Глава 7

Из чрева рюкзака донёсся телефонный звонок. Клавдия раздражённо порылась в сумке и достала мобильник. Когда она была маленькой, мама по нескольку раз на день звонила удостовериться, что всё в порядке. С тех пор этот обычай вошёл в привычку. Когда-то Клавдия с нетерпением ждала этих звонков. По мере того как она взрослела, искусственная пуповина, связывающая её с матерью, становилась ненужной. В последнее время Клавдию стала раздражать навязчивая опёка.

– Да, – не слишком приветливо произнесла она в трубку.

– Привет! Это я.

Клавдия почувствовала, как кровь бросилась в голову. Звонил Савва. Только теперь она поняла, что, не отдавая себе отчёта, ждала его звонка. Она так разволновалась, что не сразу нашлась, что сказать. Впервые ей звонил парень. Конечно, Савва не был принцем её мечты, и всё же в жизни начинался какой-то новый этап.

– Привет, – с некоторой заминкой произнесла Клавдия и в растерянности замолчала.

– Я тебя от чего-то оторвал? – спросил Савва.

– Нет-нет, – поспешно сказала она.

Позавчера, когда они сидели в кафе и гуляли по парку, общаться с ним было легко. Темы для разговора находились сами собой. Возможно, причиной тому был бокал вина, а может, атмосфера царящего вокруг праздника. Но сегодня многое изменилось. Их разделяли улицы, дома, люди со своими проблемами и судьбами – целая стена, которая снова сделала простое общение невозможным.

– Ну что, готова работать? – неожиданно спросил Савва.

– Как? – не поняла Клавдия.

– Не как, а над чем. Над имиджем своим работать готова? – переспросил он.

– Ты это серьёзно?

– А ты думала, я шучу? Напрасно. У меня же с чувством юмора напряг. Так что, если ты не очень занята, собирайся, и приступим.

– Что для этого нужно? – спросила Клавдия.

Она и не заметила, как стена исчезла и ей снова было с ним легко.

– Только твоё желание. Можешь через час подъехать на «Октябрьскую»?

– Могу. А куда пойдём?

– В Центральный дом художников на выставку истории французской фотографии.

– Я думала, ты собираешься менять мой имидж, – усмехнулась Клавдия.

– Именно это я и собираюсь делать. Так что, идёшь?

– Да, – согласилась она, прежде чем вспомнила, что надо предупредить маму. Та очень удивится, если, придя с работы, не застанет дочери дома. Клавдия была завзятой домоседкой. Впрочем, маме можно позвонить.

Нажав кнопку отбоя, Клавдия ещё некоторое время сжимала телефон в руках. Кто бы мог подумать: она идёт с парнем на выставку. Конечно, это не настоящее свидание, но всё же и не экскурсия с мамой и её подругами.

Клавдия посмотрела на часы. Скоро у мамы должен быть перерыв между лекциями. Словно в ответ на её мысли, зазвонил телефон.

– Клюшка, как ты там? – раздался знакомый голос.

– Ма, я как раз хотела тебе звонить. Я собираюсь на выставку французской фотографии.

– Вот как? С каких пор ты интересуешься фотографией? – удивилась Антонина Павловна.

– Мы с Наташей идём, – солгала Клавдия, и сама удивилась тому, как легко ложь слетела с языка.

– Хорошо. Когда вернёшься домой, позвони. У нас двое преподавателей заболели, и мне придётся их подменить, так что буду не раньше десяти. У меня вечерники, – предупредила она.

– Не волнуйся. Ничего со мной не случится.

Клавдии было неловко, что она обманула маму, но, с другой стороны, она ведь не на свидание идёт. Если мама узнает, что она собирается на выставку вдвоём с парнем, то вообразит невесть что. Она же не видела Савву.

Клавдия влезла в мешковатые джинсы, натянула кроссовки, и тут её взгляд случайно упал на зеркало. Она вспомнила, как Савва попросил её снять очки и распустить волосы. Несколько мгновений она колебалась, а потом оставила всё, как есть. Так она чувствовала себя гораздо увереннее.

Клавдия не слишком верила в то, что Савва собирается сделать из неё фотомодель. Сказка о Золушке годилась для кино. В реальной жизни разыгрывались другие, куда более прозаичные сюжеты.

Всю дорогу Клавдия раздумывала: снять очки или нет. С одной стороны, ей хотелось угодить Савве, а с другой – показать, что ей безразлично, что он о ней думает. Конечно, он снова станет пенять на то, что она делает из себя чучело. Если скажет хоть слово, нужно развернуться и уйти. Она себя не на помойке нашла.

Когда Клавдия добралась до «Октябрьской», она была, словно ёж, готовый при малейшем прикосновении свернуться в клубок и выставить иголки, но Савва её удивил. Он не подал виду, что ему не нравится её зализанная причёска и старомодные очки.

– Привет! Ты точная, как часы, – радостно сказал он.

Клавдия смущённо улыбнулась в ответ. Все заготовленные слова оказались ненужными. Решимость поставить Савву на место сменилась лёгким разочарованием, что все обещания насчёт создания имиджа оказались простым трёпом.

– Ты увлекаешься фотографией? – спросил Савва.

– Нет.

Савва сделал вид, что не замечает её скованности. В этой девчонке было слишком много комплексов. Прежде чем удастся создать из неё что-нибудь приемлемое, нужно, чтобы она открылась, стала более доверчивой. Савва почувствовал азарт, как скульптор перед бесформенным куском глины, из которого собирался вылепить шедевр. Он продолжал:

– Напрасно. Фотография – увлекательная штука. Кстати, у меня неплохой фотоаппарат. Как-нибудь сходим, пофоткаем вместе. Тебе понравится.

Клавдии польстило, что он собирается и дальше встречаться с ней. Они подошли к Центральному дому художников. На газоне перед зданием стояли полуабстрактные, но довольно занятные скульптуры. Клавдия с интересом огляделась. Она была здесь только один раз очень давно. Они с мамой ходили на выставку кукол.

Клавдия хотела заплатить за себя, но Савва не позволил и сам взял билеты. Он уверенно провел её мимо живописных бутиков, где можно было купить всё, начиная от картин и кончая изделиями народных промыслов, к широкой лестнице, ведущей на второй этаж.

Лабиринт ширм разделял просторное помещение на небольшие, уютные зальчики. Народу было немного. Ценители фотографии разглядывали снимки, развешанные по стенам в аккуратных рамочках. Первая экспозиция представляла фото начала прошлого века. Посреди зала стоял древний фотоаппарат на деревянном треножнике. Из-под чёрной накидки с любопытством выглядывало фиолетовое око объектива, похожее на глаз хамелеона.

Старинные снимки на толстом картоне, в углу которых красовался вензель с названием ателье, производили странное впечатление.

Всех этих мужчин с тросточками и дам с раскрытыми кружевными зонтами давно уже не было в живых. А в тот далёкий миг, когда их запечатлел фотограф, они ещё строили планы, переживали и радовались, ссорились и мирились. Особенно популярны были семейные портреты, где всё семейство, включая толстощёких карапузов на коленях у чадолюбивых родителей, усердно пялилось в объектив. Позы и выражения лиц так часто повторялись, что Клавдия скоро потеряла к фотографиям интерес.

Видя, что она заскучала, Савва увлёк её дальше:

– Здесь есть потрясающие чёрно-белые снимки. Настоящее искусство. Знаешь, мне вообще кажется, что с приходом цветной фотографии ушла её изысканность.

– А мне нравятся яркие снимки. В жизни и так много серого, – сказала Клавдия.

– А чего же ты тогда выряжаешься в серое? – спросил Савва.

– Это практично, – отрезала Клавдия, дав понять, что не желает обсуждать эту тему.

– Понял. Проехали. Не хочешь чёрно-белые, пойдём смотреть на модерн, – предложил Савва.

Миновав несколько залов, они вошли туда, где были развешаны работы современных фотографов.

– Что тебе больше всего нравится? – спросил Савва.

Клавдия осмотрелась. Здесь фотографы представали, скорее, как художники, каждый со своим видением мира. Вот узкая улочка какого-то южного городка. От окна к противоположному балкону протянулись бельевые верёвки. На переднем плане развеваются на ветру, словно флаг повседневного быта, белые кальсоны. А вот бушующая красками картина стадиона, лица болельщиков расписаны под триколор французского стяга. А рядом райский уголок: изумрудная зелень и струящийся меж камней ручеёк, такой прозрачный, что в нём видна мелкая рыбёшка.

Клавдия показала на него.

– Вот.

И тут её внимание привлекла соседняя фотография. Снимок обращал на себя внимание не яркостью и живописностью, а непонятностью. То ли решётка, то ли оконный переплёт. Молочно-белые квадраты в чёрной раме. А на них будто застывшие капли. Приглядевшись, Клавдия поняла, что это ступни.

– Что это? Ноги?

– Да. Пол из матового стекла. Вид снизу, – сказал Савва.

Теперь, когда смысл снимка открылся, он завораживал ещё больше. В нём таилась загадка.

– Пожалуй, эта фотография – самая интересная, – уверенно произнесла Клавдия.

– Что и требовалось доказать. Чёрно-белое видение мира. В искусстве это придаёт остроту. Ты не безнадёжна.

– Спасибо на добром слове. Ты что, позвал меня сюда, чтобы протестировать мой интеллект? Согласна, я дура, а ты о-очень умный.

– Не обижайся. Вообще-то я собирался показать тебе нечто другое.

Савва взял её за руку и повлёк назад. Они остановились перед чёрно-белым женским портретом. В снимке не было ничего примечательного, как, впрочем, и в самой женщине. Невыразительная внешность. Таких фотографий можно найти сотни в каждом семейном альбоме.

Клавдия пожала плечами.

– Ну и что? Если это очередная проверка, считай, что я её не выдержала. Я не понимаю, чему тут нравиться. Обычный снимок.

– А женщина? Тебе она нравится?

Девушка придирчиво оглядела портрет.

– Так себе.

– Между тем это знаменитая Коко Шанель. Женщина, от которой мужчины сходили с ума.

Клавдия посмотрела на фотографию с куда большим интересом.

– Это и есть Коко Шанель? Такая… – Клавдия не сразу нашла подходящее слово, – …никакая. Что в ней все находили?

– Шарм и внутреннюю уверенность, что она красавица. Внешность – ничто. Важно, как ты себя ощущаешь. До тех пор пока ты считаешь себя пугалом, все будут о тебе того же мнения. Усекла?

– По-твоему, если я решу, что я неотразима, все прямо обалдеют от моей красоты? У людей что, зрение упадёт?

– А ты попробуй и увидишь.

– У меня со зрением всё в порядке. И с головой тоже.

– А по-моему, нет. Ты сплошной клубок комплексов. Тебе от них надо избавляться.

– Это как? Свободная любовь, что ли? – язвительно сказала Клавдия, вспомнив мамины уроки и рассуждения, что всем парням нужно только одно – затащить девчонку в постель. Теперь понятно, для чего умные рассуждения об имидже и приглашение на выставку. Да ещё и за билет заплатил. Щедрый какой!

– Решил, что такая, как я, будет рада отдаться любому? Что на меня никто не позарится, артачиться не буду?

– Ты что? Я же совсем не об этом, – опешил Савва.

– Знаю я, как не об этом. Что ты мне этой Шанелью тычешь? Она развратная.

Губы у Клавдии задрожали. На глаза навернулись слёзы. Она хотела убежать, но, неловко повернувшись, потеряла равновесие и ударилась лбом о стену, едва не сбив висевшую там фотографию. От собственной неловкости, боли и унижения она в бессилии опустилась на пол и, не сдерживая слёз, зарыдала. Савва присел рядом.

– Выслушай меня, пожалуйста. Я не думал ничего такого. Честно. Если хочешь, я никогда даже пальцем тебя не коснусь. Кто вбил тебе в голову всю эту чушь? Ты классная девчонка. Я просто хочу, чтобы ты сама это поняла. Почему ты мне не веришь?

Он все говорил и говорил. Его голос действовал на Клавдию успокаивающе. Обида и злость мало-помалу отступили. Савва обнял её за плечи и, утешая, гладил по волосам, совсем как это делала мама. Клавдия не находила в этом жесте ничего предосудительного. Она тихонько всхлипнула и затихла. Ей так хотелось верить в сладкую ложь, будто он может сделать из неё принцессу.

Внезапно Клавдия опомнилась, что они в зале не одни. В пору было провалиться от стыда. Она поспешно встала.

– Пойдем отсюда.

Они почти бегом покинули выставку. Клавдия остановилась, только когда Дом художников остался позади. Достав бумажный платочек, она шумно высморкалась.

– Ты думаешь, я дура?

– Угу. При стольких недостатках должно же у тебя быть хоть одно достоинство, – улыбнулся Савва.

– Как это? – не поняла Клавдия.

– Ну даже классики говорили, что ум в женщине – это недостаток. Соответственно глупость…

– Так, по-твоему, я дура? – с вызовом спросила Клавдия.

– Ну вот, опять не в точку. Я же тупой, намёков не понимаю. Замётано: ты умная, – улыбнулся Савва.

Он был забавный. Клавдия застенчиво улыбнулась:

– Я дура. Прости. Не знаю, что на меня нашло.

– Всё в порядке. На самом деле это нормально. Просто ты всю жизнь жила, как будто в скорлупе. Она так приросла к тебе, что стала панцирем, второй кожей. А теперь её надо сломать, чтобы наружу выпита ты настоящая.

– Я и есть настоящая.

– Нет, ты играешь не свою роль. Помнишь, как у Шекспира: «Надень личину, и личина прирастёт». Так вот на тебя надели не твою личину. Я просто хочу снять маску.

– Ты красиво говоришь. Но это всего лишь слова.

– Вначале было слово. И потом Шекспир – это же гениально! «Надень личину, и личина прирастёт». А что, если сделать наоборот? Ты когда-нибудь мечтала стать актрисой?

Клавдия покраснела, как будто её застали за чем-то постыдным. В детстве она иногда представляла себя артисткой, хотя при её внешности мечтать об этом было смешно. Савва сделал вид, что не заметил её смущения.

– С сегодняшнего дня попробуй играть роль очень симпатичной девчонки. А я буду твоим стилистом. Идёт?

Идиотское предложение. Не хватало стать всеобщим посмешищем. Она помотала головой:

– В универе меня засмеют.

– Ну если хочешь, можешь для всех оставаться прежней. А мы с тобой будем играть в театр. Согласна?

Она на мгновение задумалась. Что она теряет? В мегаполисе маловероятно встретить кого-нибудь из знакомых.

– Не знаю. Может быть, – неопределённо сказала она.