосами. Что ж, от коротких стрижек придется пока воздержаться.

– Успокойся, я буду молчать, – ворчу я в ответ, положив подбородок на колени.

Только молчать и остается, ведь иначе придется слишком многое объяснять. А подставлять Тиллена мне хочется меньше всего. Я еще слишком многое должна у него узнать за оставшийся день.