Приехав домой, после первых восхищенных поздравлений Тоня заметила ласковую горечь в глазах Надежды Алексеевны. Позже она поймала себя на мысли, что Федотов тщательно обходит в беседах все, что хоть отдаленно может ссылаться на ее частную жизнь с Крисницким. Он невероятно много расспрашивал о столице, некстати вставлял замечания, из которых ясно следовало, что и он в молодости «блистал» и прочие приятные мелочи, которые не имеют никакого значения для слушателей, но обладают тайным магическим смыслом в понимании поведывающего их. Но ни разу отец даже туманно не сослался на мужа, будто его и не было.
Да и самой Тоне было неловко, как будто тем, что стала частью другой семьи, она потеряла право называться воспитанницей Федотова и быть желанной гостьей в его усадьбе. И раньше она не могла похвастаться тем, что наизнанку знала людей, живущих с ней бок о бок, а теперь и подавно. Она запиралась в бывшей своей опочивальне и непрестанно рисовала, гуляла и играла на фортепьяно. В это время Федотов мучился невысказанными словами, но покорно сидел в комнатке Надежды Алексеевны и помогал ей распутывать пряжу. Вместе они долго обсуждали вкусы Тони, ее наряды и поведение, но не могли подняться к ней и порассуждать об этом с ней самой. Откуда пошел этот обычай замалчивать главное, никто сказать не был в силах.
Почти сразу же Тоня огорошена оказалась известием о скоропалительной свадьбе Палаши. Но ни повидать подругу, ни расспросить о ней госпоже Крисницкой не удалось.
– Ты расцвела после свадьбы, радость моя, – обмолвился Федотов на одном из неспешных деревенских завтраков с яйцами всмятку и горячей кашей, от которой Тоня всегда чувствовала приступы тошноты. – Не то, что твоя матушка. Та начала чахнуть замужем…
Федотов спохватился позже, чем увидел разгоревшееся интересом личико Тони. Она замерла, почти перестав дышать. Совсем недавно от одного неприятного знакомца Тоня получила сведения, что ее мать подговорила любовника убить мужа и от великой любви поехала с ним, бросив дочь на произвол судьбы.
Однако быстро поняв, что продолжения многообещающего вступления Федотова не последует, она поджала кончики рта и уставилась в крошечную кофейную чашку. Опекун никогда не говорил со своей воспитанницей о ее происхождении, ограничиваясь лишь завуалированными намеками. Тоня уже устала брыкаться и мучить себя домыслами.
– В высших кругах могут шептаться, что она незаконнорожденная, – сказал однажды Федотов Лиговскому, не скрывая опасения в том, что честолюбец Крисницкий откажется связываться с ней.
– Какие могут быть сомнения, если рождена она в законном браке? – удивился Лиговской, почитая это дело решенным и размышляя, даст ли оно всходы, на которые он так надеялся. – Внешние приличия соблюдены. И состояние Литвинова полагается ей, несмотря на козни братца. Уж твоя жена и мои юристы позаботились об этом. Этот идиот не может помешать нам. Так что спи спокойно, Крисницкий не откажется.
– Да, но Тоня может отказаться. Я что ли не хочу для нее определившегося будущего? – в сотый раз вздохнул Федотов, на что Лиговской лишь пожал плечами.
Федотов продолжал молчать, ерзая на стуле и тужась не наговорить лишнего. Он знал наверняка, что Антонина не удержится от расспросов и окольных путей разъяснений. Ну что за желание все всегда знать?! Особенно то, что знать не положено, особенно понимая, как этого не хочет он! Неблагодарная девчонка, сколько он сделал для нее, могла бы проявить уважение, и…
– Мама не была счастлива в браке с моим отцом, поэтому у меня нет нормальной семьи? – спросила Тоня напрямик.
– Душа моя, ты же знаешь…
– Папа! – вскричала Тоня, приподнимаясь с обитого зеленой тканью стула и, опираясь на стол локтями, нетерпеливо взирая на Федотова. – Я уже замужем, я взрослая, можешь ты, наконец, рассказать мне все?! Так или иначе я узнаю, так лучше от тебя. В свете много словоохотливых…
– Ну, нет, дорогая, – усмехнулся Федотов. – Они и сами ничего толком не знают, могут лишь сплетничать. Как было все на самом деле, осталось погребенным в семье, и это верно. И многие, кто знал, непосредственные участники событий, почили. Остальные будут молчать.
– Что за невыносимая привычка создавать вокруг себя тайны! Не была же она, в самом деле, публичной женщиной!
– Как ты смеешь говорить такое о своей матери!
– Так почему, папа, ну почему?! Ты сам не хуже меня знаешь, что, если запрещать, человек сделает это в сто раз быстрее!
Тонино сердечко терзалось тайной. Тайной тем более невыносимой, что ее, считая слишком ранимой, ограждали от правды. Как нестерпимо, когда тебя мнят недозревшей! На самом же деле Тоня знала, насколько она умна и сильна. Правда, в непредвиденных ситуациях часто забывала об этом, чувствуя себя лишней, мучаясь вдобавок из-за застенчивости и безынициативности. Она каждое утро давала себе слово, что будет более открытой.
Федотов испугался, что Тоня натворит бед в поисках правды, и приуныл, что заставило его пойти на отчаянный шаг.
– Твоя мать была сестрой моей жены, это тебе известно. Поэтому ты со мной. Ее брак не был удачным, как ты успела заметить. Она переступила через приличия, за что поплатилась. Мужчина, с которым она связала свою жизнь, обманул ее ожидания, что побудило в ней болезнь. Она давно умерла, Тоня, это правда.
– Так почему я не осталась с родными отца, если брак имел место?
– С родными… – вновь усмехнулся Федотов, мрачно поводя глазами. – С кем из родных? Они для этого не годились. Вредное надменное семейство. Была бы ты бедной воспитанницей. Такая доля влечет тебя?
Почувствовав, что Тоня, наконец, удовлетворена, Федотов задышал спокойнее. Как ребенку, ей до поры хватило простого опьянения.
– Я так рада, что она не была гулящей, – тихо сказала Тоня, не в силах наблюдать за реакцией Федотова. – Это страшило меня больше всего.
«Я так боялся, что ты осудишь ее за измену…» – подумал Федотов.
– Мне обидно другое, – ответил Денис Сергеевич. – Почему ты так желаешь, чтобы тебя воспитывали его родные. Я, мне казалось, всем обеспечил тебя.
– Папочка! – с нежным укором протянула Тоня, порываясь с места и обнимая благодарно принявшего эту вырванную ласку Федотова. – Как ты можешь говорить такое?
Размягченная излияниями Тоня, не отдавая себя отчета, из-за чего, долго не могла заснуть в тот день. До глубокой ночи ворочалась она на постели. Впервые в жизни, к своему безграничному стыду, Тоня подумала о том, что у отца была жизнь до ее появления, были тайны, влюбленности и, возможно, ошибки, слезы, предательства, разбитые чаяния… Этим, казалось Тоне, может похвастаться почти каждый человек. А вдруг и у него была драма? Возможно ли, что он любил ее мать? А вдруг он ее настоящий отец, только из чувства приличия не раскрывает этого? Ведь он не кровный родственник ей, и после смерти своей жены, поначалу занимающейся ее воспитанием, мог спихнуть ее обратно…
«Отца кто-то любил». Эта мысль не вызвала в Тоне, когда она осталась одна, болезненной ревности, но заставляла уши заалеть.
Она распустилась пышно и лениво, свежая пряная ночь. С царственной невозмутимостью, зная, что она царица, хороша до дрожи, до отречения от суетного и познания сердца через поощрение природы. Ароматная прохлада пробиралась сквозь мысли Тони, неприкаянно примостившейся у обрыва, ведущего к оврагу.
Небо светилась обволакивающей затягивающей синевой. Она безостановочно, безмерно вливалась в сознание и не оставляла там место ничему кроме наслаждения. Поглощающая ширина неба не позволяла другим мыслям проникнуть в сознание. Из недалеких не затушенных костров, разведенных пастухами, выливался отчаянный дым, наводняя равнину щемящим терпким запахом, знакомым с детства, любимым и родным. Запах этот волновал душу, рождая столпы неосознанных горчащих мыслей.
По серой пелене проглядывающего ночного неба плыли светлые облака. Казалось, что это серые тучи, застилающие небосвод, а не дымка, позволяющая ему раскрыться. Ночь находила величественно и ярко. Она готовилась проглотить одинокую фантазерку, безмолвно взирающую на нее в поисках вечных истин. Так, по крайней мере, думалось Тоне.
– Тоня, не пора ли нам домой? – спросил совсем некстати Крисницкий, ежась от вечерней свежести.
Тоня раскрыла глаза. Муж прервал полет истинной жизни. Сегодня утром он позволил себе целовать ее долго и тесно, видя, что это ей вовсе не противно. Тоня понимала, что произойдет, когда они вернутся в дом, и не спешила. Крисницкий, окончательно уставший от терзающего Марианну чувства вины, предложил ей остыть друг от друга и какое-то время не видеться. Ему приятно было встретить жену, воспоминания о которой существенно потускнели за месяц, что они жили врозь. Возможно, впервые он ощутил, что она женщина, а не просто испуганный ребенок, отказывающийся меняться под тяжестью мира.
Тоня вяло опустила голову и скала:
– Если хочешь, иди. Я не держу тебя.
Крисницкий топтался на месте.
– Почему ты не уходишь? – спросила она погодя, слыша, что он остался.
– Ты замерзнешь и простудишься.
– О, бог мой, Миша! Не в первый же раз я брожу по саду в сумерках. Ты прости, что и тебя заставляю. Не думала, что тебя не проймешь прогулками. Если уж не нравится вид, вспомни, что это полезно для здоровья!
– Было бы полезно, если бы не угроза здоровью, – буркнул Крисницкий, продолжая стоять возле жены.
Она обернулась, оторвавшись от потемневшей равнины, и с осторожной нежностью поднесла ладонь к его осунувшемуся лицу. Луна бледно из-за серых туч, странно смешивающихся с синим обнажением горизонта, освещала их. Мягкая кожа скользнула по щекам Михаила, задержалась у линии рта. Подчиняясь, скорее, всеобъемлющей любви ко всем и вся, чем истинному порыву, Тоня поцеловала его.
Крисницкий, казалось, того и ждал. Воодушевленный, он ответил с испугавшим ее пылом. Относясь к типу решительных мужчин, он привлекался застенчивыми робкими женщинами, в которых, ко всему прочему, был неуловимый шарм, доставляющий ему ни с чем не сравнимое наслаждение. С силой оторвавшись от Михаила, Тоня, пугаясь его влияния на нее, пожелала ему спокойных снов и скрылась под сенью крыши.
«Зачем, черт возьми, она распыляет меня?» – негодующе подумал Крисницкий, возвращаясь в дом. О том, как сам разжигал ее в Санкт–Петербурге, оставляя после вступления одну, раздосадованную, сбитую с толку, он не вспоминал.
«И зачем я еду сюда?» – нетерпеливо думала Марианна, приближаясь к поместью Федотова. Было ей, конечно, официальное приглашение, но она не собиралась нарушать обособленность.
Кучер остановил двуколку на дворе, слез с козел и, подав госпоже руку, отправился на хозяйскую конюшню потолковать с тамошними кучерами о корме лошадям и разузнать, возможно ли в местном трактире напиться.
Марианна, столкнувшись с почвой, слегка присела. Ее мутило. Оглядывая кринолин, она вздохнула – дорожная пыль сделала свое дело. Теперь в «блеске и нищете» предстать перед хозяевами поместья не получится. На шум из домика, пристроенного к барскому, выползла Надежда Алексеевна, и, недоверчиво воззрившись на грациозную гостью, молчала.
– Добрый день, – сказала Марианна, прикрывая рукой лицо от солнца. – Я Марианна Веденина.
– Ах, вот оно что, – спохватилась Надежда Алексеевна, силясь запоздало изобразить улыбку. – Что ж на пороге стоять, пойдемте. Предупреждены, как же.
Обе женщины через небольшую переднюю прошли в просторную плохо освещенную комнату, служившую для приемов гостей. У Марианны мелькнула мысль, что состоятельные дворяне могли бы с большим вкусом обставить собственное жилище или хотя бы впустить в него больше света. За окном буйствуют краски, смех, а сидеть в этих стенах утомительно и тоскливо… Ах, ну да, ведь дом переходит из поколения в поколение. Словно англичане! Нужно наслаждаться солнцем, пока оно есть, ведь скоро настанут беспросветные осенние месяцы… Марианна, располагая молчаливым одобрением Надежды Алексеевны, тотчас распознавшей в ней даму благородную, а оттого принимая с распростертыми объятиями, подошла к маленькому окошку, затянутому кружевной шторой, и, отодвинув ее, рассмотрела длинную аллею, ведущую к реке.
– Где же хозяева? – спросила она, отворачиваясь.
– В саду. Урожай собирают, – благосклонно ответила Надежда Алексеевна, – в нынешнем году отбоя нет от яблок.
Она не прочь была поболтать с неожиданно и очень кстати свалившейся барыней. Не с Федотовым же ей беседовать. Хозяин поместья погряз в ностальгии по временам прошедшим, а оттого прекрасным, ведь он не помнил и половины бед, свалившихся на него тогда. Свадьба единственного живого человека, к которому был привязан, подкосила и без того хрупкие силы Дениса Сергеевича. Целыми днями Федотов безвылазно сидел в кабинете, читал и гулял по неправдоподобно красивому в это время года саду. А деревня с и без того не слишком ладно устроенным хозяйством все больше проседала вниз.
Он отдалялся от настоящих людей и с отчаянием, более глубоким, чем когда-то, алкал понимания и заботы. А Надежда с радостью дарила бы ее, поскольку, как и подавляющее большинство поживших, не могла причислить себя к числу счастливцев. Но Федотов не подпускал к себе никого, кроме своей Тони, во время разлуки возлюбленной им с удвоенной силой. Надежда, бездетная, иссохшая без ласки и сильных чувств душа, страдала, но не раскрывала сердца, поэтому непосвященным казалась сухой брюзжащей старухой.
– Простите меня, Марианна … Не ведаю, как вас по батюшке…
– Анатольевна, – голос Марианны отчего-то померк.
– Марианна Анатольевна, мне поручено управиться в девичьей. После смерти ключницы много на меня свалилось. Ох, не ровен час еще крестьянам вольную пожалуют, тогда уж совсем не знаю, как жить будем, – Надежда Алексеевна сама удивилась, отчего так разоткровенничалась с первой встречной.
– Тогда я могу пойти в сад и нагнать хозяев? – как бы опасаясь чего-то и подавшись вперед, спросила Марианна и отвела вперившийся в муху на стене взор в прозрачные глаза собеседницы, застенчиво заглянув в рябь их водоема.
– Конечно, они в восточной части поместья. Идите по дороге, усаженной кленами, быстро приметите их.
Марианна благодарно улыбнулась, чуть приподняв щеки. Совсем не замучено, не так, как улыбалась несколько последних месяцев. Ощущая раздражающее подергивание сердца, она вышла из дома и направилась по аллее, усыпанной плеядой мерцающих листьев. Она ни о чем не думала. Если бы начала, неизвестно, смогла бы дойти. А должна была, просто обязана, ведь от этого поступка зависит не только ее будущность.
Завернув в начавшийся яблоневый сад, где в полной мере господствовали уже звучные краски бархатистой осени, Марианна приросла к земле и каким-то первородным инстинктом заставила себя стоять на месте. Тонкий аромат спелых, едва не лопающихся от сока яблок ударил ей в голову. По жилам разлилась пригибающая к земле, пьющая силы усталость.
Тоня опоясана белым передником, должным защитить ее легкое шелковое платье. Крисницкий небрежно облачен в свободную рубашку и непонятного рода брюки. Никакого излишества или вычурности, все донельзя просто и противно. Крисницкий со слабой настороженной улыбкой стоял, подняв голову и вынимая из цепких пальчиков Тони передаваемые ей яблоки, которые та осторожно забирала у дерева. Его лицо светилось спокойствием и благодатью, как будто он разгадал существенную долго не дающую покоя загадку.
Гладкие бока фруктов поблескивали на солнце. Не с меньшей силой блестели глаза тех, кто собирал их, выполняя древний прекрасный ритуал. Марианна, дышащая чувствами, осознала, что воцарившейся семейной идиллии ей касаться запрещено, иначе разбуженная совесть засаднит еще сильнее. Душа в этом затерянном во времени саду пронизывалась, проникалась счастьем, как осенний воздух блестящей паутиной. Только Марианне не было места в стане довольных. Она в очередной раз испытала досаду оттого, что отличается от прочих. Тоска, прогнавшая надежду, оказалась не глубже прежней, но отличалась от нее. Она разбавлялась странной уверенностью, что в любом случае Марианна не добилась бы желаемого.
И даже теперь, воочию убедившись в худших опасениях (как истинная женщина, она продумывала все возможные варианты событий), Веденина не могла поверить. Ведь совсем недавно эта девчонка была ему безразлична… Или он обманывал? В свете последних событий образ Михаила Крисницкого не вызывал у Марианны восторженного отрицания любых пороков, свойственных этому человеку. Как ни пыталась она быть беспристрастной, поддалась, как и все люди, ослепленные чувствами, обожествлению возлюбленного, причем с несколько странной стороны. Она соглашалась, что он далек от совершенства, но убеждала себя, что это не что иное, как бутафория, способ загородиться от докучливых сплетников или убедить самого себя, что он такой же, как остальные.
«И мне он предпочел эту маленькую девочку», – с застывающим, растекающимся и не способным ухватиться за что-то одно взглядом думала она.
Смешным именно в момент крушения планов Марианне показалось то, с каким упорством она цеплялась за Крисницкого все эти месяцы, твердо веря, что сохраняет гордость. Она позволяла себе видеться с чужим мужем, принимать знаки его внимания и молча давала понять, что пойдет с ним, куда он попросит. Лишь бы попросил…
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке