Пётр

Бегает по перрону, оглядывает вагоны: нет его? Не доехал? Наверное, в вокзале, который когда-то притягивал их, детей, манил в другие города, на другие материки… Буквально за шторками ресторана виделся иной мир, иные берега, более богатые люди… Ныне тайны нет. Обыкновенный кабак. Трогает ручку двери, которая угодливо открывается. Швейцар в форме, но железнодорожной, и с виду вагонный проводник. Никого?

Хрипленькое, тихонькое:

– Петро, я тут давно.

Да ведь явился Пётр не по местному времени, а по московскому!

– Дачку толкнул?

– Ка-кую дачку?

– Твою, Петро. Где она, в какой-то…утке?

– Старая Утка, деревня.

– Винтовки берёшь? Одиннадцать стволов? Или денег нет? – кривая улыбка.

Ответ Петра эту улыбку так выпрямит, что гость будет рад ехать из гостей…

– …не ранее лета…

А ведь превратился, было, в какого-то монаха, уповая на волю бога, свою утратив.

– Ладно-ладно, – кивает гость.

– Телефон не мог набрать? – тон, не допустимый ранее с «боевым товарищем», как говорит брат…

– Телефон не то, не так…

– Завтра к обеду будь. День рождения бабушки. – Оглядывает и оценивает не более, как дядьку недалёкого, но издалека.

В ответ – опять кивки.

Не та терапевт! Индульгенция выдана глупой Марьей Тимофеевной, а в кабинете неглупая еврейка (много евреев в городе).

– Мёрзните? – С недоверием…

На нём два комплекта тёплого белья (для нагона температуры). Градусник отдаёт, – волнение, как на трамплине.

– Температура тридцать семь и пять… – Обдумывает!

На верхнем кармане халата нитками: «Шира Исааковна».

– Исаак жену за сестру выдал, когда ей грозила опасность…

– Мы плохо помним нашу историю…

Не Библию, а именно историю, и – «нашу». Думает, – еврей? Он брюнет…

– Великий народ, создатель религии…

– У некоторых иное мнение. Пятерых! И ещё будут.

– Ну, это вряд ли.

– Обрывок бумаги на воротах: «Будем убивать людей еврейской национальности».

– …прямо такая фраза?

– Хирург говорит, она с улицы Нагорной… Вот так-то, Пётр Сергеевич…

Могла бы отправить на работу с понедельника… Но впереди целых три дня!

– Здоровья вам для лечения добрых людей…

– Рецепт на тетрациклин… – Улыбка.

Бюллетень продлён. На работу только во вторник.

Домой идёт, молясь: «Не отринь меня, господи…» Но углублённой молитвы нет. Только в тайгу! Фёка говорила: Бог добр к тем, кто исповедуется. Да, видно, права нянька… Хотя, одинокого легко обворовать… Ботинки… Но… Не надеть ли допотопные лыжи с креплениями в виде ремней? К ним – валенки… Резиновый шланг, набитый дробью. Ка-ак грохнуть! «По голове не надо!» – вопль в голове.

Расстояние до трапеции одолел канатоходец, вот и родное крыльцо. Уверенно входит в дом.

Серёжа на подоконнике водит шилом по стеклу. Велит ему немедленно прекратить. Варе выговорит.

И на полках опять бардак. Вот целая кипа. «Огонёк». Вполне для растопки. Открывает наугад:

«Ленинские слова о коммунизме осуществятся через двадцать лет». «Через двадцать лет Союз ССР будет – Союз СКР – Союз коммунистических республик». «Города нашей Родины через двадцать лет будут напоминать сады: внутри кварталов будут фруктовые сады с чудесными плодами мичуринских сортов». «Через двадцать лет я вижу свою родину у врат коммунизма». «Каково ты, будущее? И слышится в ответ тёплое, великое и родное слово: “коммунизм”». «Вот слова Чернышевского из его романа “Что делать?”: “Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее столько, сколько можете перенести”»

– Карлики, – пихает журнал «Огонёк» обратно. – Якобы, сочинения детей! Мой ребёнок не будет объектом инсинуаций.

– Папа… Отведи меня играть к Витасику. – Гордый взгляд. Надолго ли? Впереди окрики: «Смири гордыню!» Но тот, кто горд, непобедим.

– У тебя урок с папой.

Образование Петра выше высшего! Правда, оно – «само». И это – гадко! Но тем, кто с дипломами, далеко до эрудита. У Петра не марксизм-ленинизм, а редкие книги. Откапывает дореволюционные ценные. В них нет советской пропаганды. Дома крен в религию. «Что такое смоквы?» «…как финики», – неуверенный ответ Вари. «Это инжир! Второе название фиги!» – окрик Петра. Ребёнок моментально: «Фиги, финики срываем»! «Доктора Айболита» шпарит. И Евангелие от Луки так будет, вот только выведает о финиках. И Петра удивляли «смоквы». Но более того – виноградники. А в них – виноградари. Бабушка могла ответить. Но не допытывался, лелея план: немного отъедет от города или от деревни… А с годами вывод. Чужая религия, на чужом материале. Люди в холодном климате не видят ни терновых кустов (горящих, но не сгорающих), ни виноградников. У грандмаман наготове: «Это не моя вина». Но тут валить не на кого. Нет тёмной домработницы Фёки. Правда, Варя – её копия. Широта информации необходима.

Ребёнок перед ним. Одет в невероятное (от них с братом) барахло. Варя умеет только носки. Её родители в деревне, оттуда овечья шерсть. Жанна (модель Дома Моды) из цветных ниток то кофту модную, то платье на уровне «Художественного салона», где иногда приобретает дары благоверному-неверному. Им такая умелица не ко двору.

Открывает тетрадь:

– …Буддизм с его йогой куда правильней христианства. Тот, кто тренирует самообладание и концентрацию, добьётся многого… От моих лекций будешь умнее ребят во дворе.

Американцы рекомендуют: малопонятный материал войдёт в голову, но в лекциях должны быть фрагменты на уровне аудитории:

– Китайский мудрец Кун-Фу-цзы говорит: «…благородный не растрачивает времени, вежлив к другим, не нарушает порядка, и оттого люди являются его братьями».

– Петя, мне на работу, – в дверях Варя.

– У нас урок! – орёт гуру, в данный момент не «вежливый к другим».

Варя уходит.

Вопрос к «аудитории», не предполагая ответ:

– На чём мы остановились?

– На «братьев».

Пётр обрадован:

– Верно! Конфуций говорит: «…помогай людям достичь того, чего бы ты хотел сам. Чего не желаешь себе, не делай другим… Его идеи выдают за коммунистические! И одурманивают ими народ. Какие братья! Человек человеку – волк! Ну, а теперь иди играть…

– В кубики? – У ребёнка недоумение.

Грандмаман пусть учит французскому. А он, отец, другим наукам. Школа не для этого ребёнка, будущего аристократа! Книги Пётр выбирает. Например, Джанни Родари отвергнут. Там сеньор Помидор – негативный, а плебей луковый – лидер и победитель… В дневнике тринадцатилетнего Петра: «Я хочу быть капитаном Немо, бороздить моря и океаны. Индийский принц Дакар ненавидел англичан, а я – коммунистов, которые отобрали нашу родовую собственность: рудники, фабрики и дома». У его ребёнка будет правильная идеология, далёкая от советской.

На проводе Мельде. Его приглашает на день ангела. Но парень не благодарит, наоборот, напуган.

Перед сном:

– Варя!

– Да, Петруша… (не «Петрушка», нет!)

– Покаяться думаю. Ответит?

– Дак тебе отвечает!

– Ну, да. А – теперь?

– А чё теперя содеялось? – «евангелиевым» манером.

– Грехи…

– Какие у тебя грехи! Кому на работе грамоту? А бабульку кто терпит? А с братом? Другой давно бы их вытурил на частную квартиру! – Возмущение театральное. Но тут правдива. – «Пётр аккуратный, умный. Вот кого надо в главные в дому, а не обкомовку!» Так говорит тётенька Мотова из пятой квартиры.

– Ха-хи-и-ха! – неконтролируемо. – …Такое с ближними…

– Убойная драка?

– Мы разнимали. Крови!

– Ну, и каким боком ты? Тебя любит бог! А как он спас тебя в… страшном месте? – новая для неё нагловатая интонация. – Забыл?

Голосок: «По голове не надо!» Вновь на коленях! Эффект моментальный: крика нет. Будто приёмник с одной волны на другую. Меры бога оперативны, виды на будущий контакт крепнут. Может, в церковь? Родная церковь Вознесения превращена в «музеум», как говорит грандмаман. Но другая цела. Тюрьма рядом, прокуратура, Центральный стадион. А там и улица Нагорная… Долго не имел понятия ни о тюрьме, ни о прокуратуре, ни, тем более, об улице Нагорной…

Маленького Петю храм радовал золотом, пением… Братика – тоже. Но об его игре «в молебен» гневно докладывает бабушке дворник, пугая «телегой» в обком. Другое дело Пётр… Не ляпнет мальчик-кремень, мальчик-камень. Вот такая свобода совести в бессовестной стране!

Эндэ

Они идут мимо дома Ипатьева. Сержик бодро говорит… Какой Сержик? Первый родился до революции. Видимо, это второй… Напоминает первого, её сына, правда, более интеллигентного. В этом «грязныхская» порода. От Вариной крови необходимая мощь, и это правильно, ведь нет людей для выполнения чёрной работы. Крёстная мать и у того, и у другого Алекс Второва. Недавние крестины… Батюшка пьяноват… Пётр: «Алкаш, а не поп».

От магазина – домой, она катит сумку на колёсиках, он – машинку. Вдруг ей видение: нет никого… Ни родителей этого мальчика, ни других родных людей. Они одни в целом мире: она и это бойко говорящее дитя.

Наверное, она не видит каких-то вещей, радуясь малому, как буддист. Например, уходят внуки не как раньше – в ресторан, на тренировки, на лесные прогулки. Убегут и не говорят, куда. Наверное, творят недоброе. Да ерунда! Они плохого не делают! Подрабатывают. Надо хвалить их трудолюбие, а не критиковать, как это делает Жанна. Недавнее – куртки. Разнимали драчунов! Но не выстирать (ведь это кровь!) – как выкинуть. Экономят! Аккуратны, берегут.

Новенькая в их доме, корректор газеты, у графика дежурств. Не повредит немного светского общения…

– Мои внуки – культурные люди. Один – зам директора в НИИ. Другой – оператор на телевидении. – Изящно вертит в руке «пенсне», очки, одна дужка отломана. – Мои внуки – благородные люди. И кто в это не верит…

– Я верю, – корректор пугливо к дверям своей комнаты.

И тут мимо Татьяна Горностаева:

– Вам надо больше уборок! Много религиозной публики!

– Обком партии гуманен в отношении верующих, – напоминает Эндэ, – например, моя немолодая кузина…

– Не верьте ей! Не только «кузина», – жена Петра Варвара богомолка. А о внуках… Они – преступники и наркоманы!

– У тебя был таким добрым папа!

– Да, мой отец был великодушным!

Неудачное «светское общение»… Вдруг одна накатает заметку, а другая отправит в типографию? Но не её вина. Фёка да школа. А ребята умные. У Пьера могла быть великолепная карьера. Но не оформляют, найден мелкий повод. Об этом глава приёмной комиссии внук лакея. Мишель, не имея протекции, не в театральном, а в техникуме. А тут и этот кошмар, ибо плебеи в верхах… Корректор, наверняка, работая в газете, органе коммунистической партии, и сама в ней. Как и Горностаева, работница обкома этой же партии. Но, пардон, наркоман – тот, кто употребляет наркотики. Например, однокашница по гимназии – кокаин. А доктор Рогов, коллега Пьера, вводил себе морфий, выданный ему больницей для пациентов, «…преступники и наркоманы!» Не обратиться ли в суд за клевету?

Чай с баранками.

Вопрос Петру:

– Ты забыл? Мой день ангела. Алекс будет… Надо хотя бы рулет с маком.

– Тётя и дядя, о них не говорю. Но кроме них… Иван Захарович… Он рад с нами увидеться. Купим отбивных (Варя с утра в кулинарию). Винегрет… На Варе и чистка овощей. А далее Жанна… Как ты?

Кивает. Её обязанность. Готовит в перчатках, в оригинальном фартуке и с укладкой волос.

– Мишель, ты?..

– У меня съёмка в двенадцать. Но натру паркет…

– Селёдку я… – Пётр говорит как-то уныло. Вроде, планы с размахом.

В выгородке у тёплого бока печи думает утешительно: ребята молодцы. И жёны неплохие, так выходит? Варя – оплот, да и Жанна… Она готовит умело и выгодно, кроит, моделирует, утеплила подкладом из ватина лёгкое пальто: экономия на покупке тёплого. Эти выводы примиряют с тем, что многовато гостей на день ангела.

«Прокламации на улицах Петербурга…» «Двое злоумышленников напали на начальника станции. Отобрав ключи от кабинета, украли 6274 рубля». «Бакалейные товары: чай, сахар, кофе и какао разных сортов. Швейцарский шоколад “Тоблер”. «Товарищество Богатеев с сыновьями. К празднику получены яблоки: “Наполеон”, “Идилирода”, “Розмарин”; ананасы и иные ягоды в коробках. Цены умеренные». «Рыба. Севрюжка, сиги, корюшка. Партия катанских апельсинов». «Японское полотно для дамских платьев», «…стоял мелкий арендатор Батурия с топором на лесной дороге и неизвестный туземец некто Аншилава…»

Дореволюционные газеты, как труха, – и более ничего о «мелком арендаторе» Батурин и о «туземце» Аншилаве… И это ведёт к мирному уходу в сон.

2 февраля, воскресенье

Кромкин

Воскресенье, но для некоторых будни…

Входят в дом, где пахнет брагой и где живёт немаленький руководитель.

– Давай к самогонщикам, – предлагает Кромкин.

Идут на запах. Интеллигентная родня убитых может быть убийцами, а те, кто «гонят», обязаны быть наводчиками. Но в коммуналке «наш кадр». Анна Демьяновна Тутова. Вид тупенький, а документы проверяет, не откинув дверную цепь, размером – собачью. Ей ведомо, какими парами народ дышит (не только винными). «Нижние» – «культурные». А рядом…

– Иван Иваныч творит брагу. Сам и ставит, сам и пьёт. Клавдия Трофимовна болеет, Саша в техникуме, родителям говорит: «Добьётесь, уйду из дома!» Но никуда не уходит, наоборот, в эту комнату водит кавалерию.

– Кого?

– Калерию. Лера она. В общежитии пока, но летом ей родить. Медсестрой будет.

– Уголовников нет? – майор милиции о родном контингенте.

– Брат Ивана Ивановича. Кликают Толей, имя у него чудное.

– Анатолий?

– Нет. Трахтор.

– Трактор?

– Да, Трахтор Иванович Зонов. Во вторник гостит он… На куфне едят. Иван говорит: «Нет у меня денег. Пинхас дал три рубля. Богатые». А Трахтор: «Давай их грабанём!» Он ни в одной колонии побывал, но не уймётся. А у меня телевизор. Холодильник на замке…

Амбарный! Петли приварены.

– Откуда у него информация о «богатстве»?

– С Сашей дружила ихняя девочка, да вымахала. И он не мал, но она… У их ковры, кольца, хрусталь…

– А где обитает этот брат?

– В Верхотурье. Тама, где лагеря.

Эта бабка Тутова прямо «источник», говоря на профжаргоне.

Выходят.

– Отрабатывать будем техникум связи на предмет связей младшего Зонова. Информацию о «Трахторе». Давай их ко мне…

– Всех?

– И «Кавалерию»… Она в медобщежитии в трёх минутах от дома убитых.

– И бабку Тутову?

– Её не надо.

Входная дверь бухает за торопливым майором.

– Ради товарищей из Горкома… – Отворяет нехотя.

Инна на подоконнике, как на лавке. Её папа вновь намерен врать.

– Мне говорят, будто я «время говорю неверно». – (Об этом Шуйков при горкомовце).

Мнение Кромкина: никто бы не врал, – расследовать было бы нечего. Наверное, этот Натан Аронович нанимает для жены и её родни убийц, которым и открывают дом на Нагорной («отворите, отоприте, ваша мать…») В квартире выдают купюры наёмникам, один в новых ботах «Прощай, молодость».

…– Пять минут уделю. Ради работника Горкома…

– Время, когда вы из квартиры…

– Семь.

Как говорят в такие моменты? Колись, падла^[51]! Но тут не «падла», а герой труда. Кромкин выкладывает бумаги. Родители Тани Коваленко опровергают время: визит в половине десятого и не на день рождения Тани!

– Около девяти, – опять «время говорит неверно» доктор наук?

– С какой целью вы отправились к Коваленкам?

– Аня приглашена. С Инной.

– Вы вновь говорите неправду, Натан Аронович. «Около девяти», а вы едете к людям, не родным, с вероятностью их обидеть… Подарок был?

– Нет.

– Во дворе кто-нибудь?..

– Мальчик с пятого этажа.

– Фамилия?

– Зонов. Мы в шахматы играем. Такого одарённого в институт бы. Но в техникуме. Отец выпивает, мать… больная.

– А дядя Трактор к ним во вторник явился?

– Трак-тор? О, нет.

– Вы о чём-нибудь говорили?

– Да, так, он шутит: «Вы, как два соляных столба в пустыне».

– Мы какие-то минуты думаем: идти или нет, ноги не несут, – уточняет «шутку» Инна.

– Идти не хотелось, – горькая мина её папы.

– Ну, и не ехали бы!

Одинаковая паника из-под неодинаковых очков.

– Мы ищем того, кто информирован: в квартире никого.

– Это – не он!

– Не доказано.

– Докажем. – Блеф неплох не только в картах, в которые Кромкин не играет.

– Ну, хватит, папа!

Взмах рукой, мол, говори…

– Я – из школы. Мама дома, но идёт проведать тётю Хаю (она болеет): «Я туда и обратно, ведь нам в гости». За фортепиано сижу, наверное, до семи. Папа с работы, а мамы нет. В девятом часу телефон. Мама. «Нахожусь в Управлении дороги рядом с домом Коваленок». Говорю: мама, я наберу Таню. «Нет-нет! Дай трубку папе». Он отговаривает…

– Якобы, будет какой-то мне необходимый человек! Бред: Коваленко на железной дороге, а я металлург… Но Аня… – Поперхнулся именем (другое в документах).

Инна даёт таблетку.

– Папа говорит: «Хотя бы встретим её, а то темно». Двадцать тридцать, – кивок на ходики с крупным циферблатом.

– В подъезде кто-нибудь?

– Нет. А во дворе… Саша Зонов…

– Да, так оно… – Опять про «два соляных столба» и шахматную игру. Активно говорит с валидолом во рту.

Вывод: «любимая Аня» привела вора.

– От Коваленок вы куда, на улицу Нагорную?

– Вдвоём с папой до дома. В окнах ни огонька, а дверь в квартиру отворена…

– Я один к Хамкиным…

– Время.

– Мне не до времени!

– Ладно, что видите у дома?

– Ну, это… Огонь, дым, народ… – Уводит глаза.

Опять врёт!

Из «Волги» не какие-то бандиты вывалились. Нормальная пара. Он двухметровый в тёмном, и она – не короткая, но в коротком меховом пальто. Такие одеяния на вешалке у Пинхасиков.

Торгаши, богатые. Он заведует складом центрального рынка! Она в буфете пиво не доливает. Но и такая информация не любого толкнёт на ограбление. А вот увидеть на руке, не доливающей, бриллиант… Тот, кто обнаружит эрудицию, и себя обнаружит, уменьшив круг подозреваемых до круга ювелиров, ибо только они определят, увидев на руке, а не под лупой.

– Выявим, не пропала ли какая-нибудь ювелирная вещь (хотел добавить: огромный бриллиант)?

– У Хаи, наверное, два-три кольца…

В тюрьму вруна! От первого капитального обыска пять реестров. Золото – в длинном… Кивает Инне.

– Так как украдены деньги, я перетряхнула шкатулку.

– И?..

– В ней. Кроме тех, которые на маме в этот день. А тёти Хайны… в огне?..

Думает, родня (и мама) от дыма умерли – интерпретация её отца.

«…Домашние идиотизмы… На дне рождения конфликту Ани с Надей. Сестра Натана ехидная: детей трое, у Казаринова маленький оклад. Аня не пара Натану. Аня – Наде: “Чтоб твои дети остались сиротами!” Лицо, будто не она. Дневник тайный, а потому в тайнике!»

…который Кромкин в момент выявляет, поддев длинным ногтем не приклеенную паркетину. Тут маленькая правда: ища на пожаре Аню, этот тип так называл благоверную Фаню Иосифовну.