18

После ужина, состоявшего главным образом из превозношений талантов и прелестей гостьи, Марианна попросила Тоню задержаться в гостиной. Крисницкий опасливо глянул на обеих, садящихся на один диван, но возражать не увидел возможности и степенно удалился.

– Дитя мое, – сказала Веденина и почувствовала, как неестественны эти слова. Она только на восемь лет старше Тони! Почему тогда кажется самой себе такой старой? – Тоня, я хотела по душам поговорить с вами. Боюсь, я не проявляла к вам должного внимания. Это все из-за моей настороженности к мало знакомым людям.

Тоня доверчиво улыбнулась и позволила себе сказать:

– Я всегда испытывала перед вами неконтролируемое восхищение.

Марианна усмехнулась.

– Вы переоцениваете меня.

– Совсем нет! – с жаром воскликнула Тоня. – Михаил Семенович рассказывал мне, что…

– Ах, бога ради! – прервала ее Марианна. – Прошу вас, говорите только о себе. Я вижу в вас то, что тоже преклоняет меня и в то же время ставит в тупик. Вы не глупы, но неужели не видите фарса, что строится вокруг вас?

– Я… знаю, что вокруг много зла. Но нельзя этому дать очернить свою жизнь. Мы должны стремиться к процветанию и свету.

– Ах, вот какая у вас философия, – против воли улыбнулась Марианна и с неожиданной нежностью посмотрела на сидящую рядом.

– Вы имеете другие представления?

– Нет, но не в силах так радужно воспринимать мир.

– Но вы выходите замуж, разве вы несчастны? – участливо спросила Тоня, и свет ее глаз наполнился тревогой.

Марианна, заметив это, почувствовала жалость, что из-за прошлого не имеет права стать другом Тони. Досадно, право же!

– А вы были очень счастливы перед соединением с человеком, к которому мало что чувствовали и который по счастливому стечению обстоятельств оказался чудесным? – напрямик спросила она и блаженно закрыла глаза, отчего возле носа собрались морщинки.

Тоня оторопела, но, взглянув на собеседницу, царственно изогнувшуюся рядом и смотрящую на нее так странно, что ей стало не по себе, осмелела. Уверенность Марианны предала ей сил. Смесь жалости, предвидения ее будущего и… томной, почти желанной тоски? Удивительно, ведь они не так близко знакомы, отчего эта великолепная женщина прониклась к ней симпатией?

– Нет, – призналась она и ощутила облегчение.

– Вот видите, – тихо рассмеялась Марианна.

– Но теперь все изменилось! И я счастлива, как никогда.

Марианна исследовала Тоню, изумляясь и восхищаясь. От былого настороженного предубеждения не осталось и следа. Глаза, расположенные так близко, казались Тоне сострадающими, даже слегка испуганными, удивленными, знающими больше всех, мягкими.

– Это ненадолго, – шепнула Марианна, испытывая чувства врача, обязанного сообщить пациенту дурную весть.

Тоня испытала разочарование, испуг, словно то, что говорила эта женщина, непременно обязано было сбыться.

– Почему же? – спросила она без обиды или издевательства над осведомленностью собеседницы в том, чего та знать не могла.

– Проблемы всегда возникнут. Не здесь, так там. Не из-за безразличия, так из-за измены, не из-за измены, так из-за чрезмерного контроля. Человек никогда не может удовлетвориться тем, что имеет. Люди просто физически не могут быть счастливы дольше недели.

– Но вы производите впечатление счастливой… – замялась Тоня, испытывая противное жужжание в животе от услышанного. В душу ей закрался страх.

– Производить впечатление и быть – не одно и то же. Все мы в конечном итоге ищем лишь одного – счастья. А счастье – это понимание. А понимание может обеспечить только любовь, поскольку только она дарует потребность к сближению. Но счастье – совокупность желаний, а, поскольку человек – существо ненасытное, стоит сбыться чему-то, жаждет другого, следующего. Так что я вам искренне желаю сохранить то, чего вы добились такими усилиями. И ценить то, что имеете. Похоже, это главное в жизни. Не всем удается это.

Тоня не поняла последнего высказывания, а Марианна не обратила внимания на это, охваченная своими мыслями. Жалостливое недоумение собеседницы не достучалось до нее.

– Хотя, возможно, мы ненасытны в силу характера, а не потому, что все происходит по шаблонам. У всех по-разному, надо полагать. Возможно, я кажусь вам самонадеянной, странной, воображая себя провидицей, но… Мне не так много лет, а я чувствую себя старухой. Пытаюсь уйти от этого ощущения, но не выходит. Мне кажется, что я все испытала, все познала, больше ничему не удивлюсь. Я говорю это, потому что знаю, что женщина долго не может оставаться счастливой. Нам все кажется прекрасным, пока мы не узнаем это лучше.

На изумленный, негодующий вид Тони ей пришлось тотчас дать пояснение.

– Моя мать, особа незаурядная, хоть и без воображения, происходила из обедневшего дворянского рода. Обедневшего после турецкой войны. Восстановить достаток ни у кого не хватило ни сил, ни таланта. Как водится, она мечтала о любви со всеми последствиями. Как водится, полюбила она не богатого престарелого генерала с чудовищными складками на животе, способными отбить всю признательность или на крайний случай вежливый интерес, а молодого поручика. Не то чтобы он был невероятно красив, но чем-то поразил ее… Вероятно, беспечностью, новизной взглядов и полнейшим безразличием к расслоению общества на бедных и богатых. Вам не понять, на что способна недалекая женщина в первой половине века. Тогда столько подобных браков происходило… Противодействие всегда вызывает бунт. Так вот, она вышла замуж против воли семьи. История не то чтобы редкая, но каждый раз в ней происходит что-нибудь новое. Люди ее раскрашивают сами, – Марианна усмехнулась, гладя пальцами, унизанными поблескивающими в ласкающем свете перстнями пышные складки платья.

– Она была несчастна? – тихо спросила Тоня, поняв, что сейчас Марианна переживает не лучшие мгновения.

– Не стоит жалеть ее, она сполна отыгралась на тех, кто не был виноват в опрометчивости родителей, – произнесла Марианна непонятные для Тони слова.

Выходило, что Марианна изливает душу, но изъясняется так непонятно, что Тоня не в силах даже посочувствовать. А актрисе сочувствие, похоже, и не нужно. Как удивилась бы она, если бы поняла, что это Марианна сочувствует ей за то, что Тоня стала разменной монетой в запутанной мужской игре во влияние и выгоду.

– Она ожесточилась из-за несчастливой участи?

Бархатно – голубые глаза Марианны сузились, точно от яркого света.

– Думаю, невозможно испортить характер переживаниями. Он изначально должен быть не слишком хорош. Страдания усугубляют это, но никак не вызывают. Хотя, безусловно, сложно оставаться душечкой, имея мужа-бездельника и шесть ртов детей. Чувство привязанности к мужу, да даже не привязанности, а истинной страсти (по каким еще причинам можно было согласиться на такое существование?) исчезло через несколько лет. Любовь их прокисла, выветрилась, стерлась. А осталось что? Бедность, уныние, безысходность… У женщин одна возможность – искалечить себе жизнь.

– И вы… сбежали?

– Откуда вы знаете? – со слабой улыбкой отозвалась Марианна, будто узнала что-то для себя приятное.

– Михаил рассказывал.

Марианне неприятно стало, что речь снова зашла о Крисницком. И, несмотря на расположение к хозяйке дома, она ощутила что-то вроде слабого отголоска ревности и недоумения, как юная барышня может называть Крисницкого Михаилом, ведь это только ей позволено.

– Да, и, несмотря на потерю права называться истинной аристократкой и рассчитывать на блестящее замужество, проще говоря, венчание с титулом, я могу сказать, что редко о том пожалела. Я бы и дальше, наверное, терпела ту жизнь, что мы вели в захудалой деревеньке отца, да мать после его смерти вновь вышла замуж (удивительно право, как у нее еще сохранилась охота для подобных предприятий), а с отчимом у меня сложились самые неприятные отношения… Вы можете спросить, зачем я начала этот разговор… Сама не знаю. Возможно, чтобы раскрыть вам глаза, предостеречь, хотя заметно, что сейчас вам ничего не угрожает, но в нашей жизни всегда много соблазнов. А, может, я просто хотела раскрыть душу чистому, понимающему сердцу. Спасибо вам, Тоня.

Тоня в свою очередь улыбнулась и пожала неподвижно опущенную на диван руку.

– Теперь вы не видитесь с матушкой?

– Нет, и не испытываю желания. За первые мои шестнадцать лет она сильно подорвала мое желание любить ее. Хотя ее можно понять – на долю каждой женщины сваливается столько, что представить страшно. Она стала заложницей своего тела, тем же рискует каждая из нас. Среди нашей сестры так мало счастливых. Главным образом оттого, что мы просто не вольны распоряжаться даже собой. Но я надеюсь, вы будете счастливы. Уж кто-кто, а вы заслужили это.

С какими тайными надеждами приезжала Марианна, осталось Тоне недоступно, но в тот день в ней укоренилась догадка, что вся эта история намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.

В глубине души Лиговской думал, что Марианна не входит в число людей, которым позволено выбирать. Так же считала и она сама. Но невероятно оскорбилась бы, узнай о мыслях только что избранного жениха и подумала еще, искупит ли подобную топорность взглядов неподдельная искренность и своеобразное рыцарство. Она желала быть хорошей женой человеку, любившему ее больше всех.

По дороге обратно, к Лиговскому, который, как ни странно, направил ее дальнейший путь, Марианна не плакала. Выход был, причем осязаемый. Крисницкий чувствовал в ней нечто дикое и опасное, почти ощущая запах крови, исходящий от ее темных губ. Возможно, эта была его фантазия о совершенной женщине, и он обыкновенно не рассмотрел трепещущее взывающее к нежности нутро. Теперь ей нужно было пристанище, как загнанному охотниками зверю, и она интуитивно знала, куда податься.

Проезжая мимо небольшого трактира, она услышала пронзительные, как натянутая струна и чистые, как хрусталь, звуки. Русская народная песня, мучительная, страстная, глубоко осмысленная не разумом, но душой, разливалась по редколесью.

Выглянув, Марианна приметила оборванную босоногую девушку, окруженную несколькими такими же, как сама, бродягами. Девочка пела так надрывно, душевно, что даже кучер расчувствовался и, сняв меховую шапку, пустился в плач, с ненавистью на весь мир тряся головой. Марианна без его помощи вышла из двуколки и вложила в руку певицы несколько целковых.