Тюфяк Умира был пуст. Ретиш не сразу сообразил, что он с женой спит в пристрое, и тут же обрадовался: больше никто не будет ворчать, если им со Зрином понадобится поговорить. Правда, в эту ночь сил на разговоры не осталось, сон сморил быстрее, чем голова коснулась подушки.
Ретиш не слышал, когда вернулась Благожа, но наутро, пока все спали, она уже хлопотала у печи.
Умир с молодой женой вышли к завтраку последними. Коряша пряталась за его спиной и не смела поднять заплаканных глаз. И, как бы она ни напускала на себя серьёзный вид, нет-нет да улыбалась счастливо. Умир усадил её подле себя и всё подкладывал ей ломти пирогов послаще, а она так смущалась, что и есть не могла. Ретиш всё рассматривал новую родственницу: зубы белые, да кривые, щёки румяные, да все конопушками усыпаны. Только глаза зелёные, что вода в заводях, из-под мокрых ресниц сияют.
Коряша заметила его взгляд, подняла голову.
– Братец, я знаю, что неказистая. Умиру бы такую жену, как Ислала, только благодарнее и вернее меня он не сыщет. Каждый день за него хвалу Ену возносить буду.
Зрин вдруг стукнул миской по столу, вскочил.
– Да что Ислала?! В ней жизни не больше, чем в зуде. Слепи такую – никто и не различит, где настоящая, а где глиняная. Сестрица, Ислале бы духу не хватило сказать, как ты вчера.
Коряша ещё больше разрумянилась, вновь опустила глаза.
Благожа покачала головой, выговорила Зрину:
– Мятежный дух усмирять следует. И не вздумай больше заговаривать о том, чтобы людей из глины лепить.
Коряша вступилась:
– Родуша, вы смиреннее меня не найдёте. Что до вчера, так это я с отчаяния. Больше речей таких не услышите, во всём вам послушной буду. Я никакой работы не боюсь. Меня матушка только стряпать и ткать не учила, говорила, всё одно из корявых рук ничего доброго не выйдет.
Благожа смягчилась, погладила Коряшу по плечу:
– Была бы душа чиста – любыми руками доброе дело сладится.
В ворота грохнуло, будто в них камень бросили.
Зыбиш охнул, Медара вздрогнула, Коряша побелела.
Благожа поднялась, проговорила:
– Кто бы это? Неужто уже с дарами пришли?
Все пошли смотреть.
За воротами никого не было, только узелок в пыли лежал.
– Это ж одёжа моя! – всплеснула руками Коряша. – Видать, братья принесли.
– А в руки отдать им духа не хватило? – выпалил Зрин и крикнул в сторону сходного места: – Эй, ржа на железе, вам в глаза смотреть боязно?
– Уймись! – осекла его Благожа. – Обижены они на Коряшу за вчерашние слова. Нечего ещё пуще злобу распалять. Лучше покажите сестрице хозяйство.
Коряшу повели в огород, показали грядки с репой, брюквой, моркошкой и капустой.
Благожа поясняла:
– Род у нас невелик, этого хватает. По осени за зудей ещё зерном отдадут, виток прокормимся. А это, – указала она на кудрявый бело-розовый куст и на вьющийся толстый ус с огромными листами и жёлтыми цветками размером с ладонь, – дары пришлых. Что из них уродится – узнаем к сроку.
Первыми одарить молодых пришли жена Сувра с Отрадой.
– Свет тебе, Всемила! – приветствовала её Благожа. – Проходи в дом, тяжела ты уже на ногах стоять.
– Со дня на день жду, – ответила Всемила, тяжело вздыхая.
– Чего же Сувр сам не пришёл?
– Недосуг ему, дел много.
– Ну да, железных одаривать пошёл, тут не до грязюков, – хмыкнул Зрин.
Отрада притихла, жалась к мачехе, только таращилась по сторонам. Благожа усадила их за стол, Медара подала холодного кваса.
Всемила вытерла испарину с лица и залпом опустошила кружку. Затем достала красный мешочек и медный кругляш.
– Это Сувр молодой жене передал, тут снадобье, чтобы понесла поскорее, а это оберег, чтобы никакая хворь в чрево не вошла. Сама такой у груди держу.
Отраде не сиделось на месте. Она подходила то к почерневшей от времени прялке, то рассматривала оставленную Медарой недошитую верховицу. Наконец шепнула Ретишу:
– А где же зуди?
Он прыснул в кулак:
– Вот глупая, мы же не в доме их лепим. Идём покажу.
И повёл Отраду в сарай. Прежде чем открыть двери, предупредил:
– Только зудей и тут нет. Мы их перед пахотой и на жатву делаем, а сейчас только горшки. Будешь смотреть?
Отрада кивнула и несмело переступила порог. В полутьме чуть не споткнулась о чан для замеса глины, заглянула в него, чихнула и отошла к гончарному кругу, покрутила его и тут заметила оставленные на верстаке глиняные цветы Зрина. Она тут же взялась их рассматривать.
– Это так, безделицы Зрина, – зачем-то сказал Ретиш.
– Они красивые. Можно, я возьму один?
– Бери, он ими не дорожит. Только зачем тебе? Небось, отец для тебя и серебряных не жалеет.
– Они красивые. И… Должно быть, хорошо, когда у тебя такой брат, как Зрин. Он всегда что-нибудь выдумает. А мои только задираются.
Ретиш аж глаза протёр. Отрада ли это? Но пробормотал в ответ:
– Хорошо. Только он мне не совсем брат. У нас родители разные. А вот с Зыбишем мы из одного чрева.
– Ох, значит, ты матушку свою помнишь? Вот повезло-то тебе!
– Нет. Помню только, как кричала она. Её связанной в пристрое держали, пока не разрешится. Ни лица, ни рук не вспомнить.
– Хоть это. Моя померла, когда меня рожала.
– Такое лучше и вовсе забыть, уж поверь. И чего тебе жаловаться? Мачеха вон ласковая досталась.
– Ласковая, пока своё дитё не народилось. А там кто знает…
Всемила, будто почуяв, что разговор о ней зашёл, позвала Отраду от ворот.
– Иду, матушка, – крикнула она в ответ, спрятала глиняный цветок под верховицу и выбежала из сарая.
Ретиш так и остался стоять столбом, размышляя, чего это с Отрадой случилось, если она не съязвила ни разу.
К полудню пришёл закадычный друг и повитовник Умира Сминрав из деревянных. Пришёл он с женой Добряной и сыном-младенчиком. Добряна тут же сунула дитё Коряше.
– Возьми! В день даров младенца подержать – добрый знак.
Коряша попятилась, руки за спину спрятала, головой замотала.
– Н-не… Не надо. Меня отродясь к детям не подпускали, уроню ещё.
Добряна рассмеялась, усадила Коряшу на лавку и вложила сына в руки.
Умир со Сминравом уселись за стол и повели разговор.
– Вот что, Умир, ходить вокруг да около не буду. Пришёл я не с безделицей, но и дарю не просто так. Не смогу я с тобой за зудя расплатиться, не собрать нам доброго урожая в этот виток, а долгом моим вы сыты не будете. И потому дар мой – лодка.
Ретиш со Зрином аж подпрыгнули. Лодка! Своя лодка у них будет!
А Умир смутился:
– Слишком уж щедрый дар. Сколько же зудей в той лодке?
– Щедростью на щедрость отвечаю. Твой род не раз отцу долг прощал. А потому принимай, идём к причалу.
Сминрав поднялся и вышел из дома. Ретиша со Зрином и звать не надо было, они кинулись следом.
Светлая новая лодка лежала вверх дном на берегу, подставив солнцу пахнущие смолой и деревом бока.
– На заре только просмолили с братом. Вот и знаки глины, чтоб не спутал. – Сминрав показал на вырезанных по борту зудей. – Опробуешь? Спустим на воду?
Умир почесал затылок.
– Чего зря пробовать? Сперва сомовий крюк раздобуду, тогда и опробую.
Зрин аж взвыл:
– Умир! Да как же не опробовать?
Ретиш тоже хотел просить Умира, да только у него ком в горле встал, от обиды чуть не зарыдал, как неразумный.
Умир глянул на братьев, рассмеялся:
– Ладно, спускайте, только не утопите дар Сминрава.
Плавали туда-сюда по реке, пока солнце не село. Ладони до кровавых волдырей стёрли. И всё посматривали на берег пришлых, да там тихо было, только ночные костры чуть дымились. Уже в темноте вытащили лодку на берег.
В доме к тому времени спать готовились. На лавках громоздились дары. Таких щедрых, как от Сминрава, больше не было, но Коряша радовалась и корыту, и ситцам. Ретиш же приметил под лавкой сомовьи крюки. Значит, быть скоро настоящей рыбалке.
Для ловли сома ждали только Умира. Ретиш со Зрином каждый вечер ставили садки на мелкую рыбу для наживки, но тому всё недосуг было: Сувр с Сияном, опасаясь нашествия чужаков из засушливых земель, собрали крепких мужей, не занятых работой, и выставили дозоры вокруг полей. В дозорные и Умира забрали. То днём, то ночью охранял он добро, а когда возвращался, сразу запирался с Коряшей в пристрое, да и Благожа не велела к нему подступаться.
Чужаки и вправду приходили. Измождённые, тощие, брели они, шатаясь, а завидев дозоры, обходили Ёдоль стороной. Редко кто отваживался приблизиться и попросить хлеба. Получив же еды, шли дальше, не задерживаясь.
Время близилось к жатве, а лодка так и стояла без дела. Наконец Зрин не вытерпел и высказал за ужином:
– Чего ждать-то? Скоро зудей лепить, потом ты на Торжище подашься, после две луны в ученье будем, а как вернёмся – река встанет. Опять зиму со ржавой солониной Сувра сидеть? Умир, мы с Ретишем и одни справимся, глянь, я уж ростом с тебя почти.
Умир нахмурился, но тут к нему прильнула Коряша.
– Пусти ты их, что ж они маются. Не мальцы уже, чтоб без дела сидеть или по ягоды ходить. Все парни на воде давно.
– Будь у них уменье – пустил бы. Они же не знают, как подступиться к сому.
– Знаем! – Ретиш вскочил. – Сколько раз с берега смотрели!
– Как же им научиться, если ты их не пускаешь? – снова вступилась Коряша.
Умир посмотрел на Благожу:
– Что скажешь, матушка?
Благожа макала сухую корку в чай. Ответила не сразу:
– Пусти их по добру. Эти неуёмные всё одно сбегут, без благословения только беду приманят.
– Хвала Ену! – взвился с лавки Зрин. – Родуша, сестрица, благодарю. Мы с уловом вернёмся, вот увидите.
Зыбиш сжался от его возгласов. Ретиш положил ладонь на его бритый затылок.
– А что, братец, пойдёшь с нами? С сомом справиться лишняя сила не помешает.
Зыбиш затряс головой, сполз под стол.
– Оставь его, – велела Благожа. – Мал он ещё. Пусть с Медарой по ягоды идёт.
Умир нашёл верёвку покрепче, сам привязал к ней сомовий крюк. Благожа благословила Ретиша со Зрином на доброе дело и отправила спать пораньше.
Поднялись ещё до света. Над рекой стелился туман. Сняли садки, полные мелкой рыбёхи, вывалили её в ведро, сели в лодку и погребли к илистым заводям.
Поднялось солнце, разгоняя туман. От вёсел по зелёной воде бежала зыбь.
– Давай глянем, есть ли здесь сомы. – Ретиш бросил грести.
Зрин тоже замер. Ждали, пока уляжется муть, только вода не стала прозрачней.
– Всё одно дна не видать. Чего бы им здесь не быть? Крюком и проверим. – Зрин принялся насаживать окунька на остриё. Велел Ретишу: – В корму кольцо вделано. Привяжи конец верёвки к нему.
– Зачем?
– Вдруг здоровый сом клюнет. Как мы его в лодку втащим? А так не упустим, потянем на верёвке.
Спустили наживку. Крюк коснулся дна, а верёвки ещё много осталось.
– Мелко здесь, сому не залечь. Давай другое место поищем.
Зрин взялся за вёсла и повёл лодку вниз по реке. Ретиш стравливал верёвку с крюком и, свесившись за борт, вглядывался, не покажется ли на дне сомовья спина.
Перевалило за полдень. От Ёдоли уже далеко отплыли, съели прихваченный хлеб, а никакая рыба так и не клюнула.
Зрин оглядел поросший ивняком берег, поёжился.
– Возвращаться пора. Неспокойно здесь. А ну как на чужаков нарвёмся? Это они перед дозорами смирные, а увидят лодку, так поживиться не откажутся.
– Да как вернуться с пустыми руками? Умир нас не отпустит больше после такого!
– Переберёмся поближе к Ёдоли, там и попробуем ещё.
Ретиш взялся за верёвку, чтобы поднять крюк, как вдруг она задёргалась в его руках. Он ухватился покрепче, потянул, да только без толку.
– Никак за корягу крюк зацепился. Помоги, одному никак, – позвал он Зрина.
Тут верёвку рвануло с такой силой, что обожгло ладони и содрало с них кожу. Ретиш чуть в воду не свалился, выпустил верёвку, и если бы не привязанный к кольцу конец, так и вовсе упустил бы. Лодку закачало.
Зрин бросил вёсла и перевесился за борт, вглядывался в взбаламученные глубины. Ретиш присел рядом. Спросил, вытирая о штаны кровоточащие ладони:
– Это же не коряга?
Тут вода вздыбилась, забурлила, и перед лодкой вынырнула блестящая голова, размером с горшок. Братья отпрянули. Голова раззявила рот с рядами игл-зубов, клацнула ими и скрылась под водой.
– Неужто сом? – прошептал Ретиш.
– Он самый, – ответил Зрин. Голос его дрожал. – Видал наш крюк в губе?
Ретиш покачал головой. Со страху он кроме зубов ничего и не заметил.
Вода под лодкой заволновалась. Зрин толкнул Ретиша, сам упал рядом и крикнул:
– Ложись! Держись крепче!
В дно лодки ударило так, что её подкинуло и едва не перевернуло. Опрокинулось ведро с наживкой, вывалив уснувшую рыбу.
Зрин потянул Ретиша:
– Поднимайся! Давай на вёсла!
Развернув лодку, погребли к Ёдоли, да только верёвка за кормой натянулась, и лодка двинулась в обратную сторону.
– Налегай! – орал Зрин.
Ретиш налегал, ладони от весла ещё больше закровили и руки то и дело срывались, а лодку несло вниз по течению.
– Сом сильнее. Что делать-то? – спросил он Зрина.
– Греби! Измотаем его.
– Или он нас, – буркнул Ретиш.
– Он ранен, ему больно с крюком тянуть.
Сом будто услышал: корма вдруг окунулась в реку, зачерпнув воды.
– В глубину тянет! Режь верёвку, а то утопим лодку!
Ретиш снял с пояса нож и перебрался на корму. Руки намокли, тряслись и едва держали нож. Он взялся за верёвку и начал пилить. Тугая пенька не поддавалась. Сом снова дёрнул в глубину, и нож выскользнул в воду.
– Упустил! Дай свой!
– Растяпа! Если я встану – точно перевернёмся. Черпай воду!
Зрин сел на вёсла, да только проку в том никакого не было, лодка двигалась туда, куда её сом тянул. Будь здесь чуть глубже – ушла бы под воду.
Берега впереди раздвинулись, река стала шире, заиграла водоворотами. Вот куда сом стремился! Уж тут он утащит лодку на дно и доберётся до людей. Ретиш черпал воду ведром и уже без всякой надежды взывал к Ену.
– Смотри! – вдруг заорал Зрин.
Ретиш обернулся. По реке к ним неслась шестивесёльная лодка Сувра. Слышалось удалое «э-эх» при каждом гребке. Поравнявшись с ними, гребцы подняли вёсла, достали багры и подтянули к своему борту лодчонку с братьями. Трое мужиков тут же спрыгнули в неё и взялись за верёвку. Ретиш перебрался на нос к Зрину, чтобы не зашибли.
С сомом и мужикам попотеть пришлось. Наконец над водой показалась его огромная голова. Снова взялись за багры и били ими по блестящему лбу, пока сом не затих.
О проекте
О подписке