Что за чудное видение – русская деревня зимой! Сколько написано, стихов сочинено, песен спето, сказок рассказано, где зимушка-зима главная героиня. А вот приходит она – и дух перехватывает. Дарит человеку состояние сказочности. Морозно. Деревья стоят в инее, не шелохнутся, боятся наряд свой сбросить. У елей и сосен на каждой пушистой лапе по белой подушке покоится. У берез ветки ажурные, глаз не отвести. Дубы-великаны потрескивают, поохивают. А если эту красоту подсветят лучи солнца и заискрится все вокруг, то двигаться не хочется. Остановись, мгновенье!.. Это сказано вот о таких явлениях. Дома надели белые шапочки. Но какие они разные! На доме господ Луговских аккуратная шапочка, как зонтик от солнца у Софьи Андреевны, – белая с ажуром. А вот у бабки Маланьи – набекрень, как и ее изба покосившаяся. Снег укутал деревню, а она и рада отдохнуть. Сразу как-то притихла. Ночью зимой даже собаки ленятся лаять. Но вот засветилось одно окошко, затем второе, третье… Проснулась деревня. Встали хозяева, и начинается бесконечная череда дел. Доброго вам дня!

А малышня с утра носами к окну прилипает и планы всякие выстраивает. У кого бы валенки утащить – у отца или матери, зипун чей-нибудь прихватить. Да и айда на горку. Да не забыть морковку и уголек из печки выгрести. Какая же зима без снежной бабы?

– На речку не ходите! – кричат им вслед родители. Они знают, что не зря беспокоятся. Опасное это время, морозов крепких не было. Поэтому ледок еще тоненький, к тому же снегом припорошенный. И не видно зловещих, опасных незамерзших участков. Полынья только и ждет, чтобы кто-нибудь ступил. Сразу затянет. Вода в реке не стоячая. Вот застынет речка, тогда и на льду покататься можно. А мужики наделают проруби, в них бабы полоскать белье будут, холсты отбеливать, на снегу расстилать.

Приближалось Рождество, Святки, Крещение, а значит, веселье. Парни и девки бедокурили: кому колом двери подопрут, у кого трубу зипуном заткнут. Молодежь колядовала, ходила по домам с поздравлениями, припевками, потехами. Праздник славили песнями. По улицам расхаживали ряженые: шубы наизнанку, лицо сажей вымазано. На санках катались. А по вечерам парни и девчата собирались на посиделки, пели песни, гадали и играли в святочные игры.

Малышня тоже не отставала. Ватаги сверстников ходили от дома к дому и пели незатейливые колядки с пожеланиями хозяевам крепкого здоровья, хорошего урожая. Хозяева их одаривали кто куском пирога, кто пряником, кто сахаром или конфетами.

Наступил 1914 год. Ничто не предвещало беды. Но она ворвалась в крестьянскую жизнь. В августе приехавший из уезда Луговской Петр Петрович рассказал, что началась война, в которой участвуют десятки стран. Германия объявила войну России, Великобритания – Германии, Австро-Венгрия – России, Франция – Австро-Венгрии, Япония – Германии, Россия – Турции… У мужиков от перечисления стран голова кругом пошла. Многие таких названий никогда не слышали и не подозревали об их существовании. Несколько континентов полыхали в пожаре войны. Это была первая в истории человечества война, охватившая весь земной шар. Россия объявила мобилизацию и начала стягивать войска к западным границам. Началась мобилизация мужчин всех сословий, это коснулось и мужиков Луговской. Призывали лиц мужского пола в возрасте от девятнадцати до тридцати восьми лет. Из деревни в шестьдесят дворов призвали двадцать шесть мужиков. Половина крестьянских хозяйств осталась без кормильцев. Призвали мужиков самого работоспособного возраста. Мужики ушли воевать, не понимая, зачем и для кого нужна эта война и зачем они должны это делать. Шла уборка урожая, и для крестьянина это было важнее всех войн. Они не могли и представить, как долго она будет длиться: 1554 дня, число мобилизованных превысит 70 миллионов человек и каждый десятый будет убит.

Не пощадили и семью Никитиных. Единственного кормильца забрали. В последние дни Василий старался как можно больше по хозяйству дел переделать.

– Сходил бы, Васенька, в церковь, покаялся бы, отец Святослав грехи бы отпустил. Ведь на войну идешь, – в очередной раз завела разговор жена.

– Нет, Анисьюшка, – в тон ей отвечал Василий, – не пойду и каяться не буду. Каяться надо только перед самим собой. Живу по совести и не нуждаюсь в покаянии.

Не стала Анисья перечить. Молча перекрестила, когда он спиной повернулся, чтобы шагнуть за родной порог.

По Луговской не проносились эскадроны с пташками наголо, до них не долетали выстрелы. Но когда в деревне почти половина хозяйств осталась без хозяина, то значит, осиротели эти избы. Да, Бог все дает на время – и даже жизнь. Но о плохом старались не думать, надеялись, каждая семья надеялась, что их муж или отец обязательно вернется. Мир сотрясался, а у жителей Луговской происходили свои события: у Столбовых Макара и Прасковьи родился сын Николай, Тихон Мартюшев и Степанида Монахова сыграли свадьбу, умерла Ульяна Портнова.

Тяжелое выдалось время. Туго приходилось и солдатке Анисье Никитиной без мужа. Чтобы засеять хотя бы часть надела, пошла батрачить за лошадь и инвентарь. Чтобы прокормиться, нанималась к зажиточным хозяевам. Помогали соседи да крестный Василисы, кузнец Наум Мартюшев. Да у них своих забот полон рот.

Нет, не так Анисья и Василий жизнь свою представляли. Мечтали вырастить дочь, отдать за хорошего человека, внуков нянчить, но вмешались злые силы, и все пошло наперекосяк. Как она будет без мужа, ведь в крестьянском хозяйстве мужик главная опора, на нем все держится. Как пахать, сажать, косить, молотить? Нет у них таких сил. Не пойдут ли они по миру? В голове Анисьи мысли бежали о ненадежности счастья. Блеснет, как молния, и нет его. Тяжело было на душе Анисьи, но главное сейчас – не отчаиваться, не показывать дочери, что мир для нее рухнул. Чтобы не чувствовала она себя сиротой при живой матери. Теперь лишь бы подольше на этом свете задержаться, чтобы дитя на ноги поставить. Хотя Василиса уже не дитя. Летом тринадцать лет исполнилось. Но чем дольше Василиса с матерью останется, тем легче будет. Чтобы не пришлось ей горе мыкать у чужих людей.

Жалела, что дочь неграмотная, если бы грамоту освоила, может быть, в жизни легче было бы. Но видела, что у неграмотной девочки, практически не покидавшей своей деревни, откуда-то взялись душевная гармония, доброта, сочувствие к людям, обостренное чувство справедливости и глубокое, въевшееся во все поры ее молодого организма, дружелюбие.

Приближалось Рождество. Но в этом году не было той праздничной атмосферы, которая царила при жизни отца. В этот день они дарили друг другу подарки, сделанные своими руками. Пекли пироги. Ходили в гости. Но и в других семьях поселилось уныние. Хотя вернулись после лечения в госпитале Игнат Никанорович Монахов и Федор Иванович Маркелов. Оба были ранены, но повезло: выжили.

И у Василисы зародилась надежда. В Рождество может произойти чудо. Она представляла – вот войдет отец и скажет, как ни в чем не бывало: «С Рождеством вас, жена и дочь». И неумело обнимет, смущаясь своей нежности. И потечет жизнь по-прежнему. Рождество прошло, но чуда не произошло.

Василий пропал в войну, как в воду канул. Анисья в уезд два раза съездила. «Нет сведений», – ответили. Был человек, и пропал. Ни слуху о нем, ни духу. Затерялся его след на чужбине. Не всем суждено было вернуться с этой войны. Погибли за Россию и царя-батюшку Козодоев Матвей, Никифоров Севастьян.

Отсутствие рук хозяина чувствовалось во всем. В нескольких местах стала протекать крыша. Во время дождей Анисья и Василиса подставляли корыто. Прогнили половицы в сенях. Не хватало дров. Теперь все это легло на женские плечи.

Уже очень хотелось тепла. Зима была суровая, серая, снежная и какая-то длинная-длинная. В такое время неспокойно на сердце у крестьянина.

Беспокоилась Анисья. Все чаще заглядывала в опустевшие закрома. Ржи оставалось не больше двух пудов. Дотянут или не дотянут? Осталось немного прошлогодней картошки засохшей и проросшей, но даже эти клубни радовали. Остатки ячменной муки мешали с картофелем и мякиной, пекли лепешки. Они с Василисой не бог весть какие едоки, но надо дотянуть до крапивы, щавеля, лебеды. Страшен голод, а он может наступить, когда все сусеки опустеют. Март не торопился вступить в свои права.

После холодных и голодных февраля и марта наконец наступила настоящая весна. Наступила сразу, без разминки. Снег сошел быстро, как будто и не мело всю зиму. Земля оживала. Солнце пригревало и хотелось снова и снова смотреть на него.

И в лесу потекли свои ручейки: березовый сок. Василиса и Полина пошли собирать его в рощу. Он хорошо силы восстанавливает. За день может наполниться целое ведро.

– Как ты думаешь, Василиса, деревцу больно? – Полина остановилась в раздумье. От напряжения даже вестники весны – веснушки потемнели.

– Тятя сказывал, что раны зарастают, – Василиса тяжело вздохнула при упоминании отца. – А еще он говорил, если береза дает много сока, лето будет дождливым.

– А почему у молодых березок кора темная, а у взрослых деревьев – светлая?

– У моей мамы с возрастом волосы становятся светлее. Наверное, и у берез так. Точно, как у этой березки, – Василиса погладила ствол березы.

Они шли по тропинке. Вдруг Полина резко остановилась и всплеснула руками:

– Василиса, подснежник!

Девочки наклонились и, как завороженные, смотрели на крупный бутон, похожий на висящую каплю молока.

– Что-то он напоминает, – медленно протянула Полина.

– Наверное, колокольчик, – ответила Василиса.

– И правда, – согласилась подруга.

Девочки осторожно обошли полянку, чтобы не наступить на цветки, и углубились в рощу. Каждую весну прибегали подружки сюда, и каждый раз испытывали восторг от увиденного.

– Василиса, смотри, какие разные цветки на одном стебельке!

– Так это медуница, – почти по слогам произнесла Полина. – Попробуй, какие они вкусные.

Девочки стали рвать цветы и жевать. Лепестки были сладкие, и подружки с удовольствием ими лакомились.

– Смотри, Василиса, на розовых и красных цветках пчелы больше кружат!

– Потому что они более сладкие, – со знанием дела произнесла подруга.

Вскоре появились кислые стебли щавеля. Молодой щавель девочки собирали на лугу, радуясь упругости и сочности листьев. Василиса нарвала целое лукошко. Если добавить немного картошечки, похлебка получится. Картошку экономить надо, ее совсем немного осталось. Увидела первоцвет. В деревне их называли золотыми ключиками, а кто просто калачами. Их желтые цветы-ключики среди зелени бросались в глаза. Они похожи на молодого барашка, такие же курчавые.

– А моя бабушка зовет их баранчиками, – жуя, произнесла Полина. Они срывали стебли растения и жевали его сочную мякоть.

Сладкими хрустящими трубками дягиля полакомились вдоволь. В это пору они сочные и мягкие. Девочки и домой нарвали, пусть и родители полакомятся. К сенокосу дягиль станет толстым и твердым. Но тогда он годится для другого. Мальчишки срезали нижнее колено, очищали, и дягиль превращался в «фыркалку». Ягоды из такой трубки бесшумно летели на десятки метров. Мальчишки залезали на деревья и обстреливали девчонок. Ох и визгу было.

Две подружки-хохотушки. У Василисы – пятнадцатая весна жизни, у Полины – тринадцатая. Возраст такой, что все вызывает смех. Вон идет дед Лукьян, что-то шепчет, а им смешно. Захар трубу чистил и так измазался сажей, только глаза белеют на черном лице, а девчонки смотрят и знай себе заливаются. И так они задорно это делали, что нельзя было не смеяться вместе с ними.

Все в жизни – из детства. Основа человека закладывается в нем. В детстве отпущено больше счастья. И совсем не потому, что его действительно больше, а потому, что в силу возраста в детстве все по-другому воспринимается. И оттого ребенок всегда счастливее взрослого. Но и ребенка задевают те или иные события, происходящие в стране, в семье.

Василиса прислушалась. О стенки ведра ударяют струи молока. Мать корову доила. Что-то говорит ей ласковым голосом. Кормилица! Сейчас мама подоит корову и сготовит кашу. Муки совсем немного осталось. Но еще летом Анисья собрала и насушила семян лебеды. Эти семена варили в молоке, и получалась каша. Когда Василиса была совсем маленькой, она называла кашу «ореховой» за привкус ореха. А сейчас они накрошат в миску хлеб и зальют молоком. Если молока нет, то можно и водой залить. Тюря получится. Есть-то хочется. Но хлеб с молоком все-таки вкуснее.

Страшило Анисью, что не сможет сена заготовить на зиму и придется корову продать. Прошедшим летом кум Наум помог. А дальше? У него своя семья и свое хозяйство.

Василиса взрослела. Это уже не девочка-подросток, а красивая, статная девушка. И характер со взрослением менялся. Ушли детская наивность и непосредственность. Стала сдержаннее. Человек радуется своей молодости. Потому сила особая бурлит, молодая. Как и другим девчатам и ребятам, ей хотелось петь, танцевать, а то и просто посидеть на скамейке со своими сверстниками, поговорить, пошутить.

У молодежи было любимое место. Недалеко от избы Никифоровых лежал штабель толстых бревен. Их Севастьян до войны еще привез, чтобы сыну Фролу избу построить. Но Севастьяна призвали на фронт, где он и погиб. Вот бревна-то и приглянулись жителям. Утром прибегала детвора и затевала какую-нибудь игру. Как только солнце начинало припекать, бежали на реку. Днем пожилой люд выходил косточки погреть. А после обеда и мужики присаживались – цигарку затянуть, посудачить, обсудить новости в мире, стране, деревне. Вечером молодежь заступает на вахту. После трудового дня собирались попеть, поиграть, да и позубоскалить охота. В общем, стали бревна пристанищем для всей деревни.

Девчата чинно сидят на бревнах в сарафанах и цветных кофтах, в шалях цветастых. Лузгают семечки. От них вкусно пахнет конфетами и семечками. Разговор на бревнах перескакивает с темы на тему, каждый норовит свое слово вставить. Через какое-то время приходят ребята. У холостяков голенища сапог завернуты, у тех, у кого невесты появились, – отвернуты. Молодежь с шутками, прибаутками балагурит. Один перед другим в острословии соревнуются. Слышатся взрывы хохота, поддразнивания, шутки.

Гармонист Матвей Сорокин занимает центральное место, а вокруг парни с девчатами рассаживаются. У него кудрявая голова. Так уж повелось – если гармонист, то обязательно кудрявый. Наверное, в этом есть своя загадка. На Матвее праздничный наряд: кумачовая вышитая рубаха с тканым поясом, картуз набекрень. От хромовых сапог, смазанных дегтем, дюже пахнет, но на это никто внимания не обращает. Кто-нибудь из девчат ему в картуз обязательно цветочек воткнет. Весельчак, не положено ему быть хмурой тучкой. Коль веселый инструмент в руки взял – будь добр, изволь соответствовать. Он проиграл несколько мелодий для разогрева.

Но вот Полина поворачивается к гармонисту: «Матвей, сыграй что-нибудь грустное, чтобы за душу брало». Матвей на минуту задумался, а пальцы медленно перебирают клавиши, и полилась мелодия «По диким степям Забайкалья…». Полина робко запела, за ней подхватили другие. И вот уже песня полилась по улице, сливаясь со звуками летнего вечера. Те, кто не пел, слушали, прильнув к плечу друг друга. Песня за душу брала. У каждого в такие минуты свои думы. Песня обладает магической силой. Она и утешит, и сердце облегчит.

Вначале песни были медленные, раздольные, затем все быстрее и веселее. Гармонь, она такая: может заставить и плакать, и смеяться.

– Ну, девоньки, – не выдерживает бойкая Глаша Калина, – давайте споем нашу любимую.

– Давайте, – поддержала ее Варя Мартюшева, – кто поет, того беда не берет. – И подождав, когда Глаша пропоет первую строчку: «Калинка, калинка, калинка моя…», Варя подхватывает: «В саду ягода-малинка, малинка моя».

Плясали русскую, барыню, кадриль. Частушки начинал чей-нибудь задорный голос и подхватывали другие. И тогда уж кто кого перепоет. Были и такие, которые решались на озорные частушки. Вообще-то пели каждый на свой лад.

Девчата и парни часто просили Василису спеть. У нее был красивый, чистый грудной голос. Пела она спокойно и проникновенно. В песнях ведь тоже жила мечта о более легкой жизни. И когда она пела, страдающая ее душа светлела. А закончив песню, видела вокруг грустные или, наоборот, радостные лица.

И всякий прохожий, видя, как веселится, поет и танцует молодежь, как рьяно играет гармонь, останавливался и слушал напевные и веселые песни, певучие переборы гармошки, с улыбкой смотрел на молодые счастливые лица, вспоминая свою молодость.

А кто-нибудь и песни с молодыми попоет, и в горелки поиграет. За водящим на расстоянии выстраивались пары и начинали петь: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Взгляни на небо, там птицы летают». В это время водящий должен был взглянуть на небо, а последняя пара бежала вперед. Водящий должен был догнать и поймать одного из бегущих. После чего становился вместе с пойманным в первую пару, а оставшийся без пары занимал место водящего. Если водящему поймать никого не удавалось, он продолжал водить.

Игра проходила весело. Девичий визг нарушал сельскую тишину. Парни в кураже норовили облапить девчат, но чаще они не разрешали ребятам вольничать. И в ночи еще долго бисером рассыпался смех.

Но были и ворчуны. Вот Макар Столбов мимо не пройдет, чтобы не сделать замечание: «Ну чего глотки дерете!». Ну, идешь мимо – и иди себе. Это зависть в человеке играет: его время ушло, вот он и завидует. А чужому счастью не научился радоваться.