Между тем эти события привели к устранению ограничений университетской автономии, установленной уставом 1884 года, в частности к восстановлению системы выборов должностных лиц университета, в том числе ректора. В сентябре 1905 года сравнительно молодой А. Е. Фаворский в числе ряда других профессоров предпринял попытку побороться за позицию ректора университета. Выборы, в которых приняло участие 14 кандидатов, проходили по сложной схеме в два этапа – рейтинговым голосованием. На втором этапе А. Е. Фаворский занял третье место (30 избирательных, 38 неизбирательных шаров), что свидетельствовало о его высокой популярности в корпорации. Победил же коллега А. Е. Фаворского по факультету профессор И. И. Боргман: 40 голосов – за, 28 – против^[42].

Нужно отметить, что во время революции А. Е. Фаворский примкнул к группе так называемой левой профессуры, которую, впрочем, составляло большинство активных членов профессорской коллегии. Группа образовала своеобразное политическое ядро совета, которое проводило совещания перед его официальными заседаниями. На этих совещаниях неформально согласовывались основные решения по вопросам общественной и кадровой политики университета, выборов на различные университетские и общественные позиции: членов советской комиссии, профессорского университетского суда, различных комиссий, коллегии выборщиков в Государственный совет. То, что А. Е. Фаворский пользовался доверием корпорации, показывает и целый ряд голосований, связанных с выборами на различные административные должности. Так, с сентября 1905 года А. Е. Фаворский стал членом полулегальной Советской комиссии – органа, не предусмотренного никакими уставами и правилами, но обладавшего всей полнотой власти в университете в 1905–1914 годах^[43]. В 1907 году А. Е. Фаворский избран кандидатом, в 1908 году – членом, а в 1911 году – председателем профессорского дисциплинарного суда^[44], органа, имевшего в условиях революционной ситуации в университете большое общественно-политическое значение и стоявшего скорее на стороне студентов, чем власти, защищавшего «автономию университета»^[45].

Университетскому суду приходилось разбирать самые разные дела – от кражи книг в библиотеке до травли в студенческом общежитии. Значительную долю дел составляли так называемые политические дела. А. Е. Фаворский, который сам в свое время проходил подобный процесс в качестве обвиняемого, всячески способствовал оправданию революционно настроенных студентов. Об отношении А. Е. Фаворского к политическим практикам в стенах университета ярко свидетельствует дело студента А. Нестерова (члена академической корпорации)^[46].

В числе других политически активных профессоров А. Е. Фаворский принимает участие в обсуждении вопросов, касавшихся нового университетского устава, разрабатываемого министерством П. М. фон Кауфмана^[47]. Важнейшим общественным свершением А. Е. Фаворского и В. Е. Тищенко стала организация музея Д. И. Менделеева, настоящий культ которого стал формироваться еще при жизни великого ученого. После его кончины по инициативе участников РФХО, учеников и бывших коллег был поднят вопрос об открытии Менделеевского музея. Представление бывших коллег ученого о выделении средств на организацию музея было составлено прочувствованно и патетически: «Для оценки личности и деятельности великих умов, сошедших в могилу, становятся важны не только их печатные труды, неизданные рукописи, письма, заметки, но даже мелкие подробности личной жизни и домашней обстановки»^[48]. В отличие от большинства деятелей эпохи, образ Д. И. Менделеева, сформированный в массовом сознании, уже в начале посмертной судьбы ученого носил консенсусный характер – в качестве положительного персонажа и великого ученого он был органично вписан в различные версии российской истории (впоследствии эта тенденция только укрепилась). В этом смысле интересы власти, либеральной общественности и университета редким образом совпали. С высочайшего одобрения с подачи премьера П. А. Столыпина на организацию музея и покупку библиотеки у наследников ученого в обход обычного порядка выделения государственных кредитов в кратчайшие сроки было найдено финансирование^[49]. Первыми посетителями музея в декабре 1911 года стали участники II Менделеевского съезда (А. Е. Фаворский был его вице-председателем). Менделеевскому музею в числе немногих университетских центров удалось пережить революцию и Гражданскую войну и достичь наибольшего расцвета в советское время^[50].

Завершение организации музея Менделеева проходило уже на фоне «кризиса Кассо»^[51]. Суть его заключалась в противостоянии нового министра Л. А. Кассо и высших учебных заведений империи. В октябре 1911 года, когда шел поиск новых кадровых комбинаций, кандидатура А. Е. Фаворского как известного ученого, умелого администратора и умеренного либерала, приемлемого как для власти, так и для корпорации, вновь оказалась в центре внимания. Протоколы университетского совета лишь отчасти маскируют очевидное соперничество за пост ректора, которое развернулось между двумя лидерами «левой группы» – А. Е. Фаворским и В. М. Шимкевичем. В ходе предвыборной борьбы первый получил 25 голосов, а второй – 15. На следующем заседании собрания, на которое В.М. Шимкевич не явился, была проведена баллотировка избранных кандидатов.

В. М. Шимкевич получил 25 избирательных шаров, 20 неизбирательных, А. Е. Фаворский получил 37 избирательных, 7 неизбирательных. Таким образом, А. Е. Фаворский оказался избранным на должность ректора.

Однако профессор с этим решением совета не согласился, заявив, что он «ввиду целого ряда соображений и основательных причин от должности ректора отказывается, на отказ свой просит товарищей не сетовать и сделанное заявление о том просит считать окончательным»^[52]. После отказа победителя выборов пост ректора было предложено занять В. М. Шимкевичу. Впрочем, в новых условиях он также не мог принять эту должность. В итоге «левой группе» профессоров пришлось вернуться к своим старым административным кадрам из числа гуманитариев. 26 октября 1911 года на должность ректора был избран профессор-историк Э.Д. Гримм^[53], оказавшийся последним ректором дореволюционного университета. Кстати, проректором университета в октябре 1912 года был избран многократно упоминающийся родственник и коллега А. Е. Фаворского В. Е. Тищенко^[54].

Вероятно, Татьяна Алексеевна оставалась в стороне от этих административных коллизий, связанных с карьерой отца. Основное внимание ее, конечно же, привлекают важнейшие события жизни семьи, предопределившие и ее собственную судьбу. В 1908 году уходит из жизни Наталья Павловна – первая жена ученого, мать Татьяны Алексеевны, долго болевшая чахоткой. Для Татьяны Алексеевны это одно из самых трагических воспоминаний. В 1910 году Алексей Евграфович женился во второй раз, на своей бывшей студентке Высших женских курсов Марии Маркеловне Домбровой, с которой Татьяна Алексеевна была в теплых, дружеских отношениях. От этого союза родились две дочки (Ирина и Марина) и сын (Алексей), описание жизненного пути, учебы, научной карьеры которых занимает немало места на страницах книги.

В 1913 г. профессор А. Е. Фаворский, отслужив по учебной части тридцать лет, получил право на пенсию с выплатой полного профессорского оклада, что открывало перед ним перспективы спокойной работы по собственному научно-исследовательскому плану. Но внешние обстоятельства не дали им реализоваться. Грянула Первая мировая война, ставшая началом серии социальных катаклизмов, которые вместе со страной пришлось пережить и семье Фаворских. Первая трагедия, которую испытала Татьяна Алексеевна, – гибель в ноябре 1914 года на фронте двоюродного брата – «милого… Андрюши» Тищенко, с которым она была очень близка и который первым из университетской корпорации стал жертвой этой войны. А. В. Тищенко был оставлен на кафедре русской истории, являлся учеником известного историка и археолога А. А. Спицына. В последний путь сына проректора провожал весь университет – это событие освещалось в прессе^[55], и в воспоминаниях похороны А. В. Тищенко описаны подробно.

Татьяна Алексеевна очень кратко описывает работу отца на оборону – в частности, о его участии в «каких-то комиссиях, связанных с оборонными работами», о том, что даже летом он должен был время от времени ездить в Петербург на заседания, а также упоминает, что часть работ велась в лаборатории Военно-химического комитета Русского физико-химического общества. О работе А. Е. Фаворского в Военно-химическом комитете также кратко пишет в своей книге один из учеников ученого – М. Ф. Шостаковский^[56], а затем и сама Татьяна Алексеевна^[57]. Между тем эта деятельность примечательна, с нашей точки зрения, как пример патриотической самоорганизации русских ученых в сложное для страны время. Упомянутая работа профессора проходила в Физико-химическом обществе при Петроградском университете (РФХО), ставшем той организацией российского научного сообщества, которой пришлось дать ответ на вызов военного времени, связанный с появлением химического оружия^[58]. Именно ученые – специалисты в области естественных и технических наук «брали на себя инициативу ускоренного поиска решения возникших проблем, преодолевая бюрократическую косность чиновников и находя понятные промышленникам доводы об исключительной экономической выгоде от скорейшего внедрения новых технологий, важных для обороны страны»^[59]. В этом контексте и следует рассматривать вклад в работу по созданию и производству химических веществ, который внес Военно-химический комитет при РФХО при Петроградском университете.

Первоначальным ядром для образования комитета послужила группа петроградских химиков, принимавшая участие в Комиссии по заготовлению удушающих средств по приглашению ее председателя, генерал-майора И. А. Крылова. В сентябре 1915 г. Совет РФХО вошел в Особое совещание по обороне с ходатайством об отпуске средств для организации Военно-химического комитета. Также было озвучено пожелание об организации опытного завода, «на котором можно было бы после лабораторных исследований испытать в малом заводском масштабе выработанные методы получения нужных для военного дела химических продуктов»^[60]. Всего в состав комитета входило 106 членов, включая практически всех сотрудников кафедры химии физико-математического факультета Петроградского университета. Общее наблюдение за делами Комитета лежало на делопроизводителе, которым был назначен профессор университета Л. А. Чугаев^[61]. Заседания проходили в основном в здании химической лаборатории университета или в химической лаборатории Горного института^[62].

В сферу занятий комитета входил разнообразный круг научных и военно-технических вопросов, связанных с разработкой удушающих и взрывчатых веществ, производством различных химических препаратов, учетом наличности и запаса месторождений сырых материалов и т. п. Важным пунктом обсуждений комитета была перестройка, наладка и эксплуатация Опытного завода^[63]. Для его оборудования в конце января 1916 года комитету было предоставлено помещение на угольном заводе второго казенного винного склада на Ватном острове. На заводе осуществлялось производство удушающих веществ, в разработке которых активнейшее участие принимали ученые Петроградского университета. В частности, там было налажено производство хлорпикрина из ацетона, подготовительная лабораторная работа по которому была выполнена в университетской лаборатории Л. А. Чугаева^[64]. В университетской лаборатории органической химии профессора А. Е. Фаворского проводились подготовительные работы для получения фосгена «из четыреххлористого углерода и олеума с утилизацией хлорсульфоновой кислоты для получения удушающих средств»^[65].

Начиная со второй половины 1916 года Военно-химический комитет обратился к проблеме перевода химической промышленности на мирные рельсы. Комитет подчеркивал, что уже с первых шагов своей деятельности он, «имея в виду прежде всего обслуживать стоящие на очереди нужды армии и флота, не терял из виду и других задач, более отдаленных, но зато еще более обширных и заманчивых, – задач, разрешение которых было рассчитано на мирное время»^[66]. В первую очередь речь шла о медикаментах, вкусовых веществах, красках и т. п. Таким образом, всего за несколько лет существования комитет превратился из добровольной организации ученых-химиков, стремящихся помочь страдающей от тягот войны стране, в постоянное государственное учреждение – ГИПХ (Государственный институт прикладной химии)^[67]. Разумеется, эффективность таких научно-технических центров снижалась в условиях отсутствия четкой системы и планов управления военно-химической отраслью со стороны государства, но это обстоятельство скорее отражало общие трудности, связанные с мобилизацией промышленности в годы войны^[68]. Однако не вызывает сомнений, что деятельность Военно-технического комитета показала способность российских ученых к эффективной работе, направленной на решение государственных задач^[69].

Что же касается воспоминаний Татьяны Алексеевны, то в них содержатся уникальные сведения о работе и атмосфере одного из госпиталей, открытых во время войны в университете. Напомним, что для медицинских нужд университет предоставил четыре помещения в комплексе на Васильевском острове (там были организованы лазареты на 466 кроватей), попечителями которых выступали профессора университета. В управлении лазаретами принимали участие также жены профессоров и приват-доцентов университета^[70]. Татьяна Алексеевна поступила на работу (без оплаты) медсестрой в лазарет, размещенный в актовом зале университета. Ее яркий рассказ о работе врачей и младшего персонала госпиталя, пациентах, проводимых операциях – единственное известное нам подробное описание больничной жизни в стенах университета этого периода.

Татьяна Алексеевна закончила Высшие женские курсы еще в 1914 году, а в 1916 году сдала экзамены университетской государственной комиссии, получив соответствующий диплом. С сентября 1916 года по настоянию отца Татьяна Алексеевна начала трудиться в лаборатории завода по производству оптического стекла под руководством И. Л. Гребенщикова. Здесь и застала ее Февральская революция, которая первоначально мало повлияла на налаженный жизненный уклад всей семьи Фаворских. Вот что пишет Татьяна Алексеевна: «после Февральской революции на заводе у нас мало что изменилось», правда, «все были рады свержению самодержавного строя, отречению царя Михаила». Это была всеобщая эйфория. В заявлении совета профессоров университета, принятом единогласно 3 марта 1917 года, говорилось: «…довести до сведения Временного правительства, опирающегося на полную поддержку народа и армии, чьими героическими усилиями навсегда опрокинут старый порядок, что в этот ответственный момент, переживаемый родиной, Совет считает своим долгом предоставить в полное распоряжение Временного правительства все свои силы, дабы способствовать прочному насаждению нового порядка»^[71]. Но, как и предрекали пожилые и опытные люди, впереди ждали серьезные проблемы с транспортом, питанием и прочим.

На этом печальном фоне как-то незаметно прошла Октябрьская революция, но захватившие власть большевики вызывали ненависть ученого сословия. В данном отношении показательны слова Татьяны Алексеевны, относящиеся к 1919 году: «Как я ненавидела тогда большевиков, виновников разрухи и голода, неотвратимой гибели, медленно, но верно приближавшейся к нам! Могу только сказать, что, несмотря ни на что, я всегда работала добросовестно, одинаково охотно занималась с любыми студентами, рада была успехам любого пролетарского юноши или девушки, но правителей наших в то время я ненавидела, не кого-то конкретно, а большевиков вообще. Никаких достижений, ничего хорошего, за что их можно было бы похвалить, мне пока не было видно, а горе и несчастья, которые они несли не только мне, но и многим другим, я замечала на каждом шагу. Всего тяжелее был, конечно, голод». Действительно, большинство университетских преподавателей и научных сотрудников относили к третьей продовольственной категории, что обрекало их на голодание. В декабре 1919 года совет Петроградского университета поручает президиуму довести «до сведения высшей власти», что из-за сложившихся условий жизни ученые «вымирают»^[72]. Эти слова не являлись образным преувеличением. Уже к 1920 году из жизни ушло около сорока человек из числа преподавательского состава: академики М. А. Дьяконов, А. С. Лаппо-Данилевский, Б.А.Тураев, А. А. Шахматов, профессора А. А. Иностранцев, А. А. Жуковский, Л.В.Ходский, И. М. Волков, Н.Н. Розин, X. Я. Гоби, В. М. Гессен, Я. И. Смирнов, О. О. Розенберг, П. О. Сомов и многие другие^[73]. Как писал одному из своих корреспондентов профессор Н. Н. Глубоковский в марте 1920 года, «Университет частью разбегается, а еще более того вымирает “пачками” (иногда до 7–8 человек разом)»^[74]. В начале 1920 года ректор В. М. Шимкевич с болью сообщает в Комиссию по улучшению быта ученых о гибели коллег, о том, что ввиду условий питания «состояние здоровья многих профессоров таково, что в ближайшем будущем надо ожидать дальнейшей убыли». Ректор рассказывает о том, что «некоторые преподаватели физико-математического факультета уже давно едят мясо “лабораторных мучеников”, т. е. собак и кошек, использованных для научных и учебных целей», однако подчеркивает, что «таких счастливцев, которые это могут делать, очень немного». В. М. Шимкевич констатирует, что «нельзя не отметить и роста в ученой среде полного индифферентизма к своей личной судьбе, приводящего к нежеланию бороться за жизнь и даже к потере желания жить»^[75]. Татьяна Алексеевна описывает действия, которые Фаворские предпринимали, для того чтобы выжить – среди них организация огорода на лужайке рядом со зданиями Кадетского корпуса, но главное – эвакуация Марии Маркеловны с маленькими детьми в деревню Усадищи (более 100 километров от Петрограда), где они прожили с 1919 по 1922 год.

Несмотря на голод, красный террор, гибель близких, работа в университете и других научных учреждениях не замирала. Ученые старались продолжать поддерживать дорогие им институты и традиции. В воспоминаниях есть любопытная зарисовка празднования столетия университета^[76]