Подбежав к окопам, албанцы поняли, что те заняты полицейскими. Не успели они взвести курки, как были убиты выстрелами буквально в упор. А в это время шло наступление других групп. Террористы отчаянно отстреливались, но было в этом что-то показное, спланированное. Группе Милоша было приказано выбраться из окопов и проверить подступы к селу. Некоторые боевики оставили попытки вырваться из Рачака и предпочли вернуться с окраин. Как только отряд Милоша вошел в село, по рации поступил приказ зачистить штаб – дом, стоявший в стороне от других. Три группы направились туда, пока оставшиеся в живых албанцы пытались отступить к горам.

Лазарь с группой ворвались в дом, в ту же минуту на тот свет отправились четыре боевика. Группа полицейских разделилась, Милош и три человека отправились на второй этаж. Они быстро проверили все комнаты – никого. Трое спустились вниз, Милош замешкался, что-то привлекло его внимание. Он вошел в кабинет, подошел к столу и взглянул на разбросанные бумаги. Среди всего прочего было и письмо с печатью. Перекинув автомат в другую руку, Милош взял письмо. На синей печати был узнаваемый американский ястреб.

Дверь за спиной Лазаря захлопнулась. Когда он обернулся на звук, перед ним стоял Арджан с пистолетом в вытянутой руке.

– Какой ты любопытный, – улыбнулся албанец. – Знаешь, что это такое? – Он кивнул на письмо в руке полицейского. – Это приговор вам, сербам. А знаешь, кто подписал? Правильно, Штаты подписали. Вот сегодня и ваш последний день.

– Скорее твой, – ответил Милош.

– Я выстрелю раньше, чем ты, – сказал Арджан. – Хотя, признаюсь, мне крайне неприятно, что какие-то американцы вмешиваются в наши дела. Неправильно это. Лучше бы мы сами все решали, да, Милош? – Полицейский молчал. – А ты наверняка уже знаешь, что вся эта ваша бойня напрасна. Все уже спланировано наперед, и не дадут вам до конца все завершить. А знаешь почему? Потому что и среди твоих братьев-сербов есть предатели, кто продался Западу с потрохами.

– Не сомневаюсь, но их меньшинство.

– Ты еще удивишься. Но вы всегда проигрывали из-за предателей. Так будет и в этот раз, – взвел курок Арджан.

– …Давно хотел тебя убить, – выдохнул Лазарь. – Все никак шанса не выпадало. А письмо я заберу. Пригодится.

– Хороший сегодня день. Убью тебя, потом и до твоей банды доберусь, и до девки твоей… как ты там ее зовешь?.. Ах да, – ухмыльнулся Арджан, – цветочек.

– Не в этой жизни, – спокойно ответил Милош, убирая письмо в карман.

Затем полицейский резко отпрыгнул в сторону, албанец тут же начал стрелять, Лазарь выпустил очередь из автомата в ответ. Арджана отбросило к стене, он сполз на пол, заливая его кровью. Все это время глаза его были открыты. Спустя несколько секунд в кабинет вбежали другие полицейские. Лейтенант Лазарь лежал на полу без сознания, под ним медленно расползалась лужа крови.

– Милош! – подбежал к нему Радко и перевернул друга на спину. Арджан явно метил в сердце, но промахнулся.

Перестрелки и локальные бои с боевиками продолжались до обеда. После пятнадцати огонь стих. Неожиданно для полицейских пришел приказ возвращаться на базу, оставить лишь две группы для охраны Рачака. Ближе к вечеру со стороны Езерска-Планины к боевикам подошло подкрепление. Они стали оттеснять полицейских от села. К вечеру сербам из-за малочисленности пришлось отступить к Урошевацу.

Радко с группой из семи человек вернулись в Рачак для разведки. Когда стемнело, им удалось подойти вплотную к поселению. Под покровом ночи боевики ходили по полю недавнего боя и стаскивали убитых в один дом. Через несколько часов трупов не осталось. Полицейским удалось прокрасться в селение. Они разделились для сбора оперативных данных. Радко же, вопреки приказу, направился в дом, куда снесли всех убитых. Через окна он увидел, как албанцы снимали со своих товарищей изрешеченную одежду и одевали их в гражданскую. Тела аккуратно сложили рядами, будто готовя их к чему-то.

– Какого черта они делают?.. – Про себя он выругался. – Зачем это вам, твари?.. Чего же вы их не хороните-то по своим обычаям?..

Выполнив разведывательные задачи, группа вернулась на базу. Радко доложил об увиденном полковнику Миловичу, но тот не заинтересовался докладом. Симич отправился в больницу Приштины навестить Милоша. Тот был уже в сознании.

Рачак, Косово, 16 января 1999 года

Уильям Уокер вместе с двумя своими помощниками ехал в село Рачак. Его джип возглавлял колонну машин. За ним следом ехали телевизионщики всех мастей с разных каналов. Уокер достал из внутреннего кармана синей куртки блокнот. Посмотрев в окно, он вычеркнул предпоследний пункт из дел на сегодня.

Когда машины прибыли на место, их встречали переодетые в гражданскую одежду боевики ОАК. Некоторых из них Уокер узнал, но было много и новых лиц. Все они изображали горе и страх. Как только камеры были включены, начался главный спектакль 1999 года. Сначала журналистов провели по окопам с десятком трупов, у одного даже отрубили голову. Уокер шел впереди, засунув руки в карманы, и делал скорбное лицо. Затем албанцы привели журналистов в ветхую мечеть, где лежали трупы боевиков в гражданской одежде. Члены ОАК картинно плакали и гладили своих друзей по голове. Нашлась и парочка женщин, рыдающих в уголке. Все для хорошей картинки. Осматривая зал с убитыми, Уокер недовольно поморщился – одежда убитых была целой и чистой. Что ж, эту неприятность придется как-то объяснять, но не сейчас.

Журналисты наперебой спрашивали у «выживших», кто мог это сделать. Те хором отвечали, что поганые кровожадные сербы напали на них ночью и перебили их, мирных крестьян. Все они устремляли свои взоры на Уокера, будто моля США вмешаться.

– Что вы можете сказать о произошедшем здесь? – спросила одна журналистка Уильяма.

– Это кошмарное массовое убийство доказывает, что с сербами невозможно договориться политическими методами. Похоже, что время разговоров прошло и Милошевичу придется ответить за смерти невинных албанцев как минимум своим президентским креслом. Это преступление против человечества!

– Пусть Америка убьет его! – взвыла одна из женщин. – Не дайте сербам перебить нас всех!

Тут же фотографы делали свои лучшие снимки, а репортеры писали свои яркие заметки, которые навсегда изменят жизни миллионов людей в скором времени.

Закончив общение со СМИ, Уокер вернулся в Приштину. Он сразу же уединился в своем гостиничном номере и связался с командующим НАТО в Европе Уэсли Кларком.

– Это резня, друг мой, – начал он, тщательно подбирая слова, зная, что и этот разговор станет достоянием гласности. – Нахожусь в Косово, сегодня был в Рачаке. Я своими глазами видел горы тел гражданского населения. Почти всех расстреляли в упор…

– Я понял тебя, Уильям.

Вашингтон, 16 января 1999 года

В старом доме мадам Олбрайт практически всегда работало радио. Истинная примета жителя Вашингтона. Последние дни она редко выключала его, порой просто делала тише. Но не сегодня. Сегодня она ждала хороших новостей. Ночью, лежа в кровати, она слушала репортажи в ожидании одного-единственного. Наконец был репортаж из далекой Сербии. Она услышала знакомый голос Уокера.

– Да, я был в Рачаке. Там много трупов, этих людей расстреляли разными способами, но большинство практически в упор, – рассказывал он корреспондентам, а на лице Мадлен была довольная ухмылка.

– Мистер Уокер, – спросила репортер, – кто виноват в этом преступлении?

– Кто? – Олбрайт отметила его актерскую игру. – Сербская полиция.

Мадлен встала с кровати, холодный ветер гулял по полу, опять забыли закрыть окно. Босиком она подошла к радио и понизила громкость до минимума.

– Шоу начинается, – сказала она тишине.

В шесть утра субботы Олбрайт была уже на ногах, приведя себя в порядок, она закрылась в своем кабинете. Сев в высокое красное кожаное кресло, она подвинула телефонный аппарат поближе и набрала номер советника президента по национальной безопасности Сэмюеля Бергера. Он долго не отвечал, наконец в трубке она услышала его сонный голос.

– Доброе утро, Сэнди! – поприветствовала его Олбрайт. – Ты уже слышал новости?

– Только проснулся, Мадлен. Что случилось?

– Похоже, что в Косово в этом году, – она довольно хмыкнула, – ранняя весна.

– Я свяжусь с Кларком, – сразу проснувшись, ответил Сэнди и повесил трубку.

– Конечно, свяжись, друг мой, обязательно…

Потом она позвонила своему помощнику и попросила организовать экстренное собрание, на котором должны были присутствовать лишь она, ее заместитель Строуб Тэлботт, дипломат Джейми Рубин и директор госдепартамента по политическому планированию Мортон Гальперин.

Когда Олбрайт в девять утра вошла в зал совещаний, ее уже ждали.

– Вот видите, джентльмены, я же вам говорила, что это моя партия и выигрываю здесь я.

– Никто и не сомневался в ваших способностях, – поддержал ее Тэлботт.

– Что ж, – она села во главе стола, – теперь нам нужно расписать чинушам план, где мы свяжем Милошевича по рукам и ногам. Он никогда не согласится на переговоры с албанцами, да нам это и не нужно. И вот пока он не согласится, согласно нашему плану НАТО будет бомбить Сербию.

– Как я понимаю, бомбить мы будем при любом раскладе? – поинтересовался Мортон.

– Правильно понимаешь, – кивнула Мадлен.

– А что ты скажешь миру? – спросил Гальперин. – Мир потребует объяснений.

– …Правду. – Она ухмыльнулась. – Я скажу, что погибшие в Рачаке албанцы заслуживают, чтобы международные инспекторы рассказали об их смерти всему миру. И если сербы откажутся добросовестно участвовать в переговорах, то НАТО принудит их к этому с помощью воздушных ударов. Вот она, справедливость.

Еще два часа контактная группа потратила на придание плану правильной политически выверенной формы.

После обеда Олбрайт сидела одна в своем кабинете, когда зазвонил телефон. Она давно ждала этого звонка.

– Здравствуй, Уильям! Ты, как всегда, был на высоте, удивительные актерские данные, я тебе скажу.

– Спасибо, – сдержанно ответил Уокер. – У меня есть некоторая информация, что министр обороны Коуэн и генерал Шелтон сомневаются в ваших целях. Уэсли также считает, что местное население не поддержит интервенции в виде миротворцев. Навязываемая цель в виде автономии Косова людям непонятна.

– Этих двоих не это заботит, Уилл, они беспокоятся лишь о выделении бюджета на новую войну и о своих жалких жизнях. С Пентагоном я разберусь.

– Тогда приступаю к следующему шагу?

– Да, пусть Милошевич оправдывается, называет убитых террористами и прочими словами, а ты тверди нашу историю.

– Хорошо.

– Все равно мир уже заглотил наживку, теперь дело за малым – заболтать их.

– Что ж, большинство уже на вашей стороне, считают Милошевича главной проблемой.

– Да, пройдет совсем немного времени, Уилл, и сами сербы будут так считать. Правда, будет уже слишком поздно.

Уокер не видел довольного выражения лица Олбрайт.

– Да и ОАК станет легальнее всех, убивая сербов на их же земле…

– Теперь время разного рода переговоров. – Мадлен посмотрела в окно. – Я знаю, что Милошевич ни за что не подпишет ни одну бумагу с нами, но сделай так, чтобы все подписали албанцы.

– Я понял вас, мадам. В ОАК сплошные споры и несогласие по всем пунктам, но и это поправимо. Я все устрою, – успокоил Олбрайт Уокер. – К марту они согласятся со всем.

– Вот и славно.

Вашингтон, 21 марта 1999 года

День был в самом разгаре, в Госдепе США кипела работа. Телефоны не умолкали ни на секунду, в каждой комнате шло какое-то совещание. Мадлен Олбрайт была в своем кабинете одна, помощник был отправлен по очередному поручению. Она подвинула красное кресло к окну и, устроившись поудобней в нем, попивала крепкий черный кофе с одной едва размешанной ложкой сахара. В голове она прокручивала события последних месяцев и не могла собой не гордиться.

– Еще одна победа, Мадлен, – сказала она, сделав глоток кофе. – Еще чуть-чуть, и сровняем эту чертову страну с землей. Какой же все-таки был хороший план. – Она улыбнулась.

Вдруг, постучавшись, в кабинет вошел ее помощник Тэлботт. Войдя в кабинет, он снова невольно посмотрел на большой фотопортрет, где Олбрайт и Хилари Клинтон стоят в туалетной комнате и о чем-то непринужденно беседуют. Под фотографией было подписано самой Клинтон: «Мадлен, которая бесстрашно ведет нас туда, куда другие побоялись бы ступить. С огромной гордостью и нежностью от твоей подружки по комнате для девочек».

– Милошевич дал ответ совету НАТО, – доложил он наконец, оторвавшись от портрета, который никогда ему не нравился.

– Неужели? – улыбнулась она. – И что же он там пишет?

– Если вкратце, то он пишет, что нам должно быть стыдно за то, что мы вмешиваемся во внутренние дела суверенного государства.

– Ха! В этом мире есть только одно государство, которое имеет право делать все, что считает нужным, и это США.

– Да, даже если он согласился бы, мы все равно разбомбили бы его к чертовой матери, – пожал Тэлботт узкими плечиками.

– И то верно. – Они улыбнулись друг другу. – Осталось дождаться, пока Холбрук покинет Белград, и тогда начнется удивительное и зрелищное представление. Ты когда-нибудь видел ковровые бомбардировки в прямом эфире? – Помощник мотнул головой. – Весь мир прилипнет к экранам телевизоров, все будут наблюдать за нашим триумфом. А репортеры будут кричать изо всех сил, что вот она, демократия, творит справедливость и освобождает страну от тирана… – сказала Мадлен мечтательно.

Вашингтон, 23 марта 1999 года

Госсекретарь Олбрайт вернулась домой глубокой ночью. Несмотря на усталость, желания спать не было. Такого перевозбуждения она давно не испытывала, чувствовала себя ребенком в рождественскую ночь. Войдя в гостиную, Мадлен тут же включила телевизор, ее интересовали только новости с другой стороны света и их правильное освещение в СМИ. Переодевшись в домашнюю одежду, взобравшись с ногами на диван и укрывшись пледом, она жадно вслушивалась в каждый репортаж.

После полуночи зазвонил телефон.

– Доброй ночи, Мадлен, – тихим и немного взволнованным голосом сказал Билл Клинтон.

– И тебе, Билл, доброй.

– Скажи мне, ты уверена, что мы делаем все правильно?

– Уверена, – твердо ответила Олбрайт.

– Это все не скоро закончится, и наверняка будут последствия…

– Что бы там ни притаилось впереди, Билл, мы с этим справимся. Кроме того, это еще и отличная возможность устранить Россию с Балкан, ослабить и без того почти дохлого медведя.

– И то верно.

– Мы просто избавляем мир от еще одного тирана и показываем ему, кто здесь главный.

– Да… думаю, мы все правильно делаем, – помолчав немного, согласился президент Клинтон. – Я уже связался с Хавьером, тот отдаст приказ Кларку начать операцию сразу, как только самолет Холбрука будет в безопасности.

– Отлично, – кивнула Мадлен, выключая телевизор: все самое интересное покажут завтра. – Спокойной ночи, Билл. – Она повесила трубку. В тишине и темноте она еще долго сидела неподвижно, будто боясь спугнуть удачу, которую она поймала за хвост. И только холодный свет уличных фонарей струился через окна ее дома, пытаясь лучами дотянуться до ее холодного и безжалостного сердца…

Приштина, 23 марта 1999 года

Милош не собирался задерживаться в больнице, хотя на этом и настаивали врачи. После того как Радко рассказал ему об увиденном в Рачаке, сидеть сложа руки было нельзя. Друг встретил его на машине на выходе из больницы.

– Плохи дела, да? – спросил Радко у друга.

– Опять война, – сказал Милош, сев в машину. – И уже ничего не изменить.

– Что будем делать?

– Я вернусь в Обилич, нужно увести семью оттуда.

– Куда?

– Подальше отсюда, туда, где нечего бомбить.

– А потом что делать? – не унимался Радко.

– Потом, брат, придется снова умирать за Косово, которое будут выдирать из наших тел. – Лазарь молча сосредоточенно смотрел вперед. Одному Богу было известно, что за мысли носились сейчас в его голове. – Поехали домой.

Ночью следующего дня Югославия погрузилась во тьму, и в огне уже не было видно синего неба, которое всегда дарило надежду на спасение.

А для сербов давно не тайна, что война эта началась именно с приездом Уильяма Уокера в Косово. И каждый, кто помнит, хотел бы плюнуть на его могилу…