25 декабря 1892 года, пятница

Фаберовский проснулся от завываний ветра за окном. За метелью было не только не слышно рождественских колоколов – даже стены на другой стороне двора не было видно. Все кругом было незнакомо. И эта мягкая теплая постель с кружевной наволочкой на подушке, и дорогой тюль на окне с тройными рамами, и пышущая жаром изразцовая печка, и умывальник карельской березы с мраморной доской и сверкающей медной педалью. Поляк вспомнил, как перед самым сном принимал горячую ванну, и как булькал кипяток в дровяной колонке, когда он отворачивал бронзовый кран, и как за дверью в коридоре приплясывал Артемий Иванович с бельем под мышкой, истерично выкрикивая: «Оставь мне воды помыться, сволочь! Я тебе сейчас свет погашу!»

– Герр генерал, герр генерал, – в дверь спальни постучалась Луиза Ивановна. – Дворник пришел. За праздничными деньгами.

– Ты сказала, что хозяин на Рождество съехал? – спросил Фаберовский.

– Я иногда плохо не понимаю по-русски, – сказала Луиза Ивановна. – Он все равно хочет денег.

Поляк спустил ноги на непривычно теплый пол и стал одевать ботинки.

– Скажи дворнику, что сейчас выйду.

– С превеликим праздником Рождества Христова, ваше благородие, честь имею вас поздравить, – встретил его старший дворник. – Погода-то какая скверная! Все с ребятами вечера заготовили, дров наносили, мусор и отбросы убрали, тумбы тротуарные вымазали маслом с сажей. Осталось только с утра посыпать откосы у тротуара песочком – и вот теперь буран. Только к 8 утра все размели, уже опять намело, придется за лопату браться!

– На тебе рупь! – сказал поляк и протянул Ерофеичу монету.

– Я с академика пятишницу, признаться, думал получить…

– Индюк тоже думал… С академика и получишь, когда вернется. А допоки ступай, пан дворник, восвояси, вот пан Артемий проснется, узнает, что я тебе рубль казенный дал – на Горохову сволочет.

– А я видел, а я видел, как ты ему рупь дал! – закричал Артемий Иванович, поднимавшийся снизу по лестнице. – Гони рупь взад!

– Помилосердствуйте, ваше высокоблагородие!

– Разве что ради праздника. Ступай.

– Откуда это пан Артемий явился? – спросил Фаберовский, когда дворник, удрученно вздыхая, поплелся к себе в дворницкую.

– С заутренней, нехристь, – высокомерно ответил Артемий Иванович и прошел в квартиру. – Потом службу стоял, об изгнании двунадесяти языков. У самой могилы светлейшего в соборе, аж прослезился. Хорошо мы вам с французами в двенадцатом году наклали… Луиза, на стол уже накрыла? Надо бы разговеться после заутрени…

Луиза Ивановна пригласила всех в столовую. Была выставлена бутылка водки, три раскисших соленых огурца, хрустящая с морозца кислая капуста со льдинками и нарезанная ветчина с вареным горошком.

– Ну, чем ты, Степан, сегодня займешься? – спросил Артемий Иванович, разливая водку.

– Надо бы нам капитана найти для начала… Что значит «ты займешься»?!

– Нам, православным, работать в великий праздник – грех.

– Вам всегда грех работать.

Поляк поджал губы.

– Зато у нас душа загадочная, – ответил Артемий Иванович. – А ты, ренегат, можешь и поработать, от тебя не убудет. Чего, капитана не найти, что ли, одному? Он сейчас в полку квасит, а потом с визитами поедет. Подъедь к офицерскому флигелю, да и знай себе его дожидайся. Если бы я такую шубу, как ты, получил, я бы и сам с превеликим удовольствием полдня в извозчике просидел.

– В каком полку его ждать-то?

– Вот этого я, Степан, тебе не скажу. Не знаю. Я в новых мундирах ничего не понимаю, они чисто мешки с брюквой теперь, один от другого не отличишь. Ты у нас за старшего, при шубе, при орденах, деньги все загреб – тебе и думать. А наше дело маленькое – сиди дома да разговляйся.

Фаберовский вдруг вскочил из-за стола, бросив вилку на скатерть, и сдернул за ворот Артемия Ивановича со стула.

– Едем на Шпалерную.

– А чего мы там забыли? – жалобно проблеял Артемий Иванович, торопясь запихать в рот развешанную по бороде капусту. – Нам и здесь хорошо. Вон сколько всего еще осталось! Не хочешь филировать капитана – не надо. Потом найдем. Дай чудом насладиться! Ведь даже клопов в постели нету!

– Разведать надо, можем ли мы послезавтра на Шпалерной где-нибудь в трактире или в чайной дождаться встречи капитана и пани Ольги, чтобы проследить, куда они от французского консульства поедут.

– Только чур потом сюда, а не на Мещанскую! – нехотя согласился Артемий Иванович.

* * *

Злобствовавший с ночи буран замел тротуары, и было невозможно передвигаться пешком в метелистой полумгле по колено в снегу. Они взяли извозчика и тот в полчаса доставил их на Шпалерную, к французскому консульству. По всей длине улицы, сколько можно было видеть сквозь вьюгу, дворники с лопатами гребли от домов снег, а вдоль рельсов конки толпа рабочих с матерным лаем откидывала этот снег обратно с рельсов на тротуар.

Очки поляка были залеплены снегом, и сколько он не протирал их, они вновь покрывались белой коростой.

– Что, барин! Плохо? – участливо спросил махавший рядом с ними лопатой дворник. – В самый праздник такая гадость! Да еще эти жертвы полового подбора! Им положено снег в кучи складывать, чтобы потом на санях на Неву вывозить, а они со своей чугунки снег нам обратно кидают. Мне госпожа Синельникова так и сказала: «Огради, говорит, Митрич, мой интерес от этих трутней». Нам еще на Шпалерной повезло, снег весь ветром унесло, да в Гагаринскую и Самбургский переулок забило. Там сейчас такие валы высокие, что человекам по разные стороны одному другого не видать.

– Какие трактиры или ренсковые погреба, или другие жральни тут рядом есть? – спросил у дворника поляк.

– Так у нас в доме кухмистерская Петра Емельяновича Владимирова, добро пожаловать. А за французским консульством и за шведами кухмистера Столбова заведение, только я вам туда не советую ходить. А если выпить хочется, то на углу Гагаринской трактир Эзелева. Только никто сейчас не торгует, праздник-с.

– А господин Владимиров в этом доме живет или в другом месте?

– В этом. Над кухмистерской квартирует.

– Пошли к нему, Степан, – сказал Артемий Иванович. – До этого Столбова еще три дома идти, а тут два шага всего.

– Уж не родственник ли то пана Артемия?

– Нет. Я, слава Богу, сирота.

Дом с вывеской кухмистерской Владимирова находился по другую от консульства сторону улицы и почти напротив него. Толкнув дверь с заиндевевшим стеклом, они вошли в подъезд, где навстречу им со стула, стоявшего напротив небольшого горевшего камина, поднялся гревшийся у огня швейцар в фуражке с наушниками и в длинной швейцарской шинели с солдатским Георгием на груди.

– Так значит, это ты служишь здесь швейцаром! – сказал Артемий Иванович, стряхивая со своего пальто снег.

– Уж с лета здесь служу! – доложил швейцар, почтительно помогая поляку отряхнуть дорогую шубу и веником обмахнув ему ботинки. – Как с действительной из-за слабости в ногах вышел из Преображенского полка, с тех пор тут.

Фаберовский протер платком очки, водрузил их на нос и строго спросил:

– Как зовут? Ага… Самсон Лукич… Грамотный? Тогда ознакомься.

Он продемонстрировал швейцару открытый лист, тот поднес его поближе к газовому рожку и затем почтительно вернул, выражая всем своим видом готовность услужить.

– Вот что, Лукич, – сказал Артемий Иванович и искоса взглянул на шубу Фаберовского, а затем опустил глаза себе на грудь, прикрытую вытертым телячьим воротничком. – Прослышали тут у нас в ведомстве, что в здешних окрестностях творятся неладные дела, и ты его превосходительству и мне, как человек по-видимости правильный и с понятием, сейчас обо всем как на духу расскажешь! Ведь по этапу не ходил? Много потерял. Но это дело можно легко поправить.

– Что же вы меня сразу пугаете-то! – обиделся швейцар. – Мы люди православные, Государя и Господа нашего чтим, отчего ж не рассказать правды-то?

– Вот и давай без предисловий, – жестко сказал поляк, чтобы перехватить, пока не поздно, инициативу у Артемия Ивановича.

– Садитесь, ваше превосходительство, – Самсон Лукич уступил свой стул поляку, подобострастно протерев сидение рукавом. – Перво-наперво, упомяну о том, что вчера за час до вечерней службы от французского консульства неизвестные на тройках дежурного дворника похитили! Один валенок остался.

– Чего?!

– Вот вам истинный крест! Бабы наши говорили, что Андрейка сам на метле улетел, да только дуры они суеверные: где ж это было видано, чтоб мужеской пол на метлах летал! Да и какая у него метла могла быть, когда он на часах! Дворник наш, Митрич, – вон он лопатой на улице махает, – своими глазами видел, как его в сани втащили. Я-то в это время господина кухмистера с семейством поздравлять поднимался, так не видел, но Андрейка точно часа четыре отсутствовал. Мы в участок докладывали, пришел околоточный, всех опросил: кому в зубы, кому в ухо. Сам-то похищенный отпирается, дескать, не увозили его никуда, просто из-за бурана никто его не видел, а Митричу померещилось. Полиция в похищение так и не поверила, а зря: я-то заметил, что когда нас сегодня утром околоточный допрашивал, Андрейка странно так, словно аршин проглотил, прохаживался, руки за спину, словно граф какой, и так затравленно на всех посматривал… Должно быть, что его пытали.

– Подозреваешь на кого? – спросил Артемий Иванович.

– А то ж! Вот видите, ваше превосходительство, дом Фредерики Карловны Балашовой, вдовы камер-юнкера, напротив?

– Вижу? – переспросил Артемий Иванович. – Да в таком буране дальше своего носа не увидишь!

– Андрейка как раз в нем дворником служит. Очень, я вам скажу, подозрительный дом. На первом этаже всякое быдло живет: прачка наша, к слову, с мужем там же… А на втором этаже две сомнительные квартиры. Одну снимает преображенский капитан, Череп-Симонович, я его еще по службе помню. Живет-то он в полку, во флигеле на Миллионной, а сюда по субботам приезжает и на воскресенье остается. Вот уж год я тут швейцаром, и всякий раз это повторяется. А то, ваше превосходительство, здесь подозрительное, что, во-первых, как он на капитанское жалование лишнюю квартиру держит, когда он и в полку у всех перехватывал, и во-вторых, ходят к нему в эти дни и гвардейские офицеры разные, и солдаты. Причем остаются там на ночь. Ни буйств никаких, ни дебоширств, а шторы всегда опущены – и днем, и ночью. Если бы они все были из одного полка – еще куда ни шло: может песенников с собой взяли, или так, для обслуги за столом… Но они все из разных полков! Я сам видел, как сюда рядовой один из кавалергардов приходит. Огромный такой, наверняка из первого эскадрона, и в царевых покоях на карауле наверняка стоит. Что ему тут делать? А подполковнику из пограничной стражи?

– С чего ты решил, что он из пограничной стражи?

– Да они же все в мундирах, долго ли принадлежность определить! Вот взять, к примеру, подполковника пограничной стражи. У него приборное сукно салатного цвета. А вот изредка туда заходит семеновский капитан, так у него приборное сукно голубое. И он не просто капитан, а адъютант Штаба гвардейского корпуса, потому как аксельбанты у него…

– Это же наш капитан наверное! – сказал Фаберовский. – Я, пока за ним в «Пассаже» следил, голубое сукно хорошо разглядел.

– Мне кажется, – сказал Лукич, понизив голос, – что это заговор! Господа офицеры даже озираются кругом, перед тем как в дом зайти.

– А Анна второй степени у него на шее есть? У того точно есть, я заметил.

– Имеется, – подтвердил швейцар.

– Если это наш капитан, то встречу у французского консульства он мог назначить потому, что будет на сборище у Черепа-Симановича, – сказал Фаберовский. – Может, он ей даже какую-нибудь резолюцию передаст, а она у них вроде курьера, отвезет документ в Полюстрово.

– А в другой квартире, – не унимался Лукич, – живет капитан Варакута, инженер с Патронного завода. Он к нам обедать в кухмистерскую ходит. Я в кухмистерской у господина Владимирова еще и гардеробщиком подслуживаю, так однажды сам слышал, как он кухмистеру хвастался, что ему в мастерских гильзового отдела здесь по соседству котлы для самоваров делают, а в инструментальном отделении на Васильевском краны точат. Он, дескать, все это к себе приносит, доделывает да продает. То, что Варакута ворюга – это верно. А вот насчет самоваров он врет. Я видел, как однажды летом он привез к себе несколько круглых предметов, завернутых в бумагу. Но это не были самовары. Я уверен, что это были бомбы или мины, вроде тех, что мы в турецкую войну на Дунае ставили. А еще я слышал, что он подрядился во французском посольстве какие-то трубомедницкие работы произвесть. Французы ему кучу денег отвалили, а он материалы казенные берет с завода, да еще рабочих задарма на работу гоняет.

– А почему он с кухмистером так откровенничает? – спросил поляк. – Этот господин Владимиров тоже в доле?

– Господин кухмистер хотел бы заманить Варакуту себе в зятья. У него две дочки есть – настоящие тумбы! Облепи афишами да на улице поставь – никто разницы и не заметит.

– Ну-ка, зови хозяина.

Артемий Иванович сунул швейцару полтинничек и обернулся к поляку:

– Хоть мы люди и государственные, но инвалида надо уважить, все-таки праздник, – пояснил он.

Швейцар с благодарностью сунул монетку в карман шинели и поспешил по украшенной еловыми ветками лестнице наверх. Очень скоро Самсон Лукич вернулся обратно в сопровождении высокого чернобородого мужчины в белой косоворотке, облегавшей под жилетом большое брюхо. Мужчина шагал через две ступеньки, на ходу влезая в рукава длинного сюртука из синего люстрина. Вокруг себя он распространял аромат ладана, жареного гуся и печеной ветчины.

Поляк встал, поправил кашне так, чтобы был виден орден, и принял монументальную позу.

– Честь имею, господа, поздравить с превеликим праздником Рождеством Христовым, – приветствовал их кухмистер, застегивая пуговицы. – Могу чем-нибудь служить?

– Можете. Покажите ему лист.

Фаберовский повелительно посмотрел на Артемия Ивановича и тот мгновенно извлек из-за пазухи свой открытый лист.

– Простите, как ваша фамилия будет? – Голос кухмистера дрогнул.

– Так же, как и у вас: Владимиров.

«Не делай этого, Бог накажет» – вспомнились вдруг кухмистеру слова его жены. Год назад Волжско-Камский банк объявил, что по истечении 20-летнего срока разыскиваются наследники вклада, завещанного псковским купцом 2-й гильдии Иваном Карповичем Владимировым своему сыну Артемию Ивановичу Владимирову. Банковский чиновник, искавший следы возможных наследников, нашел кухмистера Петра Емельяновича Владимирова в адресном столе и обратился к нему за разъяснением вопроса, не приходится ли он родственником пропавшему Владимирову. Дернул же черт его ляпнуть тогда чиновнику, что он действительно родственник разыскиваемого! По наведенным справкам выяснилось, что сумма вместе с наросшими за 20 лет процентами составляет круглый капиталец. С таким капиталом можно было арендовать свободный угол Невского и Литейного и составить конкуренцию Соловьеву с его ресторанами Палкина! Поиски собственно Артемия Владимирова успехом не увенчались, последний раз он наследил в Священной Дружине, после чего окончательно затерялся. За большие деньги кухмистер собрал кипу справок, устанавливающих его родство с завещателем, но адвокат банка разбил его на суде в пух и прах. Особенный смех в зале вызвали рекомендательное письмо псковского общественного раввина Розенштейна и генеалогический труд псковского помещика, отставного штабс-капитана Бенца о происхождении рода его земляка купца Владимирова от равноапостольного князя Владимира и его ординарца Путяты. Позор был жуткий. Целый месяц петербургское купечество ходило к Петру Емельяновичу в кухмистерскую ехидствовать, благо не выгонишь, а потом поднесло к празднику образ князя Владимира, который, хочешь-не хочешь, пришлось принять и повесить в красном углу.

Неужели теперь, когда дело слегка подзабылось, Господь послал ему в качестве кары в первый день Рождества самого наследника, да еще не абы как, а в лице агента полиции с открытым листом от директора Департамента и в сопровождении свирепого начальника, на которого и взглянуть-то боязно?

– Какого черта вам моя фамилия? – спросил сердито Артемий Иванович. – Уж не в родственники ли вы мне набиваетесь?

«Все, пропал! – обмер кухмистер. – Сейчас велят вещи собирать – и в Пересыльную. Или разорят.»

– Что ж, любезный, отвечайте, когда вас спрашивают, – велел поляк.

– Упаси Боже! – кухмистер замахал руками. – И не думал. Оно как-то само так вышло…

– Дошли до нас сведения, – начал поляк, – что этим летом вы, как бы это помягче сказать…

– Да вы не тревожьтесь так, Петр Емельянович, – сказал швейцар. – Господа полицейские пришли вас насчет инженера Варакуты спросить.

– У нас есть сведения, что вы этим летом познакомились с проживающим напротив капитаном Варакутой и имели с ним довольно близкие отношения, как с предполагаемым женихом одной из ваших дочерей.

Глупая улыбка расползлась по лицу кухмистера, он понял, что полиция пришла не по его душу и, вероятно, не знает ничего про историю с наследством.

– Он ко мне только кушать ходит, – сказал кухмистер Владимиров. – А никаких отношений у меня с ним не было. Да и может ли здравомыслящий человек намечать себе в зятья такого вора и пройдоху, как инженер Варакута? На нем же клейма ставить негде!

– Что вы можете рассказать о нем?

– Да ничего ровным счетом. Живет он в доме напротив, ходит ко мне обедать, служит на Патронном заводе. И денежки у него имеются: обеды не рублевые заказывает, а по полтора-два рубля, с вином. А на дочек моих он и внимания не обращает, да и им он не нравится. Они говорят, что он спесивый, в сторону женского полу и не глядит. – Кухмистер подумал вдруг, что если суметь окрутить Артемия Ивановича с одной из дочек, то можно взять сокрушительный реванш за свой позор. Лишь бы только это был тот самый Артемий Иванович. И Боже упаси, чтобы он не был женат!

Набрав в грудь воздуха, кухмистер спросил, покрываясь от волнения испариной:

– А вам, господин Владимиров, позвольте спросить, Иван Карпович Владимиров из псковского купечества, известный в прошлое царствование поставщик снетков, сродственником не приходится?

– Как же, батюшкой он мне покойным приходится. А Кондрат Поросятьев – дядей, потому как его родная сестра была моей матушкой. А вы что, знавали моего батюшку?

– Знавал ли я вашего батюшку! – расцвел кухмистер. – Да у меня в кухмистерской в честь вашего батюшки щи «Владимирские» со снетками по постным дням! Какой был человек! Да вот у меня даже фотографическая карточка с ним сохранилась. И что же, род его именитый купеческий множится и продолжается вашими стараниями? Поди уж, и внуки у него имеются? Ах, как жалко, что не дожил Иван Карпович до внуков, то-то бы он радовался, внучков пестовал!

– Не женаты-с мы, – отрезал Артемий Иванович. – Разве на государевой службе остается время на семейную жизнь?

– Это верно, – кивнул кухмистер. – Дозвольте вас вместе с его превосходительством вашим начальником к себе пригласить к обеду. Редко когда такие персоны посещают наше заведение.

– А что, почему бы и нет… – сказал Артемий Иванович, потирая руки. – Пойдем?

– Некогда нам сегодня по обедам ходить, – отрезал Фаберовский. – Как-нибудь в следующий раз.