Парадокс в том, что ТиВи использовала самые обычные предметы, приёмы или даже что-то вроде методик, которые выглядят очень просто. Но при этом она создавала из них какое-то волшебство, сказку, и всё оживало. Ребёнок приходил, а потом уносил из этого волшебства что-то такое…
Она стремилась сделать занятие действом, подобным театральному. Я видел, как люди иногда пробовали использовать те же самые приёмы как набор техник – и всё выглядело разрозненно, всё распадалось. Получался какой-то психологический тренинг, эффектный для взрослых и пустой для детей.
Эта волшебная событийность возникала не только с детьми, так ТиВи проводила семинары и со взрослыми. Мы приезжаем куда-нибудь в Волгоград, в Петербург, в Таганрог, к нам приходят методисты детских садов – просто послушать любопытного человека. И она первым делом, как и перед детьми, выставляла перед ними стол, на него высыпалось много всяких любимых детьми предметов, игрушек, и начиналась игра с предметом.
На юге она всегда бежала на базар, покупала дыни, ещё что-то вырезала, во что-то вставляла свечи… Солидные, строгие люди заходили в кабинет – я думал: «Ну всё…» И буквально через час с этого семинара для преподавателей выходили те же люди – и видно было, что все они цветут…
Сим Фёдоров
Татьяна Викторовна не столько создавала, сколько импровизировала и многократно варьировала изменчивые методики из сцепляющихся и разбегающихся приёмов. Всё изобретаемое ею дышало и передавалось из рук в руки (хотя, вроде бы, не должно было поддаваться воспроизведению), её бытовой разговор мог вдруг приобретать черты точной философской речи.
ТиВи никто не решился бы назвать «учёным» – но для крупнейших учёных-исследователей она была важнейшим и равноправным собеседником.
Она могла числиться на какой-нибудь должности вплоть до профессорской в пединституте – но от этого не возникало ощущения закреплённости за ней хоть сколько-нибудь официального статуса. Её пытались считать явлением периферийным, маргинальным – а в это время усилиями ТиВи создавались и удерживались самые узловые, самые важные отношения в педагогическом мире страны.
Точно так же – в какое-то мгновение Татьяна Викторовна могла показаться вам совсем одинокой, а через минуту вокруг неё вдруг начиналось движение сотен людей всех возрастов.
За её внешним «испуганным пиететом» перед «научностью» и «учёными» было очевидно глубокое исследовательское соучастие и в радикальном переосмыслении того, что мы понимаем про мир детства, и в создании совсем новых основ дошкольной и школьной дидактики.
…В жизни Татьяны Викторовны Бабушкиной был период, когда она преподавала на кафедре педагогики в Ростовском пединституте.
Я попал в сентябре на первое в том году занятие на факультете иностранного языка. Ни у кого из пришедших девушек, чьей специальностью через несколько лет станет знание английского, уж точно в мыслях не было иметь что-то общее со школой. Полноценная тоска отражалась в их глазах от чувства теряемого времени на предстоящей «паре» по педагогике.
Девушки, ворча между собой, раскрыли на коленках конспекты и начали готовиться к другим, куда более серьёзным занятиям. Тем временем в аудиторию тихо пробралась Бабушкина, извинилась, представилась, и начала примерно такой монолог.
«Пожалуйста, вы только не отрывайтесь от своих дел. Я же понимаю, насколько вам сейчас тяжело учиться, каким трудным и важным делом вы занимаетесь – я бы с этим никогда не справилась. И я понимаю, что никакая школа вам не нужна, и делать там нечего, и выжить там невозможно.
Но я постараюсь говорить не об этом. Не про школу, а про то, что вдруг может кому-то из вас пригодится – ну, может быть, со своими детьми. Впрочем, не обязательно с детьми; вообще ведь педагогика – это про отношения, знаете? Друг с другом, с молодыми людьми, ну и с детьми тоже иногда. Конечно, это не всем нужно; я буду говорить не очень громко, постараюсь вам не мешать – а если кому-то любопытно, я буду рада, а они могут подсесть поближе».
Через несколько минут все конспекты были заброшены, ещё через несколько началась нескончаемая феерия из разных сценок, комментариев и неожиданностей на ровном месте, потом ТиВи была облеплена преображёнными слушателями – а потом втихомолку довольно потирала руки: «Ну, здесь я двум-трём точно испорчу судьбу».
«Испорчу судьбу» – означало втянуть человека в клубную жизнь, в «педагогические путешествия», в «уроки фантазии», в летние лагеря (они же «художественные дачи») – праздничные для детей и очень тяжёлые при всей праздничности для взрослых, в работу с «черепашатами»… И навсегда оставить мучительно-небезразличными к тому, что происходит вокруг с миром детства.
«Ведь я детей не воспитываю. Я с ними живу», – пыталась объясняться она: «У меня не только родство с детьми, но и родство по детству».
Удивление, радость и нежность наполняли атмосферу общения вокруг ТиВи – но это была та нежность, которая то и дело обжигает.
Ростовский клуб Бабушкиной – клуб почти с сорокалетней биографией, клуб, в каждую эпоху своей жизни объединявший поколения участников от пяти- до пятидесятилетних. Лёгкость дыхания, веселье творческих импровизаций и трагизм мировосприятия здесь постоянно представали как вещи неразрывные.
«…А душа, уж это точно – ежели обожжена –
Справедливей, милосердней и праведней она».
Пронзительность взгляда на мир оттенялась пронзительностью в высвечивании красоты человеческих душ. Постижение драматизма культуры искупалось сумбуром театрализации. Беды мира детей, отчаянность мира подростков, неприкаянность мира молодых притягивались сюда как молнии к громоотводу – но при этом между поколениями участников переливается, охватывает каждого человека вверх и вниз по возрастной шкале искрящаяся радость мировосприятия: то из детства, то из отрочества, то из юности.
О ходе своей клубной жизни участники клуба рассуждали потом примерно так: «Известна метафора: «горизонталь» – организация пространства общения, а «вертикаль» – те ценности, которые по ней передавались. Организаторы клубов обычно сосредотачивали усилия на налаживании горизонтали общения, а клуб Бабушкиной отличался тем, что контакты по горизонтали складывались сами собой, когда головы были «задраны ввысь», на некую почему-то наметившуюся точку «вертикали».
Стержень замысла – и бесконечная вариативность событий. Отсутствие ясного плана – и твёрдая способность довести дело до триумфального финала, создать такое «атмосферное давление», что успех неминуем. Истоком такой самоорганизации «горизонтальных» связей и событий вокруг «вертикальности», видимо, была особая норма всей жизни Татьяны Викторовны: неустанное челночное движение между педагогикой идеальных – нормальных – и экстремальных измерений.
В этом был уникальный знак «педагогики ТиВи», почти не имеющий аналогов в современной России.
Идеальное входило в круг Бабушкиной не специально создаваемой атмосферой идеализированных отношений, не совместными размышлениями о высоких абстракциях – а личными контактами, постоянным подключением к своим делам людей, живущих творчески-напряжённо. Возникали устойчивые содружества «клубных» ребят с глубокими поэтами, с первоклассными художниками андеграунда, с архитекторами, врачами, философами и археологами, с корабелами-путешественниками, с собирателями огромных домашних библиотек. Привычным жанром были вечные бегства в древнегреческий Танаис к его великому хранителю Валерию Чесноку и блуждания-гостевания по Москве или Екатеринбургу. Но речь шла не об «интересных людях» вообще, а исключительно о тех, с кем у ТиВи и её воспитанников возникал взаимный интерес друг к другу.
…Так запускался её нелегальный «летучий педагогический университет» – через контакты взрослеющих ребят из клуба с лучшими педагогами страны.
«Полувзрослые» были опорным слоем клуба ТиВи – его основным «фокусом», «ретранслятором» замыслов между самыми маленькими и самыми умудрёнными. Опыт такого возрастного и культурного посредничества стал одной из ключевых сторон здешнего педагогического образования для «полувоспитателей»-«полувоспитанников».
А другая сторона – опыты стыковки «идеального мира» и ежедневности, неожиданного и самого привычного. Один из «технологичных» вариантов таких стыковок получил имя «уроков фантазии», которые вдруг преображали детей на глазах их собственных учителей и родителей. Демонстрация таких занятий и обсуждение их с воспитательницами и учительницами было основным жанром «легального появления» Бабушкиной в системе образования в последнее десятилетие. «Уроки» эти выглядели вполне осязаемо и технологично – но в них отражались не программа, не методика – а некоторый наивно-человечный и чудотворный, школьно-домашний план учебной жизни, который Татьяна Викторовна полагала необходимым удерживать.
Сказки для подбадривания. Театр одного письма. Подарковая культура. Уроки фантазии. Философия пира. Гостевание. Поляна Смыслов. Бродячая педагогика. Художественная дача. Домашний театр отрока…
В отсвете подобных категорий как-то тихо налаживается организация вроде бы естественного, нормального – а при этом прекрасного и высокого «бытобытия» человеческих отношений.
«Нормальная педагогика» – слова, непривычную важность и торжественность которым в России смог придать Евгений Шулешко, ещё один великий педагогический первооткрыватель и близкий друг ТиВи. Евгений Евгеньевич и Татьяна Викторовна относились друг к другу с особой нежностью и восхищали друг друга как собеседники. Для них обоих фундаментальной была именно эта странная незатейливая мысль – о праве всех детей на нормальное человеческое детство.
Всего лишь?
Но вот какую тональность разговора о «нормальном» и «ненормальном» они удерживали при этом.
При слабости других основ жизни, затянутый исключительно в категории «интеллектуального развития», «освоения социальных стандартов», безличных величин, где нет ничего незаменимого, где всё приводится к общему знаменателю («решебниковому», денежному, тестовому, статусному…) человек неизбежно погружается в безличное и безразличное одиночество, в котором утрачивает себя, становясь счётной единицей статистики, объектом рекламных манипуляций, жертвой социальной и образовательной селекции. Одиночество разрушает возможность быть личностью. Даже все мнения и самомнения такого человека ему не принадлежат, а лишь навеиваются социальной атмосферой и легко управляются извне.
Такое с трудом выносят взрослые, ожесточаясь и разрушаясь. И такое всё чаще предлагается детям как норма их бытия. Перед лицом тотального отчуждения и обезличенности оказываются равны дети-инвалиды, дети нищих и дети миллионеров.
«…Воспитав в себе правила техники поведения, это совершенство Сальери, мы лишаемся моцартовского целостного видения и возможности жить в присутствии Тайны» – эта фраза Татьяны Викторовны может служить введением в современную педагогику младшего возраста. Ощущение живой сложности мира и культуры, пульсация пусть неясных, но личностно-важных знаний, не линейное, а объёмное видение явлений, паритет эмоционального и логического, сохранение таинственной символичности взгляда на мир – таковы координаты, которыми размечена её педагогика.
То, что прежде доставалось детям как естественный фон, обыденная обстановка их жизни, теперь всё чаще начинает требовать специальных усилий ума и души взрослых. От вроде бы внешкольной, крайне настороженной к школе «системы работы» ТиВи пролегли явные «световые мосты» ко всем глубоким опытам переустройства образования.
Искусственное воссоздание естественной среды детства – так можно охарактеризовать центральную тему самых важных педагогических исследований и открытий современности.
Бурная шулешкинская «горизонталь» ровеснических отношений и возрастная «вертикаль» клубов ТиВи оттеняли и дополняли друг друга. «Проработанное», осмысленное ими совместно в понимании детства намечало устойчивую и ясную систему координат всего пространства педагогического участия в развитии человека.
Впрочем, и Шулешко, и Татьяна Викторовна были из тех, чьё дело – не проектирование, а культивирование. Кто убеждён, что жизнь не строится – жизнь вырастает.
Эта вырастающая жизнь – культурна, но именно в том смысле, что подобно культуре пронизывается напряжением между бытом и бытием, между предельно возвышенным и привычно-ежедневным.
…Когда-то клуб ТиВи был, наверное, самым «культуроцентричным» клубом Советского Союза.
В последние же годы Татьяна Викторовна всё чаще высказывалась о культуре чуть ли не с нигилистическими интонациями.
Она заводила разговор о том, что множащиеся нагромождения культуры таят в себе страшную угрозу. Что завалы культурных ценностей, которые растущие поколения не способны осмыслить, принять, «переварить» – это надгробные плиты над будущим. Что чуждая, навязываемая, но отторгаемая культура – огромная сила: давящая, раздражающая, невротизирующая, убивающая в человеке способность к мироустроению – и себя в мире, и мира вокруг себя.
Если в перегруженном культурными знаками пространстве у человека нет средств выстраивать свой «культурный космос» – то его затягивает в подобие безграничной культурной свалки, на которой духовная жизнь сводится к бомжеванию.
Что на фоне такой ситуации именно педагогика становится главной отраслью культуры – без которой ничтожными, малозначительными выглядят все остальные.
Величие Татьяны Бабушкиной – не научное, не писательское, не дидактическое – оно во многом сродни чудаковатому величию Песталоцци (от которого взяла разбег вся мировая педагогика последних двух столетий), весёлому величию Чуковского или Джанни Родари, открывших взрослым конструктивную игровую мудрость детского взгляда на вещи, изящному величию простых и точных решений Марии Монтессори.
И ещё, пожалуй – пронзительному величию людей, подобных Мещерякову, Апраушеву, Леонгард, научившихся возвращать в мир полноценных людей тех, из кого общество привыкло фабриковать изгоев и инвалидов.
Постижению задач и удивительных возможностей воссоздания нормальной – то есть нормально-возвышенной – жизни вокруг детей посвятила свою прекрасную жизнь Татьяна Викторовна Бабушкина. Её сердце было удивительным камертоном размышлений о мире детства и источником усилий в его поддержку. Тонкость и точность её чувств, усилий, замыслов, неприметно формировали духовные и душевные силы множества людей в России.
Пожелаем себе долгого света от её жизни на нашем пути.
Андрей Русаков
О проекте
О подписке