В доме было темно. Топилась печь и горели свечи. Медара сидела за шитьём, отвернувшись ото всех. Под ногами у неё ползал Малуша, слюнявил сухую корку и улыбался, показывая единственные два зуба. Зыбиш свернулся на лавке, укрылся с головой одеялом и стучал зубами не то от страха, не то от холода. Тихуша забавлялся игрой в камушки, понятной ему одному.
Благожа уже сменила нарядную верховицу на будничную серую и раскладывала на тряпице семена чужаков. Одни были белыми, плоскими, размером с ноготь. Другие, пёстрые, – толстыми и кособокими. Зрин протянул было руку, чтобы рассмотреть пёстрое семя поближе, но Благожа глянула сердито и проворчала:
– Снимайте мокрое, пока не залили всё.
Зрин с Ретишем разделись в сенях, развесили на верёвке рубахи и вернулись к печи греться.
Благожа напустилась на них:
– Зачем человека из глины слепили? Да ещё изрубили его?
Ретиш пробормотал виновато:
– То ж не добрый человек был, а людоед. А ну как они снова пожалуют?
– Всех людоедов Ен покарал и изничтожил. Или ты во власти Его сомневаешься? Тогда рано тебе волосы растить, коль разума в них нет. Обрить бы вас со Зрином да выпороть при народе!
– Хотела бы обрить, так уже сказала бы родовикам, а ты скрыла, – сказал Зрин, посмеиваясь.
Ретиш потрогал волосы надо лбом. Коротки ещё, не видать. У Зрина они до плеч. А вот у Медары коса длиннее, чем у Умира, хоть ему двадцать, а сестре только шестнадцать. Верно, она и родилась разумной.
– Смейтесь, пока смеётся. Недолго только вам веселиться. Придёт срок – заплачете, – ворчала Благожа. – Скольких я вырастила за свои сто восемьдесят витков – все вы одинаково кончаете. Хорошо, если сына за собой оставить успеете.
– Матушка, я ещё мальцом был, когда ты говорила, что тебе сто восемьдесят. С тех пор витков пятнадцать прошло. Ты никак со счёту сбилась? – Умир внёс поленья, оставил их сушиться у печи.
– Не к чему мне считать. Всё одно, только горечь с витками умножается.
– Сколько ж отцу Умира было? – удивился Ретиш.
Зрин рассмеялся:
– Родуша, признайся, как ты его завлекла? Волосы под ветром распускала и приманные песни с девицами пела?
Ретиш, как ни сдерживался, прыснул смехом. Уж больно забавно представилась Благожа среди девиц, подманивающих женихов. Даже Умир сделал вид, что закашлялся, а сам улыбался в кулак.
Благожа покачала головой:
– Была бы моя воля, так никогда бы не понесла, никого из ваших прадедов, дедов и отцов. Род детей, только и сменяете друг друга, никто из вас за двести витков бороды не отрастил. Только откроется предназначенное, как вы отступаетесь, уходите к предкам. Насмотрелась на вас за свою жизнь, давно бы сама ушла, да оставить вас не на кого, вот и тяну это бремя, как зудь соху.
Умир подошёл к ней, обнял за плечи.
– Матушка, полно тебе, рано или поздно, а родится тот, кто исполнит предназначенное.
– Духу ни у кого не хватит его исполнить. Ты бы вместо того, чтоб мальцам потакать, жену себе присмотрел. Два витка до откровения осталось, успей сына родить.
– Которую присмотрю, ту не отдадут за меня. А с выбранной родовиками не хочу. Да и зачем губить девушек? Вот если исполню предназначенное и живым останусь, тогда и женюсь.
Благожа махнула рукой и села рядом с Медарой, взяла два льняных лоскута, стала простёгивать и набивать ивовым пухом. Вдруг отложила работу, развернула внучку к свету и убрала волосы с лица. За ночь царапины на щеках потемнели.
– Ты что же над собой сделала?
– Ничего. Это… так, в кусты колючие вчера угодила, – ответила Медара чуть слышно.
– В кусты, в которых от темнорожих чужаков пряталась, – захихикал Зрин.
– Займитесь делом лучше, чем злое попусту болтать! – прикрикнула Благожа, вздохнула и вернулась к шитью.
Дождь и к ночи не унялся. В доме стало сыро и душно, чад от свечей и печи все глаза выел. Целый день только и делали, что плели корзины. Поужинали снова пустой кашей – из-за дождя даже рыбы не наловили – и отправились спать пораньше.
Ретиш долго ворочался. Сон не шёл. Всё вспоминались их со Зрином насмешки над Благожей, и от этого свербело внутри. Она тоже не спала, вздыхала горестно, шепталась сама с собой, отчего Ретишу совсем невмоготу стало. Уж лучше пойти повиниться, чем мучиться. Он поднялся и прокрался на женскую половину.
За занавесью Благожиного закутка горела свеча. Ретиш остановился, чтобы подумать, с какими словами войти, и тут услышал тихий скрип половиц. Занавесь приоткрылась, под неё скользнула тень в белой рубахе. Раздался шёпот Медары:
– Родуша, неспокойно мне. Повиниться хочу за братьев. Не углядела я, не почуяла.
«Вот же принесло сестрицу! – подосадовал Ретиш. – Будто без неё повиниться не догадался бы!»
– Да что ты, девонька! – опешила Благожа. – Поди-ка ко мне, а то простынешь.
Застонали доски лежанки, послышалась возня с одеялом. Ретиш сел на пол. Кажется, Медара надолго задержится. Как всё стихло, заговорила Благожа:
– Запомни, Дарушка, не в твоих силах удержать мужчину, если что взбредёт ему на ум. Ни мальца, ни зрелого, ни брата, ни мужа подле себя не сбережёшь. Такая уж порода у них. А уж в нашем роду и подавно. Торопятся они за короткую жизнь всё успеть.
– Зачем же они, неразумные, раньше срока её укоротить хотят? Нам горько, а им оттого весело.
– У них своя дорога. Ты о себе лучше подумай. Незачем тебе откровения ждать. Найди мужа и уходи в другой род.
– Ох, родуша, ты и сама знаешь, что не возьмёт меня никто. Вот если при глине останусь, то найдут мне захудалого жениха, которого не жалко, только чтоб понесла от него и род продолжила.
– Погоди, девонька. Мужчины не только в пятиродье есть. Теперь соседи у нас появились. У них после переходя женщин, должно быть, немного осталось.
Медара всхлипнула, проговорила сквозь слёзы:
– Родуша, зачем ты так со мной? Моя мать из горцев была. Её род принял отца, а как померла она, так прогнал нас. Ни за что не пойду к ним!
– С нами тебе один путь – сгинуть. А так хоть надежда будет.
– Не нужна мне такая надежда. И замуж не пойду. Лучше с братьями останусь. И… родуша, ты сама сказала, что устала, что рада была бы хранительство передать. Я и подумала, отчего бы не мне?
– Смерти моей ждёшь, девонька?
– Что ты, родуша! – Медара ещё пуще заплакала. – Я бы век с тобой жила, только не отпущено мне много, шесть виточков осталось, а ты сама говорила, что устала.
– Тише, Дарушка, успокойся, – проговорила Благожа ласково. – Оно и верно: на кого род оставить, как не на тебя. Со времён исхода ты первая девонька после стольких сыновей народилась. Если провожу тебя к предкам, другой такой не дождусь. Только замуж выйти придётся. Кому как не хранительнице род продолжать. А будет нужда, так и без мужа. Нелёгкая это доля, всё долгую жизнь нести её придётся.
Ретиш поднялся и тихо пошёл к себе. Виниться толку уже не было.
Солнце пробивалось даже сквозь мутный рыбий пузырь. Дождь кончился. Ретиш открыл глаза и зажмурился. Тут же вскочил, сдёрнул одеяло со Зрина и выбежал вон из затхлого плена дома. На крыльце остановился, втянул свежий воздух с запахом трав и потянулся широко, вольно.
Позади зашлёпали босые ноги, и в проёме показался заспанный Зрин, сощурился, буркнул недовольно:
– Чего поднял? Умир спит ещё.
– Садки ставить надо. Надоела каша.
– Ну и ставил бы. Или разума не достаёт без старшего?
Ретиш саданул его локтем в живот, несильно, только чтобы не насмешничал, но Зрин охнул и согнулся. Простонал плаксиво:
– Теперь и работать не смогу.
– Не кривляйся. – Ретиш присел рядом, зашептал на ухо: – Идём, там расскажу, чего ночью услышал.
Зрин тут же выпрямился, сбежал с крыльца, собрал раскиданные вчерашним ветром садки.
– Куда собрались не евши? – из дома вывалился Умир. Спросил, зевая: – Опять чего затеяли?
Зрин помахал садками:
– К реке сбегаем. А поесть пусть Медара на добычное принесёт, мы после сразу туда.
Умир подобрел:
– Дело хорошее, давно рыбы на столе не было. А корзины сегодня оставьте, лопаты возьмите. Мокрую глину не унесём, раскидаем пока, чтобы просохла.
Только отошли от дома, как Зрин подступил с вопросами:
– Ну? Чего слышал? Сказывай!
– Погоди, подальше уйдём, вдруг кто услышит, – хитро улыбался Ретиш. Очень уж забавляло его нетерпение Зрина, будто это Ретиш был старшим, а не он. Только в ивняке сжалился над братом и открылся: – Благожа Медару после себя родовицей сделает.
Зрин встал как вкопанный. Смог лишь выдавить:
– Как?
Ретиш передал всё, что слышал ночью. Зрин слушал не перебивая. После долго молчал, покусывал губу. Наконец спросил:
– И когда?
– Не знаю. О том не говорили. Ну уж, верно, не скоро. Какая хранительница из Медары? Ей шестнадцать только.
– Но и не долго. Родуша ей до откровения род передаст, иначе не успеет.
– Зрин, а что в откровении? Почему никто предназначенного исполнить не может?
– Не знаю. Может, муки такие, что и не выдержать.
Ретиш ковырял босой ногой мокрую землю, набирал воздуха грудью и выдыхал. Всё же выговорил:
– Я думал о муках. Неужто не лучше одному претерпеть, чем всему роду гибнуть? Я бы претерпел.
– Значит, там такое, что не вытерпеть.
– Вот бы знать что. Как думаешь, Умир скажет, когда ему откроется?
– Не скажет. Никто не сказал. Идём уже, а то остальные скоро соберутся, нас хватятся.
До реки заглянули на место вчерашней битвы. По всему оврагу дождь нанёс глины с добычного места, от зудя только холмик остался. Раскидали его ногами и побежали ставить садки.
На том берегу чужаки с топорами на плечах отправились к лесу.
– Строиться будут, – сказал Зрин, будто Ретишу самому разума не хватило бы смекнуть.
– А то не понятно! – проворчал он и добавил: – Как они ночь под дождём пережили?
– Не размокли, как видишь. И не наше это дело, родовики сказали не лезть к ним.
Глину кидали до полудня. Спины и плечи горели от тяжести лопат, ещё и солнце припекало по-летнему. К обеду так умаялись, что в дом не пошли, отправили Медару за едой. Она принесла горшок с горячей кашей и кувшин холодного сбитня из погреба, сама есть не стала, присела в тени под ветвями ивы и закрыла глаза.
Как снова принялись за работу, к добычному месту заявилась старшая челядь ведуньего, хлебного и железного родов. Среди парней и девиц виднелась алая верховица неразумной Отрады. Все встали у края, не решаясь спуститься.
– Как же тут пройти? Всю тропу глиной закидали, – развёл руками Нежан из хлебного рода.
– А чего вам тут ходить, работе мешать? – спросил Умир.
– Нам к реке надо.
– Так и идите на лодочный берег.
– Оттуда не видно. Хотим посмотреть, как чужаки обживаются.
– Чего глазеть? Родовики наказали не лезть к ним.
Емве, сын ведуна, спустился по склону, ступил было в глину и тут же увяз чуть не по колено, запачкал белые онучи и еле вытянул пле́тень.
– Развезли месиво! Вот уж и правда грязюки, – скривился он.
– Скоро все за зудями на поклон к грязюкам пойдёте, – усмехнулся Умир.
Ретиш со Зрином переглянулись, взяли по комку сырой глины и запустили в Емве. Ретиш целил в лицо, но промазал, только ухо задел. А вот Зрин попал в грудь: на белой рубахе Емве растеклось рыжее пятно. Сын ведуна рассвирепел, кинулся было на Зрина, но не решился вновь ступить в глину.
Нежан сказал примирительно:
– И правда, не стоит работе мешать. А ну, отцам донесут? Идём к лодкам.
Емве зарычал сквозь зубы и мотнул головой. Тут вперёд вышла Отрада:
– Братец, не ярись. Сейчас шепну им откровение, так они нас не только пропустят, а на руках перенесут.
Она посмотрела на Ретиша и подманила его пальцем.
– Подойди. Или боишься? – спросила насмешливо.
– Ничего я не боюсь, – проворчал он и пошёл следом за Отрадой за ивовый куст. – Ну, что за откровение?
Она обернулась, хитро сощурилась и прошептала:
– Я знаю, что вы вчера слепили зудя-человека и рубили его.
– Откуда знаешь?! – ляпнул Ретиш, тут же прикусил язык, да поздно было.
– Открылось мне, – улыбалась Отрада.
– Врёшь! Подсмотрела! Или отцу твоему открылось.
Отрада сложила руки на груди, совсем как разумная, и пропищала:
– Больно надо бегать за вами, подглядывать. А если бы отцу открылось, он бы вам этого не спустил, уже обрил бы. Но узнает, если не пропустите нас.
Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он не умел так быстро смекать, но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:
– Почём мне знать, что не скажешь после?
– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.
У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:
– Надо со старшими потолковать.
Умир, услыхав, чем пригрозила Отрада, цокнул языком с досады. Пробормотал:
– Аукнулись забавы ваши… Медара, что скажешь?
Медара не ответила. Она так и пряталась в тени.
– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.
– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.
– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть, – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.
Отрада первой сбежала в овраг и остановилась перед накиданной глиной.
– Как же пройти здесь?
Емве подхватил сестру, закинул на плечо и прошагал на другую сторону. Крикнул оттуда:
– Мне одному мараться? Протопчите проход и переведите девиц.
Нежан снял плетни и стал разматывать онучи. Дорчин, сын железного родовика, рыжеволосый и угрюмый, хмуро глянул на оставленные Емве следы и принялся приминать глину обутым.
На склоне остались Дора, сестра Дорчина, такая же медноволосая и курчавая, как он, и Ислала, дочь Сияна, сестра Нежана. Парни протоптали тропинку и вернулись к девицам. Дорчин и Нежан разом протянули руки Ислале. Нежан хмыкнул:
– Сперва женись, а после касайся.
Дорчин смолчал, только зло глянул из-под косматых бровей.
Ислала опёрлась на плечо брата. Ретиш заметил, что ногти у неё чистые, розовые. И шла она словно плыла, даже голубая верховица не колыхалась. Ретиш посмотрел на тропку: остаются ли следы от плетней Ислалы? Да там затоптали всё так, что и не разобрать.
Дорчин, не глядя на сестру, поплёлся за ними. Дора встряхнула головой и перебралась на ту сторону сама.
Умир дождался, когда все поднимутся на пригорок и сказал:
– Толку кидать нет, возвращаться будут – снова затопчут. Идём тоже на чужаков посмотрим.
– Вы идите, я здесь останусь. – Вышла к ним Медара.
– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.
Медара покачала головой.
– Нет. Устала просто.
– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.
Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.
О проекте
О подписке