О «дневниках» Брежнева и его фотографе

Другую ценность как исторический источник имеют «дневниковые записи» Брежнева. По недоразумению они переводятся иногда как «дневники», но в случае с Брежневым представляют собой просто «записные книжки». Вокруг них долгое время ходили слухи, так как лишь единицы (среди них биографы Брежнева Волкогонов и Млечин) видели их и утверждали, что они свидетельствуют о «духовном убожестве». Как язвительно заметил Волкогонов и повторил Млечин, Брежнев интересовался, очевидно, только следующим: «Величина собственного веса, сколько времени плавал в бассейне, кому звонил, что подавали на обед, какую награду или титул получил, медицинские процедуры, какими оказались трофеи на охоте»⁴⁴. Сказанное и верно, и неверно: во-первых, как уже отмечалось, это были не дневники, в которых находят отражение сокровенные мысли и глубокие размышления, а ежедневники и рабочие черновики, в том числе и отдельные листки, где в форме кратких записей Брежнев отмечал события дня. Во-вторых, здесь встречаются не одни только банальности из частной жизни и мелочи быта, но и, к примеру, списки политиков, с которыми Брежнев разговаривал по телефону или встречался на протяжении длительного времени. Таким образом, это своего рода регистрационные журналы или хроники, которые Брежнев вел для себя: «5 июня 1979 г., вторник, разговаривал с Черненко – у Андропова ЮВ 65 лет, у Чазова 50 лет. Горбачев – о дождях…»⁴⁵ Лишь в очень редких случаях Брежнев фиксировал длительные рассуждения или упорядочивал аргументы, как, судя по всему, было и в октябре 1964 г., когда он готовил свою обвинительную речь против Хрущева: «Почему это все произошло – потому что при самой прямой и активной поддержке Хрущева создан культ тов. Хрущева. Н.[икита] С.[ергеевич] – у меня глубокое убеждение – что это затмило Вам сознание и Вы решили, что Вам все возможно – яд неограниченной власти испортил Вас»⁴⁶. Содержание записных книжек не позволяет нам заглянуть в мир эмоций, чувств и мыслей Брежнева, а рассказывает, наподобие хронологического указателя, о тех, с кем, где и когда он разговаривал, и о том, какие темы его занимали. Он вел записи в военные месяцы, в октябре и ноябре 1944 г., когда начал устанавливать в Карпатах советский режим. Но вскоре они оборвались, и несколько заметок Брежнев сделал только в начале 1950-х гг., а к систематическим записям снова вернулся только после того, как Хрущев в 1956 г. перевел его в Москву. С долгими или короткими перерывами он вел эти длинные «списки первоочередных дел» почти до смерти. Они и по сей день не находятся в свободном доступе в архиве, но с ноября 2016 г. опубликованы. Эти записи служат хорошим подспорьем, когда недоступны никакие другие архивные источники, и мы до настоящего времени можем только строить догадки о том, что Брежнев делал, например, в декабре 1979 г., пока Политбюро принимало решение о введении войск в Афганистан. В этой кропотливой работе помогают опубликованные записи секретарей приемной Брежнева в Кремле: они говорят о том, находился ли генеральный секретарь в своем кабинете или дома, ехал ли на дачу или в охотничий домик, кого принимал⁴⁷.

С учетом все еще трудного положения с источниками в России в этой книге в качестве исторических свидетельств привлекаются фотографии, каждая глава открывается очередным снимком Брежнева. На фотографиях из его детства и ранней юности можно увидеть детали, о которых нет доступных письменных источников или их немного. Фотографии более поздних лет показывают живого и динамичного Брежнева, который был дружелюбным и жизнерадостным, охотно смеялся, но канул в Лету еще до своей смерти в 1982 г. Таким образом, изображения отчасти заполняют пробелы и представляют иного Брежнева, дополняющего традиционный облик, возникающий на основе письменных свидетельств: физические особенности и, к примеру, умение сходиться с людьми крайне сложно раскрыть в текстах. Брежнев, как поведал мне его фотограф Владимир Мусаэльян, был не только очень фотогеничен, он понимал толк и во власти образов. Брежнев был первым советским руководителем, у которого в 1969 г. появился личный фотограф, постоянно его сопровождавший и консультировавший при выборе правильных фотографий⁴⁸. Я глубоко благодарна Владимиру Гургеновичу за любезное разрешение воспользоваться его фотографиями для издания настоящей книги.

В заключение несколько слов о возникновении этой биографии. В 2008 г. я в качестве директора Исследовательского центра Восточной Европы пришла в Бременский университет и тем самым приняла на себя также и руководство уникальным архивом с примерно шестью сотнями фондов советских диссидентов, включавших подпольные публикации из Польши и бывшей ЧССР. Тогда исследование жизни и деятельности последнего, на мой взгляд, крупного партийного руководителя Советского Союза представилось мне подходящей темой. Я хотела знать, как началось при Брежневе преследование диссидентов, как в Политбюро обсуждали Сахарова, Солженицына и других, как дошло до вторжения в Чехословакию в 1968 г. и введения военного положения в Польше в 1981 г. Короче говоря, я ожидала, что увижу сталиниста, архитектора внутри- и внешнеполитической репрессивной политики, настоящего ястреба. Но вскоре была вынуждена с удивлением признать, что моя точка зрения оказалось сильно упрощенной. Инакомыслящих Брежнев передавал руководству КГБ, Дубчек был его протеже, а не врагом, да и в отношении Польши он считал себя покровителем и советчиком, а не тем, в ком воплощалась жесткая исполнительная власть. Вместо приверженца холодной войны, передо мной возник человек, страстно боровшийся за мир и подорвавший при этом свое здоровье. Наконец, вместо догматического идеолога, Брежнев оказался мужчиной, который сводил женщин с ума, любил быстрые автомобили и с редким искусством рассказывал анекдоты. Наверное, не обойдется и без критики в мой адрес за определенную апологетику Брежнева. На это уже сейчас я могу возразить, что у меня не было намерения во что бы то ни стало освободить Брежнева от ответственности. Моей целью было только показать личность со всеми ее гранями как «человека в своем времени».

За финансирование этого исследования в рамках проекта «Exzellenzinitiative» [инициатива федеральных и земельных структур по содействию развитию вузовской науки с целью поддержки научной элиты и повышения качества германской науки. – Примеч. пер.] я благодарю Бременский университет.

Фото 1. Леонид Брежнев с сестрой Верой и братом Яковом – члены любительской театральной труппы в Курске, 1924

Глава 1
Мечта о карьере актера, или Путь вполне обычного советского человека?

На фото Леонид Ильич Брежнев, его сестра Вера и брат Яков. Они запечатлены перед театральным занавесом. Восемнадцатилетний Леонид стоит слева. Видно, какие у него впалые щеки. Удивление вызывают две вещи. Во-первых, Брежнев такой худой, каким уже не будет никогда. Во-вторых, трое детей сфотографированы как члены любительской театральной труппы. В них нет ничего революционного, хотя снимок и сделан в 1924 г., ни одежда, ни позы не указывают на большевиков, пролетариат или победу революции. Леонид в обычной белой рубашке с галстуком, поверх темная куртка. На нем нет ни френча, ни солдатской шинели. Волосы гладко причесаны набок. Он стоит прямо, его твердый взгляд устремлен на камеру. Как и брат с сестрой, Брежнев производит впечатление строгости и буржуазности. Не удивительно, что, хотя и имеется лишь совсем немного снимков молодого Брежнева, фотография, о которой идет речь, не встретится ни в одной официозной работе или фотоальбоме о генеральном секретаре. На ней Брежнев, которого официально не было: едва ли интересовавшийся политикой, но хорошо воспитанный молодой человек с тонкими чертами лица со следами голода 1921–1922 гг. К моменту съемки он только вступил в комсомол, молодежную организацию большевиков, и мечтал стать актером.

Советские биографы сконструировали из становления Брежнева абсолютно прямой путь к должности генерального секретаря, да и западные биографы видели в нем восторженного сталиниста, решавшего поставленные перед ним задачи с отвагой и большевистским пылом. Однако создается впечатление, что Брежнев никоим образом не был энтузиастом. Если рассказывать о его жизни не с вершины его должности генерального секретаря, а сравнить молодого Брежнева с его ровесниками 1910–1920 гг., то он уж никак не предстает избранным для того, чтобы в один прекрасный день стать могущественнейшим человеком в государстве. Наоборот, он кажется совершенно аполитичным молодым человеком, который пытается как можно дольше не иметь дела с новыми политическими организациями и не соприкасаться с происходящими изменениями. Если попытаться непредубежденно взглянуть на Брежнева, то обратят на себя внимание не политическое воодушевление и восхищение большевиками или качества руководителя, а, напротив, борьба за выживание в чистом виде. Революция, Гражданская война и коллективизация представляли собой не вызовы, которых искал Брежнев. Нет, это были события, потрясшие и в конечном счете разрушившие его прежнюю жизнь, спокойную и налаженную. Развитие личности Брежнева направлялось отнюдь не революционным рвением, но инстинктом выживания. Он мог в буквальном смысле обратиться в бегство, когда положение становилось трудным или опасным для жизни. Первый раз он бежал в 1921 г. от голода и безработицы с Украины в Курск. Во второй раз в 1930 г., в самый разгар раскулачивания и коллективизации, спасаясь фактически от гражданской войны, он перебрался с Урала в столицу. В том же году он в третий раз спасался бегством – от жилищных проблем. Из-за недостатка или недоступности источников трудно с уверенностью говорить, что Брежнев был «вполне нормальным советским человеком», заботившимся в первую очередь о своей жизни и выживании и восхищавшимся большевиками лишь в силу необходимости. Имеются только косвенные доказательства (вроде представленной фотографии), указывающие на актера-любителя Брежнева, державшегося в стороне от политики.

Стремление к образованию и буржуазности

О его аполитичности свидетельствует и «фигура умолчания» в «мемуарах», где нет экзальтированного переживания и воодушевления Октябрьской революцией и последовавшими за ней событиями. Среди убежденных коммунистов в Советском Союзе было обычным делом описывать в воспоминаниях победу советской власти в самых восторженных тонах и тесно переплетать собственную жизнь с боями и победами большевиков. Личное «освобождение» от поколачивавших отцов или эксплуататоров – фабричного начальства – соседствовало со вступлением в Красную гвардию и боевыми действиями во время Гражданской войны, с работой в партийных организациях или профсоюзах в 1920-е гг. по созданию молодого государства. Прием в партию был «самым счастливым днем в жизни», за которым следовали направление на учебу, а затем и начало карьеры на стройках социализма 1930-х гг. или при известных обстоятельствах – в политике. Ничего подобного в «мемуарах» Брежнева не обнаруживается. Это тем удивительнее, что мы и так знаем: они приукрашены. Очевидно, в биографии Брежнева было так мало чего-то «пригодного», что литературные негры ограничились очень общими фразами, доказывавшими восхищение Брежнева большевиками и его самоотождествление с пролетариатом, чтобы не сделать повествование совсем уж неправдоподобным.

«Мне посчастливилось родиться, вырасти, получить трудовую закалку в рабочей семье, в большом рабочем поселке. Одно из самых ранних, самых сильных впечатлений детства – заводской гудок. Помню: заря только занимается, а отец уже в спецовке, мать провожает его у порога», – так начинаются «воспоминания» Брежнева «Жизнь по заводскому гудку»⁴⁹. Для «узаконения» его образа в качестве секретаря парторганизации чрезвычайную важность имело происхождение из рабочих. Но так как из метрической книги была вымарана запись о рождении Брежнева, то имеют место различные умозрительные построения о его подлинном происхождении. Среди них можно встретить утверждение, что он был усыновленным польским ребенком, и другое, в соответствии с которым он происходит не из рабочей, а из мелкобуржуазной семьи. Директор Музея истории Каменского, Наталья Буланова, предполагает, что метрическая книга подверглась чистке, чтобы не обнаружился факт крещения Брежнева, который мог оказаться серьезным изъяном в его «чистой пролетарской» биографии⁵⁰.

С 1915 г. Брежнев учился в местной гимназии, что было преимущественно правом сыновей управленцев, инженеров и служащих, и это послужило почвой для слухов о его непролетарском происхождении. В «воспоминаниях» Брежнева ситуация объясняется следующим образом: из детей рабочих принимали только каждого 15-го, так что удача улыбнулась еще шестерым сыновьям рабочих, его ровесникам: «Нас именовали “казенными стипендиатами”. Это не значит, что мы получали стипендию, а значит лишь то, что при условии отличных успехов нас освобождали от платы за обучение. Плата же была непомерно велика – 64 рубля золотом. Столько не зарабатывал даже самый квалифицированный рабочий, и, конечно, отец таких денег при всем желании платить бы не мог»⁵¹.

Представляется более достоверным, что отец Брежнева входил в рабочую интеллигенцию⁵². Эти рабочие не стремились к разрушению существовавшего строя, а хотели социального продвижения в рамках этого общества, чтобы самим зажить буржуазной жизнью. Путь к этой цели назывался не «революция», а «образование». Так становится понятным, что родители Брежнева, вероятно, прилагали все усилия, чтобы дать возможность старшему сыну учиться.

Фото 2: Семейная фотография Брежневых: мать стоит слева, отец сидит в середине с детьми Яковом и Верой, справа стоит Леонид в форме гимназиста, 1915

В пользу принадлежности к рабочей интеллигенции говорят и два других факта. Во-первых, как отец, так и мать Леонида умели читать, что для простых рабочих было в высшей степени необычно⁵³. Во-вторых, существует снимок семьи Брежнева, сделанный в 1915 г., на котором Леонид запечатлен гимназистом в школьной форме, его сестра Вера одета в белое платье, младший брат Яков – в белой рубашке. Мальчик и девушка опираются на плечи сидящего отца, одетого в костюм с жилеткой и наглухо застегнутую белую рубашку. Сзади стоит мать, на ней белая блузка и темная юбка. Как одежда, выбранная для фотографии, так и возможность позволить себе такую торжественную съемку указывают на то, что Брежневы создавали свой мир, ориентируясь на буржуазные ценности. Простые рабочие не могли даже мечтать ни о праздничной одежде, ни о посещении фотоателье.

Детство в Каменском, 1906–1917 гг