Цитаты из книги «Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений»

Если вы знаете, как работает экономика и что способствует ее росту, то знаете и как ее обрушить. Если вы понимаете, что нужно человеку для поддержания ощущения безопасности и порядка, то знаете и как лишить его этого ощущения. Если же вы знаете, как остановить распространение патогена или вируса, то знаете и как добиться его максимального распространения.

Кибервойна не требует солдат, одетых в военную форму, видимых всем вторжений или физически очевидной военной мощи. Она больше похожа на запутанную системную борьбу, «в которой… могут требоваться годы на развертывание кампаний, по большей части скрытых путем многоуровневого обмана, и медленное, глубокое системное истощение противника, а не на идентифицируемые, понятно откуда исходящие, прямые физические удары. Это состояние не мира, но и, определенно, не традиционной войны» меняет характер противоборства в обозримом будущем. Киберпространство в настоящее время представляет собой «чреватую конфликтами среду, пронизывающую глобально критически значимые системы любого подключенного общества».

«Определяя понятие вооруженного конфликта как подвижное место присутствия врага, в итоге приходишь к тому, что под прикрытием законов вооруженного конфликта оправдываешь аналог права казнить подозреваемых в любой точке мира, даже где нет боевых действий, нелегально и без разбирательств, — в том числе и собственных граждан»

Философ Грегуар Шамаю считает, что дроны предстают «оружием трусов», если рассматривать их в свете традиционных принципов храбрости и самопожертвования. Пилоты сидят в Неваде, поражая живые цели в Сомали или Ливии. Риск совершенно, всецело необоюден. Многие более ранние системы вооружений создавали асимметричный риск — это общая тенденция развития современной войны от луков до ружей, артиллерии и затем ракет «Фау-2», — но современный дрон обеспечивает совершенно иной уровень асимметрии и точности. Как заметил бывший инженер Bell Telephone Роберт Баркан в эссе «Новая республика», изданном в 1972 году, «в конечном счете война превратится в состязание машин»16. Машины, отмечает он, не истекают кровью, не умирают, не спиваются, не стреляют в своих офицеров и не отказываются сражаться.

Чандлер, работа которой прослеживает, как развивались представления о войне «без участия человека» с помощью беспилотников, отмечает, что Зворыкин видел в технологии путь обхода ограничений, связанных с людьми и культурой. «Едва ли можно рассчитывать на внедрение этого метода в нашей стране, — говорил Зворыкин, — а следовательно, мы должны опираться в решении задачи на свое техническое превосходство. Один из возможных способов получения практически тех же результатов, что дает пилот-самоубийца, — создание радиоуправляемой торпеды с электрическим глазом»14. Предлагаемый Зворыкиным «интеллектуальный» радиоуправляемый самолет, способный видеть цели в реальном времени и возвращаться с боевого задания, очень сильно отличался от снарядов и ракет, уже разрабатывавшихся и позднее широко использовавшихся во Второй мировой войне. Он задумал машину, управляемую пилотом, хотя пилота в ней не было.

Хотя стратегии терроризма XXI века могут казаться примитивными, грубыми или архаичными, они отражают технократическую рациональность и глобальную силу рационального мышления. Они порождены технократической войной: для людей, бросающих вызов могущественным государствам, контролирующим научное оружие непостижимой силы, производство страха с целью причинения ущерба является технологически реалистичным выбором.

Политологи, занимающиеся международными отношениями, также склонны игнорировать открытое рассмотрение эмоций. Политолог Нета Кроуфорд объясняет это «допущением рациональности», согласно которому поведение государства интерпретируется как разумное и обусловленное рациональным расчетом баланса затрат и выгод.

Как отмечает Уффа Дженсен, ученые, с точки зрения Флека, «входят в состояние эмоционального хаоса», сталкиваясь с тем, что противоречит традиционному знанию или может привести (как сказал бы Кун) к сдвигу парадигмы. Неуверенность и тревога, по Флеку, сохраняются, пока не удастся построить новаторское объяснение (другую модель природы). Флек таким образом считал определенные эмоции (в том числе замешательство, успокоение, уверенность и недоумение) неотъемлемой частью процесса исследования в области естественных наук и критически значимым элементом любого понимания науки как процесса создания знания.