1. Ритуалы разума
Еще не поздно исцелить твои мысли

Будь лучшей в худшей ситуации
Начни там, где ты сейчас

На канале «Комеди Централ», где я работаю последние пять лет, проводится бизнес-ланч для стажеров. Во время его наши трудолюбивые, милые и такие наивные, что мне стыдно вспоминать свою молодость, стажеры спрашивают совета у нас, руководителей. Вопросы обычно одни и те же:

В: Каково быть женщиной в Голливуде?

О: Э-э-э… У тебя есть часов десять? Только давай поговорим не в этой комнате, где полно моих коллег-мужиков?

В: Как сделать «хороший» телесериал?

О: Без понятия. Я просто нахожу самые большие таланты, молюсь и не путаюсь под ногами. Тот, кто говорит, что все происходит иначе, либо знает какой-то страшный секрет, либо задавака.

В: Каким был ваш первый большой прорыв?

О: Когда-то я была на таком же ланче, устроенном «Дневным шоу с Джоном Стюартом», и мой собрат-стажер задал такой же вопрос. До этого я никогда не работала на телевидении и меня поражала скрупулезность данной передачи. Джон^[4] торчал в студии буквально целыми сутками каждый день, наблюдая за всем. И его окружали ну очень умные люди, на которых хочется быть похожей: они целеустремленны и преданы своей работе, снуют с чрезвычайно важным видом и совершенно не интересуются нами, скромными стажерами. Когда наконец нам удалось поговорить с самим Джоном, другой стажер спросил, каким был его первый «большой прорыв». Джон, не раздумывая ни секунды, строго ответил:

– Больших прорывов не существует. Есть только серии крошечных прорывов. Главное – работать не покладая рук и делать все возможное для каждого маленького прорыва.

Джон Стюарт всегда есть/был/будет моим героем, поэтому я впитала его слова, запомнила и стараюсь следовать им всегда.

Весь семестр на «Дневном шоу» я выполняла свою миссию – была лучшей на самых худших работах в надежде на мой собственный маленький прорыв. Заметив, что корреспондент любит овсянку, но к его приходу в офис ее уже съедают^[5], я сохраняла для него пакетики и клала ему их на стол вместе с миской и ложкой. Увидев, что персонал раздражают стажеры, которые постоянно выпендриваются, пытаясь перещеголять друг друга и быть «замеченными» (напрасно), я вела себя тихо и вежливо. Однако самой большой моей заслугой стала чистка капсульной кофемашины.

Каждый вечер после репетиции Джон готовил себе кофе со льдом на маленькой кухоньке за дверью студии. Я обратила внимание, что аппарат часто оставался грязным, без воды или – того хуже – в нерабочем состоянии, и представила, как сильно это нервирует Джона. Он работает над одной из самых смешных и важных передач на ТВ и не может получить какой-то средненький капсульный кофе? Ну уж нет, только не при мне! Так случился мой первый маленький прорыв.

Я носилась с машиной как с писаной торбой: чистила ее, заполняла, разбирала, собирала, проверяла, чтобы все было идеально. Я прочитала в интернете, как ее чинить, и практиковалась дома, купив похожую модель. Немалую часть дня я посвящала заботам о том, чтобы прибор исправно работал и Джон в любую минуту мог выпить кофейку. Я не считала, что помешалась на той машине. Нет, это был мой личный вклад в любимое шоу. Если я не стану его сценаристкой, если так и останусь навсегда жалкой стажеркой, по крайней мере, эта жалкая стажерка в любой момент сможет починить одну из самых важных вещей в любой творческой среде: кофемашину.

Я не знаю, что впечатлило продюсеров, чистка кофемашины или мое вежливое молчание, но в конце семестра они помогли мне получить стартовую должность на «Комеди Централ». Вся остальная моя карьера выросла прямиком из решения быть лучшей в том, что казалось мне худшим.

Сегодня я говорю молодым людям, которые просят профессионального совета: «Будь лучшим в худшей ситуации». Хватайся за любую странную и мелкую возможность, которая подворачивается, и выжимай из нее максимум. В идеале это заметит кто-нибудь крутой, но в любом случае ты заметишь и почувствуешь гордость за хорошо сделанную работу, пусть она и дурацкая.

Проще говоря: начни там, где ты сейчас, сильно не переживая о том, как далеко придется идти.

После двадцать пятого дня рождения я решила начать там, где была в тот момент – на покрывале в цветочек. Я понимала, что, раз дело дошло до исцеления моего собственного разума, мне придется проявить ту же настойчивость, заботу и внимание, которыми я осыпала кофемашину. Нельзя отлынивать: нужно разобраться, что не так с контейнером для воды, и изо всех сил постараться его починить. Мне придется быть внимательной и терпеливой, зная, что иногда машину просто глючит без всякой причины и она отказывается работать, а мне остается только смотреть на зловещий красный огонек. У меня не было инструкции от моей собственной головы, зато я могла руководствоваться цитатой от Jay-Z: «Только я могу себя остановить. Я остановлюсь, когда заиграет хук». Я искренне верю первым словам этой строчки. Я не совсем понимаю, что он имеет в виду под хуком^[6].

Начни там, где ты сейчас. Где бы ты ни была. Будь лучшей в худшей ситуации.

Я стала писать, и это спасло мне жизнь
Обратись в глубь себя

К двадцати пяти годам я знала, что я ущербная, но не совсем понимала почему. В чем именно моя проблема? Тот позорный пьяный звонок психотерапевту был лишь одним из многих «ненормальных» моментов. В последнее время я часто думала о своих поступках: «А люди вообще так себя ведут?» Изо дня в день на работе я жгла напалмом на своей стартовой должности, а потом обнаруживала себя безутешно рыдающей в своей кабинке. Иногда во время просмотра выступлений стэндаперов я чувствовала, как из необъяснимого колодца печали внутри меня начинают подниматься слезы. Я глядела на свое сопливое и плаксивое отражение в мониторе компьютера и думала: «Что ж ты делаешь?» Стены кабинки прятали меня от чужих глаз, и я успевала дойти до закрытой телефонной будки, чтобы прорыдаться как следует.

Эти истерики сопровождали меня из офиса до улиц Манхэттена. Там я часто играла роль «девушки, загадочно плачущей на твоем крыльце» или «девушки с кучей пакетов, готовой разрыдаться, потому что поезд немного задерживается/очередь за бутербродами слишком длинная/что-то еще пошло не так». Я была ужасно ранимой из-за сильнейшей тревоги, которая выражалась в постоянном легком головокружении, будто я покидала свое тело. У меня постоянно раскалывалась голова. Боль начинала пульсировать в основании шеи, затем карабкалась вверх, охватывала мой череп и, наконец, запускала когти в две болезненные точки над ушами. Я не представляла, что делать со всеми этими слезами, грустью, головной, физической и моральной болью. Я совсем не понимала, что это и откуда оно берется.

В детстве я пряталась от анархии моей жизни в фантазиях и придумывании историй. Сколько себя помню, с самого раннего возраста я исполняла маленькие пьески или пыталась сыграть чью-то роль. Когда родители брали меня с собой на свидания, я быстро сбегала из-за стола, чтобы изобразить «взрослую подругу» людей, ужинающих вокруг. Восьмилетняя и невероятно настырная, я делала комплименты женщинам, говоря им:

– Вы очень красивая!

Я спрашивала мужчин:

– Вы сексист и женоненавистник?

Я слышала от мамы, что это очень плохо, и хотела переловить всех «сексистов» и «женоненавистников» в округе. Взрослые пары вежливо потворствовали мне, когда я спрашивала что-нибудь типа: «У вас достаточно секса?» или «Как вы поддерживаете искорку в личной жизни?». Обычно взрослые удивленно смеялись, давали очень пристойный ответ («Над отношениями нужно работать») и начинали искать моих родителей. Вернувшись домой, я тут же записывала истории, которые слышала от взрослых, а потом исполняла их перед зеркалом.

Я так обожала допрашивать взрослых и рассказывать их истории, что мама, недолго думая, организовала для меня кабельное телешоу «Девчачьи разговоры», которое мы снимали в смотровой ее консультации. За розовой фреской из гипсокартона с узором из пухлых цветов и сердечек скрывалось гинекологическое кресло. На шоу я брала интервью у таких звезд, как мамина тренерша Ким – бодибилдерша с хвостиком светлых волос и телом, которое было оранжевым и липким от автозагара.

Я отлавливала пациенток в коридоре и спрашивала/требовала, чтобы они стали гостями моей «очень важной, очень популярной, очень смешной телепередачи», и большинство из них – поразительно – соглашалось. Моя мама прикрыла передачу не из-за плохих рейтингов (их в общем-то и не было), а потому, что ей снова понадобилась ее смотровая. Это Голливуд, детка.

Когда моя передача закрылась, я начала вести дневник. Он был полон гениальных детских размышлений: «Джейми Белски-Брайли КРАСАВЧИК, 11 из 10». «Я выйду замуж за Люка Перри, пересплю с Джейсоном Пристли и убью Иана Зиринга (фу)»^[7]. «Мне страшно выходить из комнаты, потому что родители орут и я не хочу их видеть. А ЕЩЕ я очень хочу СМЫТЬСЯ ИЗ ЭТОЙ КОМНАТЫ, потому что мама сказала, что в мире полно насильников и убийц, которые хотят меня похитить. Мне кажется, что один из них как раз замышляет влезть в мое окно! Как мне спастись?»

Мой дневник стал тихой гаванью, в которой я могла оставаться искренней и уязвимой и писать о том, каким я ощущаю свой мир: жестоким, беспокойным, непонятным, опасным.

Я вела дневник только для себя и прятала его среди запасов конфет под кроватью. Однажды, когда я писала в нем, в мою комнату вошла подруга нашей семьи. Она называла себя «викканкой» и утверждала, что когда-то «сглазила» моего отца, но по какой-то причине я доверяла ей как единственной «нормальной» взрослой, которую знала (понимаешь теперь, как мне не хватало в жизни адекватных взрослых?).

– Что там у тебя? – спросила она.

Я призналась, что веду дневник, куда записываю все плохое, что происходит вокруг. У родителей только начался бракоразводный процесс, и просто записывая слова в блокнот с фиолетовым тканым переплетом в зеленый огурчик, я чувствовала хоть какое-то облегчение.

– Как здорово, что ты ведешь дневник, милая. Можно посмотреть?

Эта просьба показалась мне немного странной, как и все, что происходило в нашем доме, но я согласилась. Пока она листала страницы, читая мои секреты, мои враки, мою правду, меня трясло от одной-единственной мысли: НЕТ, НЕТ, НЕТ, ЭТО МОЕ.

Потом знакомая отнесла дневник моей матери, которая заявила, что ДОБАВИТ ЕГО К БРАКОРАЗВОДНЫМ ДОКУМЕНТАМ в качестве подтверждения того, что я вру.

Это докажет, настаивала мама, что я, двенадцатилетний ребенок, не являюсь надежным свидетелем и мои показания при разводе нельзя принимать в расчет.

Мои самые сокровенные мысли использовали против меня, и я до сих пор чувствую острый укол горя и ощущение предательства, когда думаю об этом.

Мне нравилось выдумывать истории, я находила утешение в дневнике, но после того инцидента я решила, что это слишком опасно, и совсем прекратила писать.

А вдруг кто-то снова выставит напоказ мои мысли?

Но после моего постыдного двадцать пятого дня рождения, решив собрать свою жизнь по кусочкам, я пошла пить (отличная идея, правда? Ох!) с моей лучшей подругой^[8] Изабель, надеясь узнать, что, на ее взгляд, со мной не так. В последнее время она часто оказывалась свидетелем моих неадекватных поступков и находилась рядом, когда я вечерами рыдала над бокалом вина в разнообразных барах. Поэтому я решила, может, она догадывается, что пошло наперекосяк.

– Я даже не знаю. Ты никогда не рассказываешь, что происходит в твоей жизни или в семье. Ты как будто это скрываешь.

«ЕЩЕ БЫ, ИЗАБЕЛЬ!» – хотелось крикнуть мне. Разве она не понимала, что мне небезопасно рассказывать что-либо о моем прошлом? Но я только улыбнулась и ответила:

– Да ну, скучно рассказывать то, что давно стало историей.

– Если ты не можешь поговорить со мной об этом, я думаю, тебе стоит почитать «Путь художника» Джулии Кэмерон. Это как программа «12 шагов» к поиску твоего внутреннего ребенка. Делаешь упражнения, чтобы определить и исцелить свои травмы, и учишься молиться о более щедрой к тебе вселенной.

– Поиск внутреннего ребенка? Молиться о вселенной? А к этому прилагаются тибетские четки и мой личный гуру? – ехидно уточнила я.

– Ну да, звучит пошловато, – согласилась Изабель. – Но разве не лучше потерпеть немного пошлости, чем рыдать, не спать ночами и постоянно чувствовать себя дерьмом?

Продолжая сомневаться, я все-таки купила и пролистала «Путь художника» и среди упражнений наткнулась на творческий инструмент, который назывался «Утренние страницы». Каждое утро, прежде чем успеешь как следует задуматься, прежде чем откроешь инстаграм или проверишь, сколько лайков собрало твое фото идеально выдолбленной тыквы на фейсбуке, испиши три бумажные страницы.

Каждое утро. ТРИ страницы. Через строчку. Просто записывай все, что льется из тебя, не редактируя, не думая, не переживая. Это очень походило на дневник, поэтому я подумала, что данный совет неправильный/глупый/опасный. Но все же это не было дневником, это были «Утренние страницы». Огромная разница. В книге объяснялось, как подобная практика помогает услышать свои глубинные чувства, заставляя в письменном виде познать и наладить связь с собственной сутью.

Изначально я подумала: у кого есть время, чтобы каждый день с утра исписывать ТРИ страницы? Это казалось просто неподъемной задачей. Но я уже достигла момента, когда открыто рыдала в метро даже в хорошие дни. Ладно уж, попробую, но стану прятать тетрадку в прикроватной тумбочке, под журналами и пультом от телевизора, где ее никто не найдет.

Поначалу мои «Утренние страницы» были невыносимо скучными. В основном они состояли из нытья: «Ну почему ты не можешь встать на час раньше? Если бы только ты просыпалась в 8:30, тебе не приходилось бы перед работой второпях писать эти тупые страницы!!!» Или там были перечислены дела, которые требовалось сделать: «КУПИ ТУАЛЕТНУЮ БУМАГУ, ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ БУМАЖНЫМИ ПОЛОТЕНЦАМИ С КУХНИ!!! ТЫ ЗАСЛУЖИЛА ТУАЛЕТНУЮ БУМАГУ».