Аналогичное отношение к нити, к процессу прядения и ткачества мы встречаем и в славянской традиции. Так, А. Н. Афанасьев отмечает, что: «В славянских сказках сохранились воспоминания о чудесной самопрялке, прядущей чистое золото, о золотых и серебряных нитях, спускающихся с неба. Из этих-то солнечных нитей и приготовлялась та чудесная розовая ткань, застилающая небо, которую называем мы зарею… Розоперстная богиня Заря тянет „рудожелтую“ нитку и своей золотой иглой вышивает по небу розовую, кровавую пелену… Потухающая заря заканчивает свою работу, обрывает рудожелтую нитку, и вместе с тем исчезает с неба её кровавая пелена».

Далее А. Н. Афанасьев отмечает, что связь слов «облако-оболоко- наволока- волокно» хорошо прослеживается в русском языке, кроме того он подчеркивает идентичность отношения к Ночи гимнов «Вед», говорящих, что она «ткет темную ткань», и русской традиции, в которой по сей день бытует выражение «под покровом ночи».

И, наконец, в славянской традиции «вервь» это не только сплетенные нити – веревка, но и «вервь» – община, где каждый её член ассоциируется с одной из нитей «верви», а в сербо-хорватском «вервник» – родственник. В Гжатском уезде Смоленской губернии еще в конце 19 века существовало поверье, что если девушка во время посиделок незаметно для парня добьётся, чтобы он сел на донце её прялки, то он «сядет с ней и на хозяйство», т.е. будет связан узами брака. Стоит вспомнить, что в зачине «Сказки о царе Салтане, сыне его князе Гвидоне и прекрасной Царевне-Лебеди» – именно: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком». Возможно три Мойры-пряхи древнегреческих мифов и три пряхи русской народной сказки – поздняя трансформация трех Вселенских нитей – гун?

Льняная нить в восточнославянской народной традиции была окружена благоговейным отношением, как материал священный, чистый и таинственный. Среди многих обрядов, связанных с нитью, Г. С. Маслова отмечает следующий, бытовавший в Сердобском уезде Саратовской губ, «отправляясь к жениху с подарками, подруги невесты обязательно присоединяли к ним суровую нитку, изготовленную особым способом. Невеста пряла её тайком на печном столбе, вращая веретено в левую сторону – « на отмаш», сучила её также « на отмаш», завязывала шесть узлов, опять-таки « на отмаш»: первые два – на пороге избы, другие два – на пороге сеней, последние два у ворот. Половину этой нитки оставляла себе, другую отдавала жениху. Делалось это для того, чтобы якобы, «отнять силу у колдунов», которым неизвестно, как и где изготовлялась эта нитка». Суровой льняной нитью снимают все «уроки и переполохи» при заговорах. «Нитку первоученку пряха должна сжечь и съесть».

Особое отношение к цветку льна, к льняному волокну, к льняной нити уходит в восточнославянской традиции в глубину тысячелетий. Лен – одно из древнейших индоевропейских культурных растений был издревле широко распространен на севере Восточной Европы, где для его выращивания, как было отмечено ранее, имелись самые оптимальные условия – длинный летний световой день, отсутствие перегрева от прямых солнечных лучей и обилие влаги в почве. Сам термин «лен» известен еще в общеиндоевропейском праязыке, который распался на отдельные диалекты не ранее 4 тыс. до н. э. На волокно идет только лен долгунец (125 см.), возделываемый в северных районах, так как он прорастает при +3+5°С, а оптимальными для него являются температуры +15+18°С. На юге же растет только лен «кудряш» с коротким волокном, идущий на масло. Л. Б. Смирнов отмечает, что в эпосе Древней Индии глаза Кришны сравниваются с голубыми цветками льны и хотя «в настоящее время у индийцев преобладает темная окраска радужки (как и среди украинцев), однако голубые глаза встречаются не так уж редко (например, у Р. Тагора). Подчеркивание цвета глаз у национального героя, каким является Кришна, нельзя оставить без внимания, оно не случайно, а выражает известный идеал национального типа. С исторической точки зрения эта черта важна для определения национального происхождения культы Кришны, а следовательно, для вопроса о связи пришельцев, носителей ведической религии с голубоглазыми народами». То, что именно голубые цветы льна (а не любой другой голубой цветок) используются для сравнения, свидетельствует, что уже в ведические времена лен играл значительную роль в жизни древних арьев. Семена культного льна были найдены вместе с остатками ткани на поселении Модлона (бассейн оз. Воже, Вологодская обл.) относящемся к 3 тыс. до н. э. Особое отношение к льну, льняной ткани проявлялось в России и в конце 19 века, и это естественно, т.к. именно в России выращивалось в начале 20 века до 70% мирового льна. Во многих районах лен сеяли обязательно в новой льняной рубахе. В Московской губернии «сеяли лен без порток или вообще голыми..». В Олонецкой губернии женщины, уходя сеять лен, надевали новую льняную рубаху, но при севе снимали её (а мужчины порты), «чтобы лен вышел хорошим». Нагота при посеве льна – обрядовая форма, уходящая корнями в глубочайшую древность.

Ритуальные функции льняной ткани ярко проявлялись и в похоронной обрядности, т.е. ситуации, когда само тело человека отдавалось земле, уходило в мир предков. Отправляя его на «новое житье», покойника облекали обязательно в одежду из льняного холста – «шили все холстовое», а рубашка, надевавшаяся «на смерть», как правило, не имела пуговиц, а всегда завязывалась тесемками изо льна. Еще в 19 веке полотенца, вешавшиеся на божницу и те, на которых спускали в могилу гроб, обязательно должны были быть льняными.

Стоит отметить, что в санскрите слово «prajấ» – это рождение, народ, население, дети, потомство; «prajan» – возникать, рождаться, а «prajana» – произведение потомства, зачатие, производитель, и, наконец «prájāti» – размножение, деторождение. Поскольку прядение нити, являясь священным актом, уже в ведической традиции приравниваемым к творению жизни, воспроизводству потомства, было и в славянской традиции, безусловно, сакральным актом, в таком процессе, естественно, должно было предполагаться участие двух начал – женского и мужского. Воплощением женского начала в прядении являлась, судя по всему, сама женщина-пряха, а в роли обезличенного мужского начала, вероятно, еще со времен матриархата, выступала прялка, как творение мужских рук, как своеобразная концентрация мужской силы некоего первопредка-тотема, вечного божественного персонажа, олицетворяющего собой всех мужчин данного рода, племени, народа. В этом убеждает следующее обстоятельство: донца в виде лежащей мужской полуфигуры, отмеченные «громовой», огненной шестилепестковой розеткой, производят впечатление глубоко продуманного и очень древнего священного комплекса. Здесь есть все: и жест оберега, пришедший из глубины тысячелетий и характерный для покойников – сложенные крестом на груди руки, и традиционные признаки мужественности – усы и борода, и подчеркнутые окладистой шевелюрой и полным ртом зубов – сила и здоровье, и обязательно широко раскрытые глаза, и наконец, в качестве органа воспроизводства – знак жизни, огня, света – шестилепестковая розетка. На этой розетке, именно как знаке жизни, огня, света, сидела во время прядения женщина-пряха, т.к. согласно древнему эпосу:

 
Земля широкая – всех существ мати;
Женщины ей подобны;
А муж (её) – Праджапати (т.е. праотец)
Здесь огненным его семя считают.
 

О том, что прялка в процессе прядения выполняла функцию воплощения мужского начала, свидетельствуют также многочисленные надписи, которые часто встречаются на северорусских прялках и, в частности, на прялках Вологодской губернии. Процарапанные или вырезанные ножом на внешней или внутренней стороне лопаски (ножки или донца) – эти надписи представляли собой только одно слово, обозначающее в русской народной профанной лексике мужское воспроизводящее начало.

Надписи на северорусских прялках

Очень часто надпись идет открытым текстом на внешней или внутренней стороне донца, иногда она органически входит как составляющая в орнамент внешней стороны лопаски. В надписях такого типа очень часто приходится сталкиваться с крайне архаичным рисунком букв, записью справа налево, ступенчатой, с размещением надписи по кругу, с разбрасыванием её по всей площади лопаски или донца. Думается, что это связано с желанием охранить надпись, зашифровать её, сохранить, что вообще свойственно сакральным текстам. На некоторых вологодских прялках 19 в. встречается до 5—9 разновременных, выполненных разными почерками, но идентичных по смыслу надписей. Надо сказать, что нередко вместо обычного написания встречается слово, где последняя буква не —й- а —н-. И здесь, наверное, уместно обратиться к еще одному древнейшему памятнику культуры арьев – «Авесте» – в своей самой древней части ровеснице и родной сестре «Веди», священной книге древних иранцев. В словаре Авесты слова «hun» и «huna» – значат одно – «рожать». И, наконец, интересно, что в финском (пров. Сатакунта) «hui» – шпуля, катушка“, „huilla“– „наматывать на шпулю, катушку“, в эстонском „hui“ (диал. ui, huig, hoi, lui) – „челнок для вязания сетей, поясов, большой челнок для тканья, палочка с острым концом, на которую наматывается уточная пряжа, «huilada» – «наматывать нить на челнок».

На наших прялках большинство таких надписей закрыто раскраской и росписью, но тем больший интерес представляют прялки, на которых красочный слой сохранился в углублениях букв, что, бесспорно, свидетельствует об их изначальности по отношению к одновременной с ними росписи. Наличие записей говорит также о том, что надписи подобного содержания служили вполне определенным целям, тем более, что писалось только одно слово, что при исключительном обилии различных формулировок в русской профанной лексике было бы странным, если бы в этом не усматривалась некая закономерность. Помимо надписей, на вологодских прялках рубежа 19—20 веков можно встретить и достаточно откровенные изображения. Так на одной из прялок Вологодского музея-заповедника на внутренней, повернутой к пряхе стороне лопаски, изображена фигура мужчины с большими округлыми глазами, пышными, расчесанными на прямой пробор волосами, закрученными вверх усами, острой треугольной бородкой и ярко выраженными признаками пола. На внешней же стороне лопаски была помещена несложная цветочная композиция. Надо заметить, что мастер, сделавший изображение мужчины на этой прялке, сразу же закрасил его тонким слоем светлой краски. Смысл этого образа и его значение, видимо, были ему хорошо понятны, т.к. он, закрывая фигуру легким слоем записи, в то же время сохранял её на лопаске, как нечто необходимое. Суммируя все вышесказанное, можно сделать вывод, что прялка в русской народной традиции была своеобразным символом мужского начала, участвующего в процессе прядения, соотнесенном с актом творения жизни.