Литературный процесс

Собств. инф. Книга лезгинского поэта

Как долго летать нам за Солнцем в пучинах палящих?

И много ль придет нас на Землю в веках предстоящих?

Не знаем, не знаем… Зачем же черствы мы друг к другу?

Ведь мы не в ряду приходящих – в ряду уходящих.

Эти печальные и мудрые строки открывают перед читателем дверь в поэтический мир ученого и поэта Кейседина Алиева. Весной 2019 года московское издательство «Грифон» выпустило в свет первую (на русском языке) книгу этого недооцененного современниками лезгинского поэта.

Инженер и конструктор сложных приборов для систем противовоздушной обороны и судов подводного плавания, профессор Дагестанского государственного технического университета, заведовавший кафедрой технологии машиностроения и технологической кибернетики), Кейседин Бейдуллаевич всю жизнь писал стихи. Но при жизни вышла в свет только одна его поэтическая книга «День и ночь» (Махачкала, 1994 г.). И поскольку книга была издана на лезгинском языке, всероссийскому читателю поэт Кейседин Алиев четверть века оставался неизвестен.

И вот совсем недавно (благодаря стараниям вдовы поэта, Ганифат Садилаховны) книга стихотворений К. Алиева (творческий псевдоним А. Кейс), переведенная на русский язык известным российским поэтом и переводчиком Евгением Чекановым, увидела свет в Москве. Она называется «Миг судьбы» – и содержит более двухсот произведений.

Надо добавить, что книга роскошно издана, ее приятно взять в руки. Но главное, конечно, – то, что вложено в нее автором: красота и глубина родного слова, уважение к предкам, призыв к искренности и справедливости, отторжение безнравственности и алчности.

«Он был и физиком, и прекрасным лириком, – пишет в предисловии к книге Мердали Жалилов, редактор отдела литературы “Лезги газет”, заслуженный работник культуры Российской Федерации. – Думаю, что предлагаемая читателю новая книга станет и достойным подарком для любителей художественного слова, и памятником замечательному ученому, учителю, наставнику молодежи, прекрасному поэту Кейседину Бейдуллаевичу Алиеву».

Евгений ЧЕКАНОВ. Горящий хворост (фрагменты)

ЗИМНИЙ СОН

Мир трещал от сухого мороза

И, на скорый апрель не надеясь,

В зыбкий сон погрузилась береза,

В незабытые щебет и шелест.

Но пока она грезила сонно

О веселом и ветреном лете,

Стайка бабочек нежно-зеленых

Зацепилась за голые ветви.

Нежных крылышек дерзкие взмахи

Раскачали печальные плети…

И сквозь сон она думала в страхе:

– Неужели замерзнут и эти?

Как сейчас, помню свой спор в начале 80-х с одним нашим губернским графоманом, подполковником в отставке, до этого много лет преподававшим марксизм-ленинизм в военном училище. Подполковник опубликовал несколько косноязычных книжечек, а потому мнил себя известным поэтом и пытался воспитывать молодую поросль.

– Что это ты тут написал? – приставал он ко мне. – Какие еще «нежно-зеленые бабочки»?

– Ну, они похожи на листья… – туманно объяснял я.

– Я понимаю! Но ведь ты же тут не про листья пишешь, а более глобально пытаешься… Это ж у тебя на политику похоже!

– Ну, какая там политика… – отбояривался я. – Просто вот залетели в зимний мир летние бабочки, а березе показалось, что это юные листья. И она размечталась, что весна скоро придет… А потом пригорюнилась: ведь зима же лютая на дворе. Значит, замерзнут и эти…

– Замерзнут! Обязательно замерзнут! – закричал подполковник. – Всё слабое и нежное зимой непременно замерзнет!.. все слабые погибают!..

Я только пожал плечами. Что с дурака взять… он, похоже, даже не слышал известного высказывания Лао Цзы о том, что мягкое и слабое всегда одерживает победу над твердым и сильным. А кроме того, я ведь и не утверждаю априори, что эти бабочки непременно принесут весну на своих нежных крылышках. Я просто пою гимн их сумасшедшей дерзости, их попыткам пробудить замерзшие плети…

Пройдет лет семь – и подполковник, почуяв запах политической весны, ринется в губернскую общественную жизнь: станет ярым «демократом» и активистом местного «народного фронта», пылким обличителем компартии и марксизма-ленинизма. Я даже не удивлюсь этой метаморфозе: так оно и должно было случиться.

ХЛЕБ ПРАВДЫ

Ложь отступила мировая

На шаг иль на два. И опять,

По зернам правду выдавая,

Нам предлагает ликовать.

Но мы хотим иной победы –

Чтобы взошел из-под земли

Тот хлеб, который наши деды

С собой в могилы унесли.

Это стихотворение я написал в начале 80-х годов, размышляя о прочитанном в свежих литературных журналах. В тогдашней отечественной прозе история моей державы представала уже совсем не такой, какой мне ее преподносили всего несколько лет тому назад на историческом факультете провинциального вуза. Но я «нутром чуял», что и эта свежая правда – не окончательная, что самое трагическое, самое кровавое от меня прячут. Тогда-то и родилось это стихотворение.

Не имея доступа к запрещенной литературе, я брал то, что было доступно: искал в журналах прозу, подвергавшуюся партийной критике, взахлёб читал. Так я открыл для себя Белова, Можаева, Трифонова, Быкова… а однажды – о, счастье! – наткнулся на потрясающую повесть Катаева «Уже написан Вертер», несколькими годами ранее опубликованную в журнале «Новый мир».

Как впоследствии выяснилось, эта катаевская вещь потрясла не одного меня. На «комсомольской учёбе» в столице я послал заместителю начальника Главлита СССР Владимиру Солодину, выступавшему перед главными редакторами молодежных изданий, записку из зала: «Назовите, пожалуйста, самое серьезное упущение вашего ведомства за последние десять лет».

Главный политический цензор великой державы улыбчиво прищурился с трибуны:

– Вы имеете в виду «Уже написан Вертер»? Так мы же предупреждали ЦК партии, говорили, что не надо эту вещь публиковать… Нас не послушали. А когда она уже вышла в свет, всё поняли и там. И дали команду по обычной методе: не перепечатывать, не цитировать, не упоминать…

Цензор устало махнул рукой, – а я еще раз убедился, что в своем поиске правды иду по верному следу.

В конце 80-х годов стихотворение «Хлеб правды» было опубликовано в одном из столичных коллективных сборников, а еще через десять лет его включил в свою толстенную поэтическую антологию весьма известный в мои времена стихотворец-шоумен Евгений Евтушенко. Не скажу, что сей факт привел меня в какой-то восторг: к версификационным опытам этого господина я всегда относился равнодушно, а к его политической позиции – брезгливо, если не враждебно. Скорее, эта публикация меня удивила: я не посылал своих стихов составителю антологии, ни о чем его не просил, он сам отыскал эти восемь строк – и опубликовал. Да еще и написал рядом, что они его покорили.

Что ж, наверное, в этом и состоит задача поэзии: «идти во все стороны света, тревожа друзей и врагов»…

СТРАДАНИЕ

Чувство родины сходно с дыханьем:

Если очень заметно оно,

Это значит – незримым страданьем

Это чувство уже стеснено.

То ли давят неявные пальцы,

То ли гложет болезнь изнутри, —

Мы не знаем. Мы только страдальцы.

Где ты, лекарь? Скорей говори!

Эти строчки были моим ответом на упреки, которые тогда, в середине 80-х годов прошлого века, уже звучали в советской империи. Мол, вы, русские, что-то слишком громко стали плакать о своих бедах, слишком назойливо начали представлять себя обиженными.

Прошла пара десятилетий – и нашлись люди, которые стали обвинять в развале Советского Союза именно русских патриотов. Это, мол, всё вы наделали, плакальщики в портянках, надо было не ныть, а укреплять центральную власть. Вот и не рухнула бы великая держава! С вас началось, с ваших стонов…

Что сказать на это? В середине 80-х я ответил стихотворением «Страдание». А сегодня процитировал бы отрывок из бессмертной книги Василия Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». То место, где описывается еврейская бойня:

«…все раны были колотые, так как резник, что называется, “шпынял” животное, которое вздрагивало, пробовало вырваться, пыталось мычать, но оно было бессильно: ноги были связаны, кроме того, его плотно держали трое дюжих прислужников, четвертый же зажимал рот, благодаря чему получались лишь глухие, задушенные, хрипящие звуки…»

Им бы, конечно, хотелось, чтобы мы подыхали молча.

ЗАВЕТ

Когда летела рать на рать

Одних кровей и статей,

Им оставалось – умирать

В одной из этих ратей.

А нам осталось – осознать

Всё, что случилось с нами.

А вам осталось – всё назвать

Своими именами.

Размышляя о гражданской войне в России, о противостоянии «белых» и «красных», я уже в конце 80-х годов прошлого века, когда сочинилось это стихотворение, осознал, что наиболее последовательным, цельным личностям того времени судьба уготовила один и тот же конец – гибель в битве со своими однолетками, с братьями по крови. И с ненавистью думал о тех, глубоко ненавистных мне людях, которые спровоцировали эту ситуацию, подвели наиболее последовательную, пассионарную часть народа к черте братоубийства.

Много позже, возвращаясь к этой теме, я размышлял порой и о том, что мы, возможно, до сих пор не можем до конца осознать истинную, глубинную природу того давнего противостояния, а лишь строим пока разные догадки на сей счет. Строим, пользуясь, в основном, инструментарием социологии и политологии, старательно повторяя пропагандистские тезисы минувших времен.

Но на самом деле: что это за феномен – битвы братьев? Как это прекратить? Если, Бог даст, однажды это все-таки прекратится, то почему?

Я припомнил собственные детские годы, свои драки с младшим братом… После того, как я однажды своими придирками довел его до белого каления, он, восьмилетний мальчик, двинул мне, двенадцатилетнему, по зубам и бросился наутек. Стоя на зимнем деревенском крыльце, я лихорадочно искал взглядом что-то, чем можно было бы в него запустить – и под руку мне попались тяжелые коньки для катания на льду. Я бросил их в него изо всех сил, они долго летели по дуге, и где-то на середине их полета я осознал, что они летят точно ему в голову. Я понял, что убил родного брата – и содрогнулся в ужасе, и стоял столбом, ожидая, когда коньки подлетят к голове бегущего мальчика.

Они попали точно в голову, брат упал и заплакал от боли. Слава Богу, на нем была теплая шапка, она-то и спасла его. И никогда, никогда больше я пальцем его не тронул, одного этого краткого переживания хватило мне на всю жизнь.

Но хватит ли моему народу одной гражданской войны, чтобы содрогнуться в ужасе и застыть на месте, подавляя в своей душе очередной приступ ненависти, пусть даже и небеспричинной? Сегодня, когда «белая» и «красная» идеи, старательно отмытые от братской крови, снова имеют в России десятки тысяч сторонников, я начинаю сомневаться в этом.

А по телевизору прямо сейчас, когда я пишу эти строки, в очередной раз гоняют паскудную киноэпопею про «неуловимых мстителей». Пляски шутов на русских костях продолжаются…

БАЛТАМ

Смири свои взгляды косые,

Балтийская челядь и знать!

Пока несвободна Россия,

Свободы и вам не видать.

И с собственным гордым солдатом,

Готовым идти на войну,

И с собственным литом, и латом, –

И с собственным цюрихским златом, –

Вы будете всё же в плену.

Летом 1990 года судьба занесла меня в одну из прибалтийских республик. Ее Верховный Совет уже принял к тому времени документ о государственной независимости, но комсомол там еще существовал – и в составе небольшой группы молодых журналистов из России я приехал в республиканский ЦК ЛКСМ на встречу с первым лицом.

Дело было поздним вечером, мы сидели и ждали. Прошел час, второй, лицо всё не появлялось, – оказалось, что в республиканском ЦК партии скоропостижно началось какое-то важное совещание, главный комсомолец обязан был там присутствовать. Но комсомольцы-балты рангом пониже сидели рядом – и я начал расспрашивать их о том, вправду ли их республика собирается покинуть советскую империю. Они утвердительно закивали головами: да, сущая правда, мы уходим.

– А на что ж вы жить-то будете? – полюбопытствовал я. – Мы ж вам денег-то не станем тогда давать…

– Будем работать, – ответствовали балты. – А деньги… у нас в Цюрихе еще с сорокового года десять тонн золота лежат! У нас всё будет свое теперь – своя денежная единица, своя армия…

– А ежели мы вам вентиль перекроем? – не унимался я.