– Я в Туркмению взяла направление…

– Да как же так?!

Подруги побежали все исправлять. Но документы уже разошлись по адресатам. Светлане предстояло работать на крайнем Севере, а Тане – на юге Советского Союза.

Через пять дней выпускники получили на руки направления. Никто из них не ожидал, что расставание будет таким тяжелым. Тане, как старосте группы, часто приходилось бывать в кабинете директора. И в этот раз, заглянув туда по делам, она увидела директора, который курил у окна.

– Здравствуйте, Петр Сергеевич, можно? Я за зачетками.

Он кивнул. Потушил сигарету.

– Иди, Григорьева, посиди со мной пять минут.

Девушка подошла, осторожно присела на край кожаного дивана. Помолчали.

– Как настроение, Таня?

Они посмотрели друг на друга. Она, стараясь справиться с волнением, теребила стопку зачетных книжек, молчала, опустив голову. Петр Сергеевич вытащил из пачки следующую сигарету, подержав, положил обратно. Посмотрел в окно, негромко сказал:

– Каждый год я прощаюсь с выпускниками. Много их было… Кто-то исчезал из поля зрения, кто-то до сих пор навещает родной техникум, кто-то и сам здесь уже работает. Да, много было выпускных групп. А вот такой дружной и сплоченной, как ваша, не было. Наверное, уже и не будет никогда…

Танька подняла на него глаза, полные слез, всхлипнула.

– Ну, ступай, – он вздохнул и отвернулся.

Таня, боясь разреветься, поспешно пошла к двери. У порога обернулась, тихо, на вздохе сказала:

– А мы? А нам как? Техникум. Друзей. Вас, учителей. Как забыть-то?..

Вышла, плотно закрыв дверь. Боясь уронить зачетки из дрожащих рук, присела в коридоре на подоконник и тихо заплакала.

Мимо пробегал Саня Голубь, любимец всей группы, веселый и открытый парень. Увидев Таню в слезах, удивленно открыл рот.

– Григорьева! Ты чего тут приткнулась? Ты плачешь, что ли? Танька, что случилось?!

– Ничего.

– Нет, правда?

Она вытерла ладонью мокрые глаза.

– Просто так поплакать нельзя уже?

– Он присел рядом, обнял за плечи и силком положил ее голову себе на плечо.

– Ну, тогда поплачь, поплачь, дочь моя. Положи мне на плечо головушку твою забубенную и плачь на здоровье.

– С чего это у меня головушка забубенная? – она слабо ему улыбнулась.

– Да так, – он вдруг серьезно добавил, – я, Танька, тоже плакать буду, когда мы разъезжаться начнем. Как-то не предусмотрели мы этот момент. А может, Танюха, распишемся с тобой и здесь останемся?! – он прищурил глаза, – правда, на мой вкус, худовата ты. Но, ничего. В столовке нашей цены умеренные, а капуста отменная. Я из армии вернусь, а ты меня уже толстухой встречать будешь. Как тебе такой расклад?

Танька поправила волосы, собрала зачетки, сунула их в руки парню.

– На, иди уже, жених, неси в группу, мне еще в профком нужно зайти.

– Значит, категоричный отказ? – он поднялся, – смотри, не пожалей потом, я мужик надежный.

– Я подумаю, – она грустно улыбнулась, – у меня еще два дня в запасе есть.

– Ну, думай. А то Дорошина давно уже мне глазки строит, – он небрежно кивнул и пошел в группу.

А она все смотрела вслед ему и думала: «Почему так больно их всех терять? Все равно вместе уже никогда не соберемся. Я знаю, это одни разговоры. Разъедемся и уже не будет времени на встречи. Чувствую, что никогда уже их не увижу. Все, все! Не буду про это думать, сейчас опять заплачу».

Но не думать не могла, и весь день проходила в слезах и печали.

Через годы, вспоминая эти минуты, поняла, что прощалась тогда, наивная и доверчивая Танька, с юностью и самым прекрасным временем своей жизни.

4

Белоруссия, село Закуток 1978 год

– Глянь-ка, Мишка Темнюк марширует.

– То-то я примечаю, Настена уж в который раз к колодцу подходит, да воды набрать не торопиться. Это ведь она его поджидает.

– Бесстыжая какая, прости Господи. Сама ведь со вторым уже на сносях, а все туда же. Старая любовь, видать, не забывается.

– Погоди, Андрей из рейса вернется, уж он ей мозги вправит.

– За кого переживаете, бабоньки?

– Ой, Матвеевна, доброго тебе утречка. И не услышали, как подошла. Да так, стоим вот, калякаем. Сыночком твоим полюбовались. Орел настоящий. Вылитый батька, царствие небесное Степе твоему. Был бы жив, порадовался бы на сына.

– Ведь, не в обиду тебе будет сказано, Мишка-то у тебя озорным рос да отчаянным. В селе первым задирой был, а вот гляди, как в армии поменялся. Совсем другой человек. Пацаном ушел, да мужиком вернулся. Теперь хозяин у тебя в доме настоящий есть. Жалко вот молодуха не дождалась. Теперь вон локти кусает, караулит его. А только чего караулить? Теперь ты чужая жена. Сынок твой пусть любую кралю выбирает. От него ни одна не откажется. Давеча бабы говорили, что слыхали, будто Кудимова Вера сына твоего нахваливала. Да еще сказала, что дочка ее институт закончила. И прямо так и сказала, что красивая бы пара получилась.

– Придет пора, женится – ответила Матвеевна, – а пока чего зря воду лить. Сам невесту выберет.

– Твоя правда. Они теперь родителей не больно спрашивают. Все сами.

А Мишка ковырялся в старом отцовском мотоцикле, старался выбросить из головы недавний разговор с Настей Куприяновой. Вот уже три месяца он дома. Шабашит с ребятами в поселке и готовится к экзаменам в институт. И все эти месяцы она подкарауливает его, клянется, что любит еще сильнее. Мишка сплюнул досадливо, вытер вспотевший лоб и присел на лавочку. Закурил. Смотрел на копошившихся в пыли кур, с раздражением думал, что такой бесстыжей и назойливой прежде Настю не помнил. Ему были неприятны, даже противны все ее слова. Когда ей удавалась встретить его одного, то пыталась прижаться к нему, заглядывая в глаза, Мишка, стараясь быть не слишком грубым, равнодушно выслушивал, потихоньку освобождаясь от ее рук, предлагал успокоиться и жить счастливо с мужем и детьми. Женщина смотрела на него преданными глазами, обещала не беспокоить, но на следующий день все повторялось.

«Совсем распустилась. Как я мог влюбленным в нее быть?! Ни ума, ни фантазии, ей-богу. Курица безмозглая. Ведь доиграется, приедет муж, придет ко мне разбираться. Вся деревня уже смеется. Что делать, ума не приложу. Каким дураком был, когда письмо матери читал и плакал от обиды, что не дождалась и замуж выскочила. И слава Богу, что не дождалась».

Мишка вспомнил армию. Женщины у колодца были правы, когда говорили, как сильно изменился после армии. Служил он в ВДВ на границе с Японией и теперь был твердо убежден, что лучшей школы в жизни не бывает.

Сидел, улыбаясь, понимая, каким глупым пацаном был когда-то. Вспомнил своих армейских сослуживцев, комбата. Много чего произошло за те долгих два с половиной года. Как непросто было ему, ершистому и непокорному по натуре, подчиняться уставу, учиться дисциплине, уважению к товарищам. Да, много чего пережить довелось. И боевые вылеты, когда экипаж истребителя успел сообщить, что подбит и находиться на территории сопредельного государства. Они сидели у заправленного МИГа и молча ждали разрешения на вылет. Когда кабинетный полковник не дал разрешения, капитан Цинандали, отключив рацию, впервые на их памяти громко матерился на русском и грузинском вперемешку, проникающим взглядом посмотрел на них и тихо сказал:

– Совсем плохая связь… Значит, принимаем решение на месте. Дорогие вы мои… Не могу приказать. Попросить могу…

А штурман Сичкарь уже бежал заводить самолет. Они тогда вовремя успели. Спускаясь, видели, как к месту падения самолета уже мчались два японских джипа. Минута в минуту успели принять ребят и подняться в воздух. Японцы не стали стрелять, поднимать шум. А вот в штабе армии шум был. Но утряслось к их общей радости. Капитана Цинандали, взявшего на себя всю ответственность, долго мурыжили особисты. Закончилось выговором, а через месяц присвоением ему звания майора.

А после письма матери его быстро успокоила молодая жена полковника. Вот так удачно все и получалось у сержанта Темнюка: днем служба, а вечером дружба. Но за эти годы он многому научился, многое понял и в родное село вернулся умным, здоровым мужиком.

В селе жизнь тяжелая. С самого утра до темноты есть работа. Если не ленишься, то на столе пироги стоят. Михаил не ленился. С досадой наблюдал, как спиваются друзья детства, как разваливается родное село. Но молодые амбиции били ключом. Чувствуя в себе много нереализованных сил, возможностей, в мечтах улетал высоко. Верил, что запросто горы свернет и поднимется.

Когда провалил экзамены в институт, недоумевал. Он был уверен, что его, такого подходящего, да еще после армии, обязательно возьмут. Щелчка по лбу не ожидал. Самолюбие пострадало. На вокзале к нему подсел интеллигентный мужчина. Посочувствовал. Похвалил. Обещал помочь. Через короткое время свел с деловым человеком. Тот отнесся к Михаилу с теплотой, как к родному брату. И Мишка ему поверил. Индивидуальное предпринимательство только начинало шествие по стране. Все документы готовила бухгалтер – симпатичная сестра начальника Эльмира.

Михаил твердой рукой с новыми часами на запястье подписывал банковские счета как соучредитель кампании и смотрел на мир свысока из салона своего нового джипа.

Очень скоро деловые отношения с белокурой Эльмирой перешли в близкие. Все шло как по маслу. Только мама, изредка приезжавшая к нему в город, грустно качала головой:

– Ох, сынок, ты на меня не обижайся, только не нравятся они мне. В деревне все о тебе высокого мнения; ведь и года не прошло, как ты в город перебрался, а уж и машина, и квартиру богатую снимаешь, да только сердце мое неспокойно. Вот говоришь, Эльмира эта невеста твоя. А почему к нам в село не привезешь, с родней не познакомишь? Дед Гришатка говорил, будто знает про нее нехорошее. Ты бы поспрашивал у него. Он ведь плохого тебе не пожелает. Неспокойно мне, сынок.

– Ты бы, мам, меньше слушала дедушек. Им делать нечего, только семечки на лавке лузгать да слухи распускать. Нормально у меня все. Смотри, вот посудомойку вчера купил. Супер! Три операции выполняет.

– А зачем вам эта машина, сынок? Или у твоей невесты руки больные, что она за собой тарелку не помоет?

– Мам, не начинай. Сейчас время другое. Ты всю жизнь горбатилась. Раньше времени в старуху превратилась. А я хочу, чтобы мои дети в достатке жили. Вот еще немного поработаю и тебя из деревни вытащу, сюда, в город.

– Нет, сынок. Хороший ты у меня, заботливый. Только не уеду я из родного дома. Город он не для всех добрый.

Не зря вещало сердце матери. В октябре, когда зарядили холодные осенние дожди, а по ночам ветер, воя, нагонял тоску, Эльмира собрала свои вещи, поцеловала его, погладила и, пообещав скучать по нему, уехала отдыхать в Грецию. Брат ее улетел в командировку. А на следующий день Михаила арестовали в офисе. Следователь молча смотрел на него несколько минут, потом сказал:

– Просмотрел я твое дело. На вид парень ты неглупый, а вляпался как последний дурак. Они же тебя подставили на раз-два. Ты, когда по ресторанам красную икру кушал, не думал, что бесплатный только сыр в мышеловке? Или тебя мама не учила, что нужно быть повнимательней к людям. Ты пойми, что им мы ничего предъявить не можем. Ни одной зацепки. В третий раз с крючка срываются. А тебе светит хищение госимущества в особо крупных размерах. Как же ты так, Михаил?! Адвоката тебе выделим толкового. Ты ранее не судим. Плюс боевые награды. Только, парень, это полной вины с тебя не снимает. За все нужно платить в этой жизни.

Михаил заплатил тремя годами лишения свободы, по амнистии выпустили раньше. Заплатил смертью матери; не выдержало сердце такой беды. Вышла во двор, тяжело в груди стало, оперлась об изгородь, с тоской прошептала: «Мишенька, сынок», упала на снег и умерла.

5

Поселили Таню в номере при гостинице пограничников в прекрасном местечке Фирюза. Здание оказалась старым, но еще крепким бараком на восемь комнат и общей кухней. Лесхоз оплачивал проживание молодого специалиста, так дело с предоставлением жилплощади временно решилось.

А восемнадцатая весна в жизни Татьяны оказалась переломной.

Туркменская весна – это самое прекрасное что, создал Бог. Так думают все местные жители. С этим утверждением согласны и сотни туристов, посещающие самую южную республику Советского Союза в это благословенное время.

Единственная улица тянулась меж отвесных скал. Огромные чинары живым коридором росли по всей ее протяженности. Под деревьями родниковая вода, направленная в рукотворные арыки, спешила с горных вершин к низовью, где, соединяясь с десятками других ручейков, звонкой речкой убегала к предгорью. А по обе стороны улицы были расположены курортные дома отдыха и детские пионерские лагеря.

Уже в апреле санатории заполнялись отдыхающими. Начинался курортный сезон. В парке с утра до позднего вечера слышался звонкий смех детей. Запах шашлыка, жарившегося на мангалах, приятно щекотал ноздри. Прохлада манила на улицу. А вечерами открывали двери танцплощадки, где никто не стоял в сторонке, потому что воздух в поселке был пропитан неуловимым любовным томлением.