1

Первый год магистратуры подходил к концу, и Рита была вполне удовлетворена его результатами. Считая себя художником-реалистом, за прошедшее время она значительно расширила количество областей, в которых чувствовала себя как мастер комфортно, все время пробуя что-то новое. Конечно, пика в своих творческих экспериментах она достигла год назад с Богнером, взмывая к облакам на крыльях любви и творчества. После его исчезновения из жизни Рите удалось не забиться назад под пустующую раковину подобно раку-отшельнику, чего поначалу боялась до дрожи в коленях. Даже с кровоточащими ранами на душе она продолжила поиск своего творческого пути. Богнер разбудил в ней что-то живое, спящее до момента встречи с ним, зажег искру, которая превратилась в костер, продолжающий тлеть даже после затяжных дождей. Рита открылась миру и не захлопнула свою раковину после его ухода, как и обещала Алексу. Она продолжала дышать, жить, творить, расширять круг знакомых. Если Богнер был бы рядом, он непременно бы ей гордился, буравя своими бездонными светлыми глазами цвета моря в безветренную погоду.

Не было ни дня, чтобы Рита не вспоминала его: с мурашками, бегущими по коже, при мысли об их волшебной близости, с болью в сердце от невозможности быть с ним, с благодарностью за свою трансформацию или с гневом на судьбу за то, что она вообще когда-то их свела, а потом отняла друг у друга. Тем не менее привычная рутина понемногу захватывала место в ее душе, вытесняя оттуда Богнера и заполняя освободившееся место пустотой, отдающей болью, которую она чувствовала каждой частицей своего тела. Весной Рита непривычно часто стала простужаться, и она объясняла свою непроходящую болезненность горла и осипший голос словами, которые она хотела и не успела сказать Алексу.

На дворе стоял июнь, солнечный и теплый, и совсем не такой обжигающий и жаркий, как год назад. Какое странное совпадение было у природы и того, что творилось на сердце у Риты: если в прошлом году она плавилась от любви, то текущее лето приносило лишь прохладу. Отдавая себе отчет, что совместная жизнь с Рене была по-своему хороша и комфортна, Рита испытывала к нему очень глубокую привязанность, каждый раз запрещая себе задумываться над смыслом этих отношений. «Что, если родители начинали так же? – иногда проносилось в голове у девушки. – Папа встретил подходящую пару, которая могла помочь ему создать образ надежного и успешного дипломатического сотрудника, и потом они по привычке тянули эту лямку больше двадцати лет». Слова отца, сказанные тогда по телефону в бернском Розовом саду, о том, что в жизни надо летать, любить, жить, рисковать, не выходили у нее из головы, в том числе потому, что резко контрастировали с тем примером, который тот показывал на протяжении всей жизни: аккуратно и систематично карабкаться наверх, жертвуя личными интересами, и никогда, ни при каких условиях не показывать истинных чувств. Что же, Рита превращалась в истинную дочь своего отца, за одним исключением. С появлением Богнера ее творчество стало искренним, как и она сама. Это была настоящая Рита, открытая и проявленная, ищущая и экспериментирующая. Безусловно, она вышла из своего кокона, в котором существовала годами, и, превратилась в бабочку, которая, расправив крылья, взлетела. Однако без Богнера ее полет перестал быть легким, она больше не чувствовала теплые потоки воздуха, несущие ее вперед. Теперь, узнав, что за ее спиной существуют сильные и красивые крылья, она сидела на цветке, ожидая момента, когда снова сможет взмахнуть ими. Когда-нибудь она непременно повторит полет.

О чем бы Рита ни думала до настоящего момента, все сводилось к Богнеру, и это уже начало ее беспокоить. Прошлое пора было закопать уже на заднем дворе дома, в палисаднике с жизнерадостными разноцветными цветами, и девушка уже начала серьезно думать о какой-нибудь ритуальной процедуре. Например, действительно раздобыть лопату и зарыть шляпу марки «Прада» как символ прекрасных моментов, произошедших год назад и навсегда оставшихся в прошлом. Хотя это вряд ли было бы экологичным решением.

Рита вздохнула и посмотрела на часы. Пора было ехать на отчетный концерт джазового факультета, проходивший в одном из самых андеграундных залов города, который, согласно задумке организаторов, должен был представлять собой смешение классической музыки в исполнении оркестра и миксов модного диджея, по совместительству являющегося студентом одноименного факультета в дневное время и преображающегося ночью. Рене собирался присоединиться к ней после работы. Нечего говорить, во многих смыслах Рене был прекрасным молодым человеком и, главное, предсказуемым и надежным. Помимо перечисленных достоинств, он был красивым, нежным, заботливым, невероятно гордящимся Ритой и ее успехами (пожалуй, это даже объединяло его с Богнером). Девушка видела, с каким восторгом Рене смотрит на нее в процессе работы, будучи польщенным самим фактом причастности к ее творчеству и артистической тусовке, созидающей красоту из пустоты.

К условленному времени Рита докатилась на своем велосипеде до арт-пространства, переделанного из старого склада, вход куда был расписан многочисленными граффити, элементы которого конкурировали между собой в своей яркости, экстравагантности и экспрессии. Она зашла внутрь в темное помещение, под металлической крышей которого чернели множественные софиты, включенные только над сценой, представляющей собой оазис света в полумраке. Внутренние стены зала также пестрели разноцветной какофонией настенного искусства. Девушка приехала немного пораньше, чтобы застать репетицию своих знакомых студентов, а также занять место поближе к сцене. Подождав, чтобы ее глаза привыкли к темноте зала, Рита пошла на свет сцены, по дороге осматриваясь, где бы лучше сесть, и в итоге выбор девушки пал на второй ряд расставленных в линеечку стульев. На сцене уже импровизировали музыканты, в одном из которых угадывался ее хороший знакомый, молодой отец Штефан, а за пультом суетился диджей в сверкающей стразами кепке и кожаном латексном прикиде. Пульт диджея издавал непонятные скрежещущие звуки, от которых девушку периодически передергивало или охватывало желание почесаться.

Рита тихо присела, положив подбородок на спинку впереди стоящего стула. Сочетание граффити на стенах, музыкантов и диджейского пульта всколыхнуло волну воспоминаний, которая мгновенно охватила ее тело. Ее мысли перенеслись на год назад: перед глазами плыл летний июльский день, когда Богнер и еще несколько музыкантов с джазового факультета настраивали инструменты и пробовали звук, а из небольших окон на них лились потоки солнечного света с растворенными в нем мерцающими блестками пыли. Как чертовски привлекательно тогда выглядел Богнер с его копной золотых волос, упавшей на лоб, сосредоточенно глядевший на гитарный гриф, зажав медиатор в зубах! Как он пел после, наклоняясь к микрофону, практически прижимаясь к нему своими чувственными губами! Разве может она когда-нибудь забыть эту сцену, даже если сожжет или закопает на заднем дворе эту дорогущую шляпу, украшающую в тот момент ее голову и в которой, хохоча, они фотографировались с Богнером, передавая друг другу? Сможет ли Рита когда-нибудь рассматривать эти фотографии, не испытывая боли?

Взгляд Риты скользнул на бегающего по сцене Штефана – контраст с реальностью был разителен. Она помахала ему, по-прежнему поглощенная своими мыслями в полумраке зала, хотя народ уже начинал прибывать. Через несколько минут она увидела в дверном проеме белую рубашку Рене с залихватски приподнятым воротником. Она также обратила внимание, как несколько девушек проводили его заинтересованным взглядом. Рита не двигалась, замерев и желая еще несколько минут повитать в пьянящих воспоминаниях годичной давности. Рене поравнялся с ней и присел рядом, чмокнув девушку в щеку. Рита ответила нейтральной, ничего не значащей улыбкой.

– Привет, – Рене напряженно вглядывался в ее лицо. – Что-то случилось?

– Привет! Мне кажется, я тут задремала в полумраке, – Рита сделала усилие, чтобы выглядеть более жизнерадостной, чем она была на самом деле.

– Я, пожалуй, последую твоему примеру во время концерта, – улыбнулся молодой человек, сверкнув белыми зубами.

Краем глаза Рита увидела декана, для которого заранее было приготовлено место на первом ряду и кому она старалась лишний раз не попадаться на глаза. Однако она, очевидно, была им замечена. Профессор поприветствовал ее с хитрым прищуром: «Ну, здравствуй, Королева драмы», – читалось в его глазах.

Отчетный концерт прошел очень хорошо: ребята с джазового факультета играли задорно и слаженно, и, к счастью, их репертуар никак не ассоциировался с прошлогодним концертом в амбаре, так что связь между этими двумя событиями медленно таяла, как дым, растворяясь в воздухе. В конце концов, Рита полностью вернулась мыслями в настоящий момент, ощутила себя рядом с Рене, среди других людей, овеянная какофонией звуков, издаваемых музыкантами и диджеем, крутящим диски в отблесках поменявших цвет на кроваво-красный софитов. Диджей, напугавший вначале девушку скрипучими звуками, на удивление прекрасно вписался в общую концепцию и даже добавил отчетному концерту новизны, энергии и мистики, создаваемой проглядывающими в темноте приглушенными красками расписанных стен. Рита была рада вернуться в комфортное «здесь и сейчас» и почувствовала облегчение оттого, что в настоящем моменте есть то, что приносит ей удовольствие. Она впитывала в себя музыку, периодически чувствуя колющие мурашки на своей коже, их щекотание где-то в области затылка, позволяя звукам проникать сквозь себя и обретать форму и цвет в ее сознании, становясь реальными и практически осязаемыми. Какие картины она бы написала под это звучание? Вот сейчас она написала бы что-то абстрактное, витиеватое, меняющее формы, ускользающее, рассыпающееся водопадом на капли разных оттенков фиолетового цвета, а в следующую минуту ей уже хотелось добавить жизнерадостного желтого, приносящего радость от предвкушения лета и начала новой жизни. Да, она бы написала маленького пушистого желтого цыпленка в окружении фиолетовых брызг, как олицетворение своего острого желания вновь увидеть краски лета такими же яркими, как это было год назад. Пожалуй, задумка с цыпленком была неплохой.

После концерта Рита забрала свой велосипед с парковки, Рене ловко установил его на крепление, которое он недавно примонтировал к бамперу своего «Рэндж Ровер», и молодые люди поехали домой, размышляя о том, если у них что-то на ужин или надо извлекать из холодильника повесившуюся от голода мышь. В конце концов, чтобы избежать неприятных сюрпризов, связанных с возможно покойной мышью, они решили заскочить в ближайшую, открытую в столь поздний час закусочную и взять что-то с собой на вынос.

Жуя кебаб, поглядывая телесериал, пока Рене был на вечерней пробежке, Рита думала о том, что ее жизнь и до, и после Богнера была, с точки зрения среднестатистического обывателя, на редкость скучна, но степень скуки в каждом ее моменте была разной: безнадежно и беспросветно скучна до встречи с ним и невероятно пресна после их расставания. Если в двадцать два года она проводит вечера пятницы с телевизором, что будет, когда ей исполнится тридцать? Она будет вязать носки, отчаянно стуча по батареям каждый раз, когда кто-то из соседей попытается закатить вечеринку?

***

На следующий день Рене и Рита запланировали велопрогулку недалеко от Берна. Рене хорошо знал места и выбирал маршруты, по которым Рита могла проехать на городском велосипеде. Девушке нравились эти моменты, когда она, как в детстве, катилась с горки, ловя ажурную тень листьев на своем лице, любуясь рассеянным, мягким светом, проникающим сквозь густую зелень, вдыхая свежий лесной воздух. Она словно переносилась туда, на много лет назад, в свое детство, и снова ощущала себя на даче у бабушки, где во время летних каникул без устали крутила педали, предвкушая поджидавшие ее незабываемые приключения и невероятные открытия.

Немного проехавшись по лесу, они сделали привал, перекусив каким-то энергетическим батончиком и просто улучив возможность поболтать. Глядя на Рене, Рита рассуждала, что никогда раньше не подумала бы, что мужчина в велосипедках может выглядеть привлекательно, однако ее спутник, судя по всему, сделал невозможное: обтягивающие штаны на нем смотрелись просто сногсшибательно. Однако сама Рита установила полное табу на всякого рода леггинсы в своем гардеробе и каталась в обычных джинсовых шортах и хлопковой футболке с черной надписью «огонь + лед», приобретенной недавно на доход, полученный от продажи своих картин. Несмотря на то, что ее гардероб был минималистичен, в отношении Риты к своему внешнему виду было несколько черт, по которым можно было догадаться о ее неевропейском происхождении: она любила платья и женственные образы, делала цветной педикюр и сушила волосы феном с круглой насадкой, чтобы придать своей голове аккуратный вид. Велосипедки, да еще с валиками под пятой точкой, чтобы смягчить все неудобства от жесткого седла двухколесного друга, не прошли ее кастинг. В конце концов, это же было просто нелогично делать велосипедное сиденье неудобным, чтобы создавать впоследствии комфорт за счет поролона в штанах!

Она улыбнулась своим мыслям, и это не укрылось от Рене.

– Наконец-то, – сказал он, – ты в последние дни сама не своя.

– А какая же я? – Рита посмотрела на него с вызовом.

– Нуу… – он подбирал слова, – грустная. Тихая.

– Да ну? – девушка даже развеселилась. – А обычно я какая? Что-то не припомню, чтобы я была звездой вечеринок.

Ей тут же подумалось, что она лукавит: она была в этой роли минимум два раза, но не в этой жизни. Не в жизни с Рене. Если к этому периоду ее существования вообще могло быть применено столь сильное по своему значению слово.

Он не уловил ее сарказм.

– Обычно? Ты чувственная. Вдохновленная. Задумчивая. Очень глубокая. Ты умеешь слушать, как никто другой. Иногда мне кажется, что твои огромные глаза заглядывают прямо в душу. Таинственная. Тебя сложно разгадать, ты словно книга, написанная иероглифами. Кажется, ты постигла смысл бытия, но тебя настоящую никто не знает. И еще кое-что… Ты очень сексуальная, когда творишь, Рита, и мне каждый раз сложно удержаться, чтобы не овладеть тобой прямо в мастерской.