Ворожея Либуша стала захаживать в терем княгини Прекрасы недавно, прежде-то ее и на порог бы не пустили. Желающих оказаться княжьей ворожеей – вся Варяжская улица, женская ее половина, да сколько еще по лесам, да при капищах, да бродячих ведуний. Княгиня в конце зимы затосковала о лете и вспомнила красавицу девушку, что танцевала на Купалу во главе ватаги русальцев, а больше вспомнила ее шумящие подвески, лягушачьи лапки светлого серебра и пожелала их. Те же лапки, что ювелиры приносили, Ольге не нравились, подавай ей подвески плясуньи. Странные желания стали появляться у княгини.
Привели Либушу на женскую половину, в терем, подивилась она богатству, но виду не подала. А как подвели к княгине, сразу увидела, что та в тягости, хоть и незаметно еще было. Либуша подарила Ольге свои подвески с радостью и платы не захотела. Мамки, няньки и девушки переглянулись, решили: непроста молодая ворожейка, на большее нацелилась. После, конечно, говорили, что как в воду глядели. Теперь молодая княгиня без нее двух дней прожить не может, сколько раз Ольга предлагала, чтоб Либуша в кремль перебралась, но без толку. А приказывать не хотела. Появились у Либуши богатые наряды и новые сильные рабы. Своих-то она чрез год службы отпускала на волю, и этих отпустит, если сами не захотят остаться, как уже остался садовник с дочерью.
В тот первый день вопрошала ворожея свою богиню Мокошь-Судьбу для княгини Ольги-Прекрасы. Та, как услышала, кому из богов служит ворожейка, тотчас приказала судьбу испытать. Либуша послала за своей чашей, пряслицем и прочим ворожейным снаряжением: не брала с собой, не думала, что пригодится, гонец-то только про серьги спросил… Сидели вдвоем в громадном зале, лишь дружинник у дверей да верная нянька рядышком с княгиней. Нагадала княгине сына – великого воина, каких не было еще на Руси и в будущем наперечет. И хоть страшно было, но сказала то, что разглядела в глубине налитой чаши, где морщилось и клубилось мелкой золотой спиралью грядущее. Не лгать же будущей матери. Не потому сказала, что княгиня, – потому что мать. Сказала, что ребенок завязался от бога, не от человека. Засмеялась княгиня тихонько, словно вода, настоянная на сладких яблоках ранетках, в серебряном кувшине плеснула, и согласилась – знаю.
– Не любите вы Перуна, – жаловалась княгиня, – а князь Олег старается, богатые пышные праздники в его честь устраивает: сколько бочек мельного медового варева выставляют, сколько жирненьких овец, бычков закалывают для города.
Либуша удивилась, что княгиня в первую очередь не о муже, а о князе Олеге заговорила, невольно припомнила слухи, что тот княгине не чужой, а может, и правда, что отец. Догадалась вот еще о чем: Прекраса считает, неведомо отчего, что Перун – отец ребенка. Но Либуше знать не надо, почему княгиня так решила, не ее ворожейское дело. Не стала растолковывать, что Перун хоть и словенский бог – тут Князь Олег верно рассчитал, не взял урманского, – но бог княжеский, дружинный, для простого люда не расстарается. Потому и недовольны в городе, что Перуна вперед других чествуют. Есть боги ближе. Чем поможет торговцу, ремесленнику или земледельцу бог воинов? Ничем. А привычные родные боги обидятся – им мало почета! Разозлятся еще, накажут. И тогда уже люди, не боги, обидятся на князя за своих близких богов и за неудачи, разгневанными богами посланные, а ведь на князей обижаться опасно и бесполезно. Удивительно, что вещий Олег не подумал об этом – или подумал слишком хорошо, все вперед просчитал, а ей, простой ворожее, не уследить за его мыслью. Вслух же сказала:
– Любить бога разве только князья могут, мы же богов – почитаем.
Опять засмеялась княгиня – ну хитра, сладкоречива ты, Либуша, а уж осмотрительна! – приказала рыбки подать, щуки под чесноком и белужины вяленой. Рассердилась, что щуки не нашлось, забегали девки, потащили миски с рыбой, с лепешками, пироги с сигами и мнюхами. Либуша ела неохотно, неуютно себя чувствовала в тереме. А княгиня долго ее не отпускала, и говорили они о всяких мелочах: почему серебряные украшения полезней для беременных, сколько можжевеловых ягод надо в рассол класть, почему красивый синий шпорник для букета не годится. Не слишком богато одарили Либушу в первый раз, но через неделю за ней прислали снова и с тех пор присылали часто. Не скажешь, что Прекраса с Либушей подружились, как княгине с простой ворожеей подружиться, а все же привязались друг к другу.
В тот же день молодой советник Свенельд расспросил няньку, что нагадала новая ворожейка. Нянька без утайки передала все, что услышала: она верила советнику, ведь его прислал князь Олег. Наверняка Свенельд выспрашивает, чтобы настоящему князю передать. Кто служил вещему Олегу, тот его не предаст, как бы князь Игорь ни полагался на своего нового помощника, нянька подозревала, что это лишь видимость. Или глуповат князь-Игорь? Да какой он князь – жаден, труслив, лихость лишь за столом проявляет. Но какой-никакой – наследник. Пока. Потому вещий Олег и выдал за него Ольгу. А своего-то законного наследника, сына Шелковой девы княгини Силкисиф, тоже Олега, заново назвал чужим именем Александр и посадил в Моравии княжить. На время ли посадил, дожидаясь удобного момента здесь, или нет, навечно – не по ее уму.
Много лет пройдет, вырастет сын Ольги великим воином, каких не было и не будет. Его слова, слова Святослава войдут в историю славы: «Не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут!», – и бросит его на Днепровских порогах под печенежскими стрелами воевода Свенельд, сбежав со своей частью дружины. Может, из трусости, чтобы себя спасти, но это странно, не труслив воевода, закален во многих битвах, сражался всегда в первом ряду. Может, зная о божественном происхождении князя и его неизменной воинской удаче, решит, что и на этот раз Перун поможет Святославу, но никак не Свенельду, и потому надобно позаботиться о себе и своих воинах, а князя поведет бог, не оставит же своего отпрыска; может, искренне полагал, что сын бога бессмертен.
Кожа у Силкисиф была тоньше паучьей нити, мягче камки, шелка, потому и назвали ее Шелковой девой. Коса же ее росла до земли и была толще древка весла. Красива Силкисиф и горда, отец воспитал ее достойной варяжской женой, но отвергала женихов одного за другим, все казались недостойными ее красоты. А время течет для девушек быстро, быстрей, чем для воинов, и отдал отец дочь за первого, кто посватался ее последней девичьей весной. Не заметила Силкисиф, что время ее прошло: так же была густа коса, так же мягка кожа и так же безмятежны дни под отцовским богатым кровом. Для Олега такой брак – удача, пусть будущая жена старше и еще за шесть лет до рождения жениха видела, как играет перед нерестом лосось и выпрыгивает из воды, опираясь на горбатые спины соперников. Олег – сильный воин, счастливый добытчик и хороший отец: рабыня рожала от него, подрастает здоровый крупный сын, Асмуд, но дети рабыни, пусть взятой официально в наложницы и отпущенной после родов, не в счет. Несомненная удача для Олега такой брак, но в пределах своего фьорда. Их первенец, тоже Олег, родился легко, почти без боли, через девять месяцев после свадьбы. Красивый крепкий мальчик, но Силкисиф не слишком привязывалась к нему – будет еще много детей.
На драккаре Рюрика, проглотившем Варяжское море целиком, их было две женщины: она и Ефанда, золовка, сестра мужа и жена Рюрика. Золовки – родня хуже свекрови, всем известно. Ефанда вечно драла нос, хоть и девчонка против Силкисиф. Племянник Игорь, ровесник ее сына, родился слабеньким, а какого еще ребенка можно ждать от такой соплюхи? Силкисиф ждала, что Игорь умрет в плавании, но заморыш выжил. И все делалось для него, наследника Рюрика. Весла работали для него, мечи звенели для него, советники выгибали шеи – для него. Ошиблась Силкисиф, не следовало соглашаться на Олега, да разве с отцом поспоришь – вбил себе в каменную башку, что это достойный жених. Может, и не слишком достойный, но последний из приемлемых. А уж за Варяжским морем, в чужих краях, оказалась она вовсе не у дел. Лучшие наряды, привезенные купцами, доставались Ефанде, на пиру первая в залу входит Ефанда, самые богатые каменья – Ефанде в шкатулку. Этой соплюхе, что и мужа-то удержать не может! Вон сколько наложниц стоит в очередь на ночь с Рюриком, а тому некогда, на уме одни походы и новая дань – не видят Рюрика в кремле. И молчит самой себе Силкисиф о том, что ее-то мужу, Олегу, не некогда быть с нею – просто не нужно. Видит мужа на своей подушке раз в год, когда жрецы срок укажут. Раз в год рожает Силкисиф слабеньких младенцев с желтоватой тонкой кожей, редко кто доживает до двух месяцев. Шесть детей родила Силкисиф, пятерых похоронила, кроме старшего, Олега, и – опустела. Тоскует холодное чрево. Как ни старались жрецы, не завлечь мужа к законной жене в терем, не попасть и ей к нему, чтобы приказать, попросить, умолить на одну ночь на одну подушку. И наложниц больше не заводит Олег, и жен побочных не берет. Сколько ни прикармливает Силкисиф наушников из дружины, из челяди даже – ни один не приносит вести: дескать, маячит там, за реками-морями, походная жена, покладистая рабыня, случайная добыча. Не иначе злая здешняя ведьма отвратила глаза мужа от женщин.
Умер Рюрик, Олег стал у власти. Тут бы и почет Силкисиф. Однако дальше первого танца на официальных празднествах не движется ее удача. А весь почет, считай, те же лучшие самоцветы, наряды и послы – все равно Ефанде. Зачем послала своевольная Фрейя такого чересчур верного мужа, верного роду и господину? Немолода уже Ефанда, а Силкисиф еще боле: совсем пожелтела шелковая кожа, темные некогда волосы побелели даже внизу живота. Смерть князя Рюрика не принесла ничего. Она терпела, хотя обида грызла вечно голодным волком Фенриром, особенно по ночам. Заказала верному зелейнику надежного яда для дорогой золовки, и яд оказался надежен, как быстрый меч: зелейник умер через мгновение после того, как выпил из ее рук чарку с вином и свежим ядом. Даже кольцо, что она дала за работу, не успел спрятать как следует. Сам виноват, думать следовало крепче, а не вино пить. Зачем ей язык, который может при случае сказать ненужное слово? Зачем глаза, видевшие лишнее? Если бы можно было оставить только руки зелейника, Силкисиф бы так и сделала, да рук без человека не бывает. Но все труды пошли псу под хвост: Ефанда умерла сама.
О проекте
О подписке