Асенька, хоть и была маленькой, миниатюрной девочкой, казавшейся хрупкой фарфоровой статуэточкой, но на здоровье никогда не жаловалась. Напротив, никакие хвори ее не брали, она была первой бегуньей по лыжам среди всех, и закалялась, обливаясь холодной водой, как научила ее одна из воспитательниц. И ни разу не болела. Никогда.

А тут такое! И непонятно почему, не так уж и холодно было. Не в Баренцево же море она, в конце-то концов, упала зимой, подумаешь, фонтан, воды по пояс, да еще тепло было…

Но что случилось, то случилось.

И возникла большая проблема. Детский дом уже вывозят, а она мечется в горячке. С собой девочку везти нельзя, в больницу ее брать категорически отказались.

– Да вы что! – возмущалась главврач детской больницы, куда привезли на «неотложке» Асеньку. – Сами ждем эвакуации со дня на день, немец в ста километрах. Да и не возьму я ребенка репрессированных. Вы уедете, а мне что прикажете с ней делать, если она поправится? Этим детям положено находиться в закрытых учреждениях! Вот там пускай и находится!

Привезли ее обратно в детдом. Вообще-то умирать – все понимали, что без надлежащего лечения и ухода у ребенка нет шансов. А какой там уход, этот ребенок был только обузой и не нужен никому… Скорее всего, Асю так и отвезли бы в какой-нибудь изолятор милиции, но тетя Зина, нянечка из детдома, заботливая, всегда жалевшая всех деток, вызвалась остаться с девочкой и присмотреть за ней. Все взрослые понимали, что «присмотреть» означает только одно: дождаться, когда ребенок умрет. Выдали теть-Зине каких-то медикаментов, продукты на десять дней, выделили в помощь сторожа, старого татарина, и оставили с девочкой в опустевшем детском доме.

Но Ася не умерла. Двое суток металась в бреду и поту, но невероятным, чудесным образом выжила, пришла в себя. Сердобольная тетя Зина выходила ее и поставила на ноги. А вместе с выздоровлением поднялся и вопрос: что дальше? Куда девать ребенка?

– В Тамбов поедем, родственники у меня там, – решила тетя Зина. – Надо отсюда уезжать, детка, нельзя нам здесь.

– Как же мы уедем? – засомневалась уже много чего понимающая в этой страшной жизни детдомовца девочка. – Разве мне можно вот так с кем-то уехать, а органы?

– Я придумаю что-нибудь, есть у меня один знакомый, – пообещала загадочно теть Зина.

Что там был за знакомый, для Лизы так и осталось навсегда тайной, но нужные документы и разрешение Зинаида Макаровна выправила, да и, правду сказать, в те страшные первые месяцы войны, когда немец рвался к Москве, сея вокруг панику и ужас, никому дела особого не было до маленькой заболевшей девочки, отставшей от эвакуированного детдома.

Так они оказались в Тамбове с тетей Зиной, ставшей волей судьбы в тот момент для Аси единственным близким человеком. Их приютила двоюродная сестра тети Зины, и она же помогла устроить девочку в обычную школу, а на следующий год – поступить в медучилище, договорившись со своими знакомыми, работавшими там, что девочку примут на общих основаниях.

В четырнадцать лет Асеньке выдали койкоместо в общежитии, и с этого момента началась ее взрослая самостоятельная жизнь. Очень трудная и совсем голодная жизнь. Но тетя Зина подопечную не забывала, помогала, чем могла, иногда подкармливала. Так и выжила Асенька.

А в сорок пятом она уж практику в госпиталях должна была проходить, но тут возникло одно неприятное препятствие – главврач того госпиталя, куда ее направили по распределению, категорически отказалась брать девушку на работу:

– Мне здесь дети врагов народа не нужны! Как вас вообще в медицину взяли?! Да мало ли что у вас на уме! А у нас тут препараты, наркотические средства, больные, в конце концов, все военнослужащие!

Пришлось Асе самой искать себе место работы. И ее взяли в первом же госпитале, куда она обратилась. Замечательная женщина Василиса Васильевна Донская, великолепный хирург и главный врач госпиталя, тяжко вздохнула, выслушав историю девочки, устало потерла ладонью лицо и сказала:

– Я тебя беру, мне кадры нужны, у меня две медсестры замуж за выздоровевших пациентов повыскакивали и укатили с мужьями. А насчет врагов народа, так ты наверняка и сама все знаешь. Закрыты вам многие дороги, в этом моя коллега права. Но меня можешь не бояться.

А Ася уже ничего не боялась – такого натерпелась за годы после ареста родителей, такую школу выживания прошла, что уже ничего не боялась. Даже смерти.

Жить ей было негде, тетя Зина умерла в сорок четвертом от сердечного приступа, и только тогда Ася узнала, что этой замечательной женщине было уже за шестьдесят и она давно страдала сердечными болями, только не говорила никому. Осталась Ася совершенно одна. Двоюродная сестра теть-Зины, хоть и сочувствовала сиротке, но у самой жизнь нелегкая, свои проблемы, и приблудная девочка ей была совершенно не нужна – перекрестила, дала кусочек хлеба и попрощалась навсегда.

По правилам Асе полагалось общежитие, но она оставалась ущемленным в правах элементом, а мест в общежитии всегда не хватало… Помогла Василиса Васильевна: распорядилась, чтобы для новой медсестрицы поставили койку в закуточке под черной лестницей, где Ася и устроилась со своим небольшим узелочком с вещами. Спать практически не приходилось, медперсонала не хватало, вот и звали ее всякий раз помогать, когда запарка в госпитале случалась. А случалась она постоянно.

Как-то в одно из ночных дежурств Асеньку срочно вызвали в приемный покой – привезли тяжелого пациента. Первое, что подумала Ася, войдя в кабинет, что этому пациенту повезло – принимала его Василиса Васильевна, а она гениальный доктор, она таких больных спасала, совсем безнадежных, вот какой доктор! Вообще-то главврачу не положены ночные дежурства, но Донская частенько задерживалась в госпитале после своей смены, порой и до утра оставалась.

Когда Ася посмотрела на больного, у нее перехватило что-то в груди и сердечко застучало быстро-быстро, она даже ручку к груди прижала, удивившись, что это с ней такое происходит. Он был весь такой большой – высокий рост, широкие плечи, большие руки-ноги, – чувствовалась необыкновенная сила и мощь в этом человеке, который метался в бреду, размахивая руками, крутил головой и что-то выкрикивал. Санитарки Петровна и Ольга Павловна еле удерживали его, чтобы он не свалился со смотрового стола.

– Ася, что ты застыла! – громко окликнула ее Василиса Васильевна, выдергивая из минутного замешательства. – Успокоительное, срочно!

– Да! – кивнула Асенька и кинулась исполнять приказ.

Она сделала укол и стояла рядом, и все смотрела на него, пока его раздевали санитарки, а Василиса Васильевна внимательно прослушивала фонендоскопом его легкие.

– Что с ним? – почему-то шепотом спросила Асенька.

– Что? – доктор погладила больного по мокрым от пота, всклокоченным волосам. – Война с ним, Асенька. Война, которая была и которая закончилась. Мальчишка ведь совсем, двадцать один год, а полголовы седая, три тяжелых ранения, контузия… Психика и организм человека так устроены, Асенька, что в моменты наивысшего напряжения, опасности, трудных обстоятельств он мобилизуется, как бы собирается весь, игнорируя раны, болезни, травмы, а в мирное время словно отпускает себя, и недолеченные ранения, боль, болезни обостряются все разом. Мальчишки глупые геройствовали, сбегали на фронт из госпиталей, не пройдя полный курс реабилитации, до конца не долеченные, истощенные постоянным многолетним напряжением, ранениями. У этого вон смотри, – она указала на воспалившийся страшный рубец на боку, – видно же, что шов расходился и его снова зашивали, значит, сбежал в часть, как только швы сняли, а уж в полевом госпитале новые наложили. Ему двадцать один, а он майор, вон документы. – Она кивком головы указала на стол, продолжая успокаивающе гладить парня по голове. – Орденов, медалей на всю грудь, значит, не щадил себя, лез в самое пекло… – она вздохнула горестно. – Вот ведь мирная жизнь началась, а они умирают.

– А он… – задохнулась от внезапного страха Асенька и приложила испуганным неосознанным жестом руку к горлу.

– Не знаю, Ася, – не стала успокаивать Василиса Васильевна. – Тяжелый он, нужна срочная операция, но делать ее пока нельзя, слишком высокая температура, и сбивать ее препаратами тоже нельзя. Замкнутый круг. Будем пытаться сбить температуру как-то иначе и ждать. – Она еще раз тяжело вздохнула, взяла парня за руку, проверила пульс, сверяясь с ручными часами, и повторила: – Ждать.

Асенька осталась дежурить у постели больного, обтирала его, меняла холодное полотенце на голове, впрыскивала камфору, смачивала губы. Он что-то бормотал неразборчивое.

– Уходи, Борька, уходи, я прикрою!!! Пятый, сзади заходят!!! – различала среди горячечного бреда девушка.

Он пытался вскочить, Асенька наваливалась на него всем своим худеньким тельцем и шептала ему что-то в ухо, он успокаивался ненадолго, замолкал, а потом снова начинал метаться. Пришла Василиса Васильевна, посмотрела показатели, последнюю температуру, помрачнела, тяжело вздохнула, назначила еще один препарат и ушла, ободряюще погладив Асю по плечу.

В какой-то момент парень вдруг замолчал и перестал метаться. Ася перепугалась чуть не на смерть, быстро наклонилась совсем близко к его лицу, положила руку ему на лоб и вдруг позабыла дышать, неожиданно встретившись с ним взглядом… Он смотрел на нее удивительными светло-зелеными глазами и молчал какое-то время, а потом прохрипел пересохшим от жара горлом, с трудом произнося слова:

– Васька… Ано-хин… говорил… – замолчал, явно мобилизуя какие-то силы в себе, и закончил фразу: – А я… не верил.

– Что? – шепотом спросила Ася, неотрывно глядя в эти измученные зеленые глаза.

– Что есть… ангелы, – объяснил он и попытался улыбнуться. – Ты ангел…

– Я не ангел, – пыталась объяснить Ася, – я медсестра. Вы в госпитале, и у вас высокая температура, – и попросила: – Вы, пожалуйста, Антон, не сдавайтесь. Ни за что не сдавайтесь. Боритесь с болезнью. – И без всякого разрешения две крупные, тяжелые слезы выкатились у нее из глаз и потекли по щекам.

– Не плачь… ангел, – все-таки ему удалось немного улыбнуться. – Я не сдамся… Ты… только… не уходи. Держи меня… крепко. Держи.

И он раскрыл просяще ладонь, и Ася тут же вложила в нее свою маленькую руку и торопливо пообещала:

– Я не уйду. Я все время буду здесь.

Но он уже не слышал, сжал ее ладонь в своей большой руке и снова погрузился в беспамятство. Только теперь он больше не метался в бреду, и через какое-то время Ася пальцами почувствовала, как начинает спадать у него температура.

– Ну, как тут у вас, Ася? – спросила, тихо подойдя сзади, Донская.

– Василиса Васильевна, по-моему, у него температура спадает, – улыбнулась ей Асенька и рассказала, как пациент приходил в себя и почему он держит ее руку.

Через час температура спала настолько, что больного Потапова смогли забрать на операцию. Вот только руку Асеньки он так и не отпустил. Она и не хотела, даже боялась, что отпустит, ей казалось, что он держится сейчас за нее, как за ангела, который вытягивает его из смерти в жизнь. Так и простояла всю операцию рядом с ним, а потом сидела возле койки и даже заснула ненадолго, положив голову ему на живот. А проснувшись, первым делом испугалась, не выдернула ли во сне свою ладонь из его руки.

Нет, не выдернула, так и держала.

Они заходили от солнца, и оно слепило его, било прямо в глаза, но их он видел отчетливо – шесть черных «мессеров». Они шли друг на друга – строй на строй, и бой завертелся с такой скоростью, что порой Антон не успевал крутить головой. Солнце шпарило через стекло кабины, гимнастерка вся промокла и прилипала к телу, лицо заливал горячий пот, легкие сипели, втягивая обжигающий воздух в себя, но он не обращал на это внимания. Он «сбросил» с хвоста преследовавшего его «мессера», сделал вираж, дал очередь… Вражеский самолет крутанулся, успел уйти от прямого попадания, но Антон его таки достал, достал – вон задымила правая плоскость – все, этот выбыл! Молодой летчик огляделся вокруг – на хвосте у Борьки «сидело» двое, он крутился, как мог, но они его плотно взяли в клещи.

– Восьмой, уходи, прикрою!! – прокричал Антон.

– Понял тебя! – отозвался Борька.

Но его плотно обложили, живым выпускать не собирались. Антон сделал крутой вираж, вклиниваясь, оттягивая на себя одного из «мессеров». Но другой успел выпустить очередь по Борькиной машине.

– Боря, уходи!!! Уходи немедленно! – прокричал Антон, позабыв про позывной.

– Попали в меня, командир, руль плохо слушается! – отрапортовал Борька.

– Тяни, Боря, тяни!!! Мы их уведем!!!

И тут он понял, что его самолет горит, и огонь уже добрался до него – было так горячо, как в пекле, о котором когда-то рассказывала бабушка. Антону казалось, тело сейчас расплавится, глаза слезились, и было больно дышать иссушенным горлом. Но там его ребята и подбитый Борька, и надо его спасти, спасти… нельзя выходить из боя, все равно уж пропадать! Надо спасти…

И как благодать снизошла, на его воспаленный, горящий лоб кто-то положил прохладную руку и куда-то стал отодвигаться бой, в котором Антон все еще горел в самолете и стрелял. И почему-то оказалось очень важно увидеть, чья рука так живительно холодит его лоб, и он открыл глаза и оказался в каком-то другом месте, не в небе, где шел смертельный бой, и первое, на что натолкнулся взглядом, это огромные обеспокоенные светло-карие глаза. Эти неправдоподобно большие распахнутые от удивления и какого-то неземного сострадания глаза смотрели на него с милого девичьего личика, обрамленного, как ореолом, пушистыми кудрявыми локонами.

«Ангел, – подумал Антон, разглядывая это лицо. – Странно, Васька говорил, что ангелы бесполые, но всегда образ у них мужской, а это девушка».

Он не помнил, что говорил ей, и не помнил, что она отвечала, но, услышав ее голос, Антон совершенно уверился – это и на самом деле ангел, и, проваливаясь в беспамятство, последней мыслью он подумал, что она обещала его держать и не отпускать в темноту…

Значит, он не уйдет, нельзя ее подводить. Нельзя обманывать ангела, он ведь тоже ей обещал…

Он с трудом разлепил глаза, казалось, что веки стали чугунными, горло было сухое, как пустыня, и немилосердно хотелось пить. Антон увидел лицо пожилой женщины, склонившейся над ним.

– Пить хочешь? – заботливо спросила она и, не ожидая никакого ответа, поднесла к его губам стакан с водой и приговаривала, пока он жадно пил: – Вот так, вот и молодец, не помер, в жизнь повернул.

Он хотел спросить у женщины, куда делся тот ангел, но не стал, ведь никто, кроме него, не видел это дивное явление, да и, наверное, нельзя никому про такое рассказывать.

Приходила, осматривала и расспрашивала его строгая доктор, молодая медсестричка делала какие-то уколы, пожилая накормила Антона бульоном, он засыпал, просыпался или его будили, опять что-то кололи и кормили. А потом он проснулся и снова увидел эти глаза, смотревшие на него.

– Ангел, – прошептал Антон и улыбнулся.

– Я не ангел, я Ася Ольшанская, медсестра, – строго ответила девушка и поправила на нем одеяло. – Вам пора принимать лекарства.

– Ася, – произнес он, смакуя звук. – Ольшанская, – улыбался он ей. – Вы меня спасли.

– Не я, а доктор Василиса Васильевна, она вас оперировала, а я просто держала вас за руку, – возразила девушка, и у нее покраснели щеки от смущения.

Он ничего не сказал, рассматривал ее внимательно. Она оказалась совсем миниатюрной, с маленькими ладошками. У нее были большие светло-карие глаза, не такие огромные, как показалось ему в бреду, но большие и невероятно выразительные на милом женственном личике, и на самом деле обрамленном пушистыми кучеряшечками и маленькими локонами, непослушно выбивавшимися из плотно заплетенной косы, заправленной под белую сестринскую косынку.

Все! Хватило нескольких секунд, чтобы Антон Потапов полюбил и понял, что это его судьба, его женщина на всю оставшуюся жизнь.

Асенька Ольшанская завороженно и молча рассматривала мужчину, видела, как меняется выражение его светло-зеленых глаз, и понимала все, что он думает сейчас, словно они разговаривали без слов, и знала, что это ее единственная любовь, и что никакой смерти она его не отдаст.

Они поженились, как только его выписали из госпиталя, и прямо из ЗАГСа Антон привел молодую жену в свою пустую комнату с матрацем на полу, кривобоким стулом и разбитым окном. И они хохотали как сумасшедшие над неприглядностью этого жилья, а потом отправились на рынок к столяру за кроватью, которую им обещали принести к вечеру. А вернувшись, обнаружили в своей комнате соседей – кто-то вставлял стекло в раму, кто-то мыл полы, кто-то врезал задвижку в дверь. И выяснилось, что женщины на кухне, сдвинув столы, накрывают немудреное угощение, чем уж могли от голодной жизни, прознав откуда-то про их свадьбу. Антон выставил на стол весь свой офицерский паек, чем превратил скудное угощение в настоящий пир по тем временам, кто-то сбегал за водкой, кто-то уже и баян принес, и начался настоящий праздник. Так что свадьбу они таки сыграли, заодно сдружившись со всеми соседями.

Асенька ужасно смущалась и боялась первой своей взрослой ночи с мужем, но их любовь преодолела все, сделав эти моменты сказкой, островком счастья посреди голодной, ужасающей своей убогостью и бедностью жизни. Правда, и с материальным положением вскоре стало полегче: Антон получил большие деньги, которые копились все те годы, что он воевал, – боевые за сбитые самолеты, и это позволило им обустроить достойный быт, приодеться как-то и отложить деньги на учебу, к тому же Антону вернули вещи их семьи.

Но первое, что они купили в дом, был тот самый легендарный зеленый абажур. На нем уже, наверное, сто раз меняли обшивку, всегда подбирая такую же точь-в-точь ткань и бахрому, но этот символ их семьи всегда с ними.

Наша жизнь соткана из перекрестков судьбы, на которых мы, или кто-то над нами, решаем, куда идти дальше, и эти выборы и обстоятельства накрепко цепляются звеньями друг за друга, одно вытекая из другого, приводя к тому, что мы имеем и чем живем в настоящем. Из тысячи тысяч, миллионов обстоятельств, поступков и дел, наших и других людей, перемешиваясь и соединяясь, ткутся полотна наших жизней.

Эти двое не должны были встретиться никогда.

Их жизни протекали в разных галактиках. Она – дочь хозяйственника высокого ранга, проживала в Москве в большой квартире. С домработницей, между прочим. Он – мальчик из простой семьи рабочего и учительницы младших классов из Тамбова.

Где Тамбов, а где Москва номенклатурная!