А тем, кто помочь моему дому решил, я отмерю время быстрым и полезным делом. Кому я становлюсь пастырем, я делаю 6-ю чакру открытой, чтобы свет мой проникал в глаза, и домом моим они считали дом свой, где я всегда рядом. Поменять местами мои дома я не могу. Там, где мне человек назначил, там я и живу. По земле веду я дома свои и детям Земли помогаю.

Только честные люди постигают в сердце своем. За работу и за дела свои, кто телу своему придают заботу, тем я чакру восьмую открываю – ту, в которой находится домен. Она останется открытой то время, пока человек делает работу – ту, которой он потом отчитается передо мной.

А седьмая сама открывается у того, кто принимает сан, или по уму своему приходит, или по доле, либо по всевышнего воле, всеми тремя перстами помолившись, заходя в дом мой, принимает меня в своей голове как дом, который в голове всегда. И делается чакра седьмая открыта упражнениями, талантом, помощью церкви или долгом перед людьми. Нет на земле выше работы, чем оставлять свои таланты в служение роду человеческому. И род свой, и дела, по которым судят его, назову я святыми. Очень приятно, что работу света и тьмы делают все, и всем я высоко ее ставлю.

Знаки

Куда все уходят, когда умирают, я скажу отдельно, когда меня попросят. Доля человека соткана нитью, с которой он прикрепляется к ‘oдо’. Одо есть предел, который установлен мною. Родители своим детям не могут устанавливать, и деды не могут, но род устанавливает, кому когда возврат делать.

По своей воле не может человек умереть, и не должен сам себя отправлять. Не бери свою жизнь в руки свои. Кому когда умирать, пусть род зачеркивает.

Доля может и перемениться, когда свои и рода своего грехи человек отмаливает. А отмаливает он тем, что посылает свой конус в пределы oдо и оставляет там по первенцу астрал, чтобы видели, что его молитва принята и услышана, и согласен бог дать отпущение. Но то редко бывает, и когда происходит, тогда у человека свечение выделяется как свет из головы и изо рота, и из места между дланями, когда сближает их. И получается, что сам человек изменил долю свою. Мне он потом сам за всех ответ держать придет, и его я ставлю отцом его рода, и отцом отцов его, и семьи его. И день его становится в тысячу лет. И пройдет тысяча лет, пока он назад вернется, и облик его будет царем, а сан святой, а забота о государстве, и талант воина и деятеля. А счет им я сам веду и полагаю им время и счастье быть миропомазанником. И миру даю их, когда сами они хотят выйти, для того что им, а никому, я не даю свободы столько, что многим она не по силам оказывается. Да только и там я их принимаю, и там я с них спрашиваю. И нет им от меня пощады, когда дело свое они предают. Тому я счет веду.

Добрые дела и злые – все одинаково считаю. Тому как, кто им судия – только Бог. Правителями мира я делаю тех, кто рождается с печатью лба: семилучевая звезда или кубическая роза, либо шестигранник, который звездой является самой сильной на небе.

Нет народа, которого я избрал более еврейского. Того и доля его трудна, и пощады не знаю, но сила его не иссякнет, и род не прервется, тому как роль его поставлена мною, как быть правителями мира. Так я назначил, а кому то не нравится, пусть себя спросят, есть ли достойнее, и скажут, когда готовы они стать предо мною и потребовать своему народу такую честь. А тогда скажу я, что много народов и много добрых, а нет такого, чтобы себя мне посвятил и жил мне свят.

Русскую нацию я принимаю, как поставленную спасать мир от дела неправедного, неприступного и неразумного, то дело – стать господу наперекор. Семьи, которые не поставляют священников, могут святыми быть, потому что свет излучают и астрал посылают мне на совещание. Живем мы все, а умираем не все и принимаем свой путь только те, кто принял здесь. Остальные не пройдут дальше и не вернутся. Каким будет путь, скажу не сегодня.

Не торопитесь копить, не торопитесь раздавать. Земля смывает с себя пустое, покрывается полным, заполняется человеческим, удаляет бесово и постигает божие. Таким и увидит вас господен лик. Принимайте долю, как долю святого стяга. Стяга с ликом и рукой правою, в руке меч. Меч ни скорби, ни пламени не принесет, а полынь срубит. И на меня, очи свои возведя, дорогу правильную поставили к моему дому. Шаг еще не пройден, а с миром, и веткою олеандровой, и оливковой, миртовой и деревом тополиным принесу весть, что окончилось время лживое и ленивое. И моря переполнены, и реки забиты.

А мести ни я, ни рать моя вам не принесет. Говорю, ни я, ни рать моя, мести не принесет. За родину принимайте родину сыновей, которым свою землю оставляете. За родину родину сыновей принимайте. Никому не советую, никого не наставляю. Семьи умножатся, дети состарятся, и внукам мир достанется в наследство, и грехи рода вашего я прощаю. Перелита чаша, и восстановлено равновесие. Постесняйся снова помои в чашу ту наливать. Льется на голову вам благость моя. Придет и сюда желанное счастье. Кому я свою благость посылаю, тому и счастье даю.

Нет на земле народов греху отданных. Только люди неправедные у людей свет застилают. Тому, я сладкопевцев лживых и болтунов срамных, кто рта своего поганого закрыть не успевает прежде, чем выдавит мерзость из рта своего, изведу и пространством черным поглощу. Нет ему дороги в чертоги небесные, и нет им прощения моего.

Одинаково я всем даю и одинаково предлагаю. Но семьи делаются по-разному, потому как семью выбирает человек и его род. На нем лежит обязанность следовать традициям своего рода, то есть передавать знания детям, готовить их к жизни, и откладывать детям состояние.

Где те, кто передают знания, были, когда я сам им рассказывал, и сам показывал? Где были, когда я им читал писания и передавал послания? Никто меня не слышал и не прислушивался. Постепенно утрачен смысл моих преданий, и заветы мои не исполняются. Для чего я священникам даю в руки секиру и огонь зажигаю в храмах моих? Для чего стрелы свои я мечу и двери открываю, мирром теку и себя людям показываю? Чем мне они отвечают? Злобой друг к другу и кознями.

Чем я все это заслужил? Неверие и неправда – вот что стоит между мною и человеком. Какое дело им до сказаний предков своих, и цели их другие. Нет одинаковой меры, и нет одинаково признания. Семья остается непризнанной, и дети остаются брошенными. Почему нет кары на головы тех, кто путает брюхо свое и голодного, почему хлеб не оставляет у церкви, и кто блага мои присваивает?

C причитаниями приходят ко мне матери, сынов не встретившие с войны, и похорон не устроившие. За что они пали, дети их, и кто послал их на их дело, и волю мою не так назначивши?

На кого оставлю я сыновей своих, когда рядом и дети, и матери стонут? Придет судия, и судия станет к вам и спросит: каким зерном, полынным либо пшеничным кормил я, а каким зерном вы отдавали? Посему и полынь была не полынью, а пшеница пшеничным плевелом.

Щекой к щеке я прижиматься буду и обо всем рассказывать тому, кто слышать хочет. А глаза открою тому, кто видеть меня хочет. И сердце обращу, и мир покажу, и славу свою, и новое, кому что написано, и правду свою доведу. Отдельно я скажу, кому что назначено, и почему тот, кто пашет, не сеет, и почему тот, кто растит, не пожинает, и для кого срок, и для кого награда, и за что кары на одну голову и милости на другую, и зачем все так, как есть. Передаю я свои послания тому, кто захочет записать, и пред глазами его я лик свой устанавливаю, и руку его держу, и понимаю. И зов мой слышит. Я ему ответствую, когда он зовет меня. На пути на том я встречу его. Гора за горой, и день за днем. Путем таким идем мы друг к другу, и радость моя, когда встретимся. Тому как счастья большего нет, как найти себя в мире этом, себя встретить на встрече со мной.

Для каких глаз я знаки расставил, для каких ушей нашептал? А только нет имени моего на пути, коли не ту дорогу избрал. Человеку надобно говорить, для чего на свет он этот пришел, и как ему вести себя, и с кем жить, и на кого равняться, и по мере содержаться, и по уму восхищаться, и костьми где ложиться. Потому, только я – Cудия. Смерть на том, кто поторопится на небо уйти. Не занимай своего пути ненужными делами, ненужными распылениями и неправедными делами. Накопи, сколько хватит на смерть, и сколько надо на жизнь. И доложу, если мало, и отниму, если много. Понимай размер и понимай вес. Свое не отдавай, чужого не грабь, лишнего не проси и у малого не отнимай. За проступки не опасайся, за грехи раскайся.

День мой недолгий, кто трудится, и ночь коротка тому, кто заботу имеет. Не приобретай для уловления и не собирай для приобретения. А дай, коли есть и мало, а отдай. С по́том не будет работать, кто разум имеет понять, кому сколько надо.

Где жить – там умирать. Место я сам назначаю и тем себя отмечаю. Не спрашивай: «До какого срока доживу?». А спрашивай: « С чем перед господом предстану, и какой чашей наполнена моя, все ли так, что успел сделать?» На коленях не стой и лба не бей – не приму, если нет в тебе покаяния, и нет разумения, и нет совета моего. Дополни чашу свою правильными рассуждениями.

Семилучевой звездой я покрываю гениев, которые на производство и созидание назначены. По правую руку я ставлю звезду тому, кто пришел писать, и по левую, кто пришел рисовать. На лоб я ставлю печать роза кубическая тому, кто пришел спасать мир, и тому, кто пришел управлять, и кто пришел давать людям святое слово. А шестигранную звезду я ставлю не праведникам, а простым на темя, тому как у простых дел много, каковые они делать будут, как смысл жизни своей. И удивятся – как стали они так высоки в деле своем. При темени звезду шестигранную я ставлю еврею и дитю еврея. Матерью я род еврейский меряю, а отцом его себя считаю. Если отец не еврей, то его в род жены его записываю, но темя дитя его звездой пятилучевой ставлю.

Где разум вижу, там круг со спиралью рисую, где ум – там круг со числом. А для людей счастливых посреди лба рисую золотой круг, обрамленный рельефом. По нраву кто мне, я намечаю на руке платок с видом своим, а на голове венец. А для работы людей я крестом намечаю, потому как все работные на меня работают. Для спорта связываю пучок на том месте, которым он себя проявит. На груди у веселых ‘хум’ ставлю. А при оттиске на правом виске, человек занимается судом, а при оттиске на левом – карой. Воину я готовлю чертоги и время назначаю. На то и есть, что меч в спине, таков знак.

А монетой я помечаю шею, а серебром ухо. А рту я голос даю, если возле шеи родимое пятно. О скоромном будет думать с печатью красной, а с печатью синей о греховном. А таким, как уверенным, я святые капли каплю.

Приметы мои огромные, а свет мой светит тем, кому я дам видение, и знаки понятны станут. Чужих рук вокруг не трогай, платом закрывай, и не звони, у кого что увидел. Оставайся лучше, долю не искушай, тому как придут и спросят: «Как ты в остроге очутился, ты же с кругом». А на меч обопрись, когда только война, а в другое время храни в ножнах.

Поэт Пегаса в голове держит, а писатель – книгу, речистый – горн, a певец к рукам руки сводит и в них дует. На лекаря ставлю пузырьки, на держателя суму, торговцу – весы мерные, пашцу – плуг, виноградарю – винный погреб и всем свое. Только увидеть не каждому дано.

Самые большие таланты я отдельно помечаю либо трезубцем, либо розой, а то и каким другим знаком. Сфера отпускает сама, для кого что она приготовила, на кого что произвела. Отделиться от этого никому не дано, а потерять немудрено. Тому как сам человек роль свою исполняет. А только, кто на свое дело путь выбрал, тому и я помогаю, и люди [его] продвигают, и глас мой им слышен.

Знак рода

Знак рода стоит перед головой человека на теме его, когда он рождается. И знаков таких не счесть. Только, кому их читать, когда зрячих нет во всей земле ни одного. Кому я назначу видеть, не хочет, кого я назначу слышать, не слушает, и кого я назначу понимать, не доверяет. Чем мне правду эту доказать, когда и людей-то святых не осталось в пределах моих. Дождусь, наверное, кого-нибудь. Такие души не часто приходят, и не часто сами становятся. Тот, кто себя посвятит мне, я даю помощь, и силу, и славу, и награду. Только времени мало отпускаю, потому как к нему сам стремлюсь.

Печать бога стоит на младенцах при рождении. Только увидеть некому. Есть повитухи, но как мне найти их, и все они уже вымерли.

Досадно мне, что в меня самые честные не верят. Сетуют, что нет меня, когда грабят и убивают, когда гибнут люди, и смерчи поглощают города, и вулканы пеплом покрывают, нет меня и тогда, когда праведного гонят, и счастья нет у самых добрых. Только посылают молитвы последние надеющиеся, когда уже и на смертном одре меня не вспоминают. Одинаково я всем меряю, и плач я слышу одинаково.

Только что же не плакали, когда стены домов моих рушили, и гнева моего не боялись, и судией мне были? «Это не я был» – таков ответ. Не ты, но род твой, или нить твоя. Или сыны не отвечают за отцов своих? Как мне мерить, кому сколько, если я всем одинаково мерить буду? Крест мой на всех одинаково лежит, и дело мое одинаково ставится.

С кем я говорю, тех я спрашиваю, что сделал ты, чтобы слово мое донести, дела мои показать и работу мою принять? Дал я тому, кому дело мое не в тягость, и ноша моя – не вес, и рука моя – посох, и голос мой услышан, и сердце мое – набат, и жизнь моя подвигом кажется. Только им я и посылаю свои самые пламенные вопли, и рад, кто им ответствует.

Дитя само меня понимает, само ответствует, только сделать ничего не может. Но пока слышит, решает, каким путем ему идти, и кем ему быть, и наравне со взрослыми думает, для чего он пришел, и чем он заниматься будет.

А самым святым я черниться не позволяю. А кто чернится, того я отмываться заставляю в слезах своих, а самых ленивых работать заставляю в поте лица своего, а самых неуемных на печь сажаю, чтобы пар выпустить. А в голове моей одно только – дети мои, сколько вас, а всем я один заступник. Чресла подпоясав, принимаюсь за работу, которую людям делать не дадено. И помощникам своим я наставляю, кого и где поддерживать. Нет времени на перевоспитание, потому как срок короткий человеку дан, и тем он и счастлив должен быть.

От доли своей не отказывайся, так как нет другой у тебя. И других ждет одна мука, если не поднял крест свой, который я назначил. Я не предам, если ты меня не предашь. Раку свою подам и руку протяну. Светел лик, когда разум вижу, и темен, когда не принимают свою долю. Кому какая доля выпала, тот ее и делает своей рукой. И кто принимает, тот и понимает, а кто не сомневается, тот и счастлив. Где сидеть великому, там малому стоять, а где жить веселому, грустному чего плакать? Надо принять свое как первое и основное, а другие свое пусть принимают, кому как назначено.

Одно только отличает – нет руки моей тому, кто сам себе не помогает, нет и покрова, кто сам себя не покрывает. Нет и зноя, коли зонт есть, и железо не каленое, когда на пяди твоей рукавицы. Спаси себя сам, а я не поскуплюсь на похвалу. Принимай себя, и примут другие. Доверяй своей семье, доверяй своей жизни.

И отчего только люди несчастны? Оттого ли, что меня они думают заставить за них все это делать? Кому не помогает родитель, тому помогают братья, а кому не помогает друг, тому и враг не поможет. Собери своих друзей и постигни, что в имени твоем есть я, в имени друзей твоих есть много я, и вместе им не страшно.

Не требуй пить, когда есть хочешь. И не требуй танцев, когда глаза слипаются. А проси дать чего ты хочешь, что по нутру твоему. И приду я светящимся к тебе, и по жизни твоей направлю, как железо направляет свою струю в форму, как кузнец кует саблю. Так я скую тебя, и правую руку твою я скреплю, и левую руку под голову положу, потому что рукам нужен отдых, и рукам нужен труд, а ногам нужна дорога, а голове мысли, и телу пища, а сердцу радость.

Познай, кому в какую сторону лучше, и когда передохнуть, и когда просыпаться. Тогда и сам удивишься о том, что плети не сыпятся на голову твою, и камни не собираешь, а плевела на поле твоем расти перестали. Допей свою чашу и в чужую не заглядывай.

Имя рода

А ремнем я в час кары стегать буду, кто по роду своему имя свое не знал. Потому что имя рода – это имя семьи, которую я ему назначил. А кто имя рода своего не передал сыну своему либо дочери своей, либо прервал род по семье, которую бросил, того я плетями буду исполосовывать, докуда семья не решит, что хватит.

Род свой человек должен знать до колена седьмого, а род жены своей до колена третьего. До колена четвертого должен знать род свой человек святой.

При обиде нанесенной другим, вес добавляется к твоей чаше. Обида, нанесенная тобой и твоим родом, добавляется опять к твоей чаше. Обида, которую сделали тебе, водой не смывается и добавляется в чашу обидчика и его рода. Бойся обижать людей. Не переживай, когда обидят тебя. Ни одна слеза не останется неоплаченной. В мире слез всегда есть поддержка и помощь, только нет времени на переосмысление обид.

Зависть и семейные ссоры передаются по наследству, и нет времени их успокоить. Зависть о детях превращается в злобу и остается на роду. За вину отцов страдают дети.

Мятущаяся неуспокоенная душа посылает в пространство свои вопросы, а не получая ответов, делает ошибки. Ошибки не становятся грехом. Грех – это, когда делается зло из зависти или горячего доверия, которое обманом взяли. Если обман был, то переведется на него его грех.

Пересилив себя и не дойдя до ссоры, человек открывает себе место в раю. Меня они помнят. С богом они живут. В поколении людей постоянно ссорящихся дети уже не рождаются. Например, дочь с матерью денег не могут поделить – род их прекращается.

Мать, всю себя отдающая ребенку, делает себя ненавистной для ребенка, потому что отнимает у него его собственное право быть добрым. Дом его воспитывает быть сильным и благородным, а дела его переходят в его копилку. Так зачем забирать из его копилки?

И человек, ограбивший другого, до самого конца переставит свои колена, чтобы они его плетьми хлестали, пока колено того рода, которое он обокрал, не решило, что хватит хлестать.

Имя человеку дают люди, и люди сами выбирают. Но я числю людей именами родов, и имя рода ставлю, когда принимаю у себя. Направь мне кто Ивана такого-то, я спрошу – не Иванов ли? Коли Иванов, то приходи в дом Ивановых, коли там Степанов, то к Степановым. Потому как имя от части, а род от полноты. И коли имя стало именем рода, стань и ты именем рода, по которому я судить буду все ваши поступки. Никакими другими именами не числю я людей.

Отдельно скажу, кого в какой род я записываю, и почему из одной семьи в разные роды попадают. Там, где сила не проявилась, род уходит. Уходит, пока в его роду не появится ребенок с тем, что ему его род отдал. Говорю, кто ему отец и кто мать – не главное, а кто род ему, от кого он свой кокон получил, – вот главное, что имеет ребенок от семьи своей. Дай мне сказать, от кого я передам ему кокон, тот и родится – Иванов или Степанов.