Дана устало вздохнула и потянула его за рукав в свою маленькую прихожую. Усадила на банкетку, а сама осталась стоять, прислонившись к стене.

– Ты уже не моя? – пробасил он, не в силах поднять глаза, будто боялся прочитать в них ответ, кажущийся таким очевидным, но надеясь на то, что невысказанный вслух, он еще может быть иным.

– Ром, – прошептала Дана, и мужчина зажмурил глаза.

– Не надо, все понятно, – проговорил он, притянув ее к себе. Обхватил талию дрожащими руками и уткнулся лицом в живот.

Такой родной запах. Здесь все родное, и эта маленькая прихожая, и старое зеркало на стене, и обшарпанный линолеум с проплешиной у входной двери.

– Прости меня, – снова прошептала Дана, и ее губы задрожали.

Она ненавидела себя в эту минуту. Причинять боль ему – самая большая подлость, но она ничего не могла изменить. С ней останутся ее уважение к этому человеку, безграничное доверие к нему и сожаление, что она подвела его, обманула.

Он как-то сразу связал все свои мечты и надежды с ней одной, и долгое время это грело ей душу, но… она никогда не испытывала с ним того, что открыл для нее Андерсон за эти два дня ее жизни, или нежизни? В ту минуту Дана понимала только одно: заберите у нее Андерсона, и ее не станет. Она просто не выживет с той болью, которая откроется, когда его отдерут от ее тела, сердца и души.

Она позволила Роме уйти тогда из своей жизни, но сама осталась одна, и впереди ее ждала целая ночь без Андерсона. Или целая жизнь?

Дана едва не проехала свою остановку. Очнулась от резкого удара в бок, когда какая-то женщина не посчитала нужным попросить разрешения пройти мимо нее и сделала это самостоятельно, зато успела выскочить из переполненного автобуса в последнюю секунду. Поправив пальто с чудом сохранившимися пуговицами, медленно побрела к дому.

Как пережить этот вечер? Как сейчас сдержаться, чтобы не расплакаться? Так было всегда, когда обстоятельства вынуждали их проводить время врозь. Любое расстояние между ними мучило ее, словно это смерть разлучила их навеки. И она умирала каждый раз без него, чтобы вновь возродиться с его появлением, с его улыбкой, с ласковым и чуть насмешливым: «Детка, ну иди же ко мне».

Рассеянно кивнув соседям, встретившимся во дворе, Дана забежала в подъезд и неспешно поднялась на свой этаж. Оставив за порогом суету угасающего дня, вошла в пустую квартиру и включила свет во всех комнатах, как делала всегда, когда вечерами оставалась одна. Она не переносила темноту и тишину. Очень уж остро они давали почувствовать ей одиночество. Это всегда было время страхов, волнений и сильного сердцебиения. До тех самых пор, пока она не слышала звонок в дверь. Андерсон! Он никогда не открывал дверь сам. Заявлял, что нет большей радости, чем быть встреченным на пороге родной улыбкой любимого человека. И за эти слова Дана прощала ему ночные возвращения за полночь, вскакивая без слов и на крыльях несясь к двери – он вернулся! К ней!

Не раздеваясь, прошла в зал. Гардины никогда не закрывали окна, и свет фонарей назойливо заглядывал сейчас в комнату, где на диване валялся отвергнутый свитер Андерсона – с утра он долго выбирал, в чем же отправиться на репетицию – в кресле скучал забытый им журнал, оставленный еще с вечера, пока он ждал Дану из душа, на столе сиротливо вздыхала его чашка с недопитым утренним чаем.

«Ну вот ты и со мной», – с бесконечной печалью подумала Дана, взяв чашку с холодным чаем. Выпила залпом, поморщилась – Андерсон всегда очень сильно его сластит. Но это единственное, что он позволяет себе делать «через чур», больше ни грамма сладкого, и никаких других излишеств: его фигура – его хлеб. И икра на нем, как он всегда пояснял, лукаво подмигивая зачарованной девушке, чем вызывал волны восторга, лавиной проносящиеся через все ее тело.

Сбросив пальто прямо на пол, Дана натянула на себя вязаный свитер, хранящий тепло любимого мужчины и легкий аромат его одеколона, и с ногами уселась в кресло, сбросив на пол журнал. Конечно же, журнал мод с роскошными девушками. Дана всегда ревновала его к моделям, с которыми он работал, что всегда сильно смешило молодого человека.

– Да они страшные, как смерть, – говорил он с улыбкой. – Видела бы ты их до того, как им сделают профессиональный мейк-ап.

– Правда? – сомневалась в честности его ответа девушка.

– Говорю тебе: они страшилища. Не то, что ты, – и выражение его глаз менялось.

От такого взгляда все внутри у Даны обрывалось и ухало куда-то в бездну, над которой невесомо оставалась парить ее бестелесная свободная душа, обласканная лучами синевы его глаз.

Этой ночью девушке приснился кошмар. Каким-то образом она оказалась на болоте ночью одна. Вокруг мрак с оттенками фиолетового, темно-синего и черного цвета, заброшенность и безлюдье. По краям трясины высится мощный забор черного леса, пики деревьев рвут чернильное небо в клочья, мрачное серое облако закрыло тусклый глаз луны. Но вдруг что-то блеснуло впереди, в болоте. Девушка подбежала и с удивлением увидела прямо на кочке яркую длинную нить, напоминающую новогодний 'дождик', разноцветное елочное украшение. Конец ленты терялся в глубине трясины. Девушка нагнулась, дотянулась пальцами до красочной ленты, потянула к себе, и та легко поддалась. Рядом оказалась еще подобная, и еще одна. Они переливались всеми цветами радуги, сильно контрастируя с окружающей одноцветной мрачностью.

Дана взяла несколько лент и потянула их за собой, сразу найдя дорогу к дому. Дом почему-то был частный, одноэтажный, деревянный. Она повесила ленты на застекленной террасе и отправилась досыпать, пока не наступило утро. И тут случилось что-то ужасное. Девушка увидела в окно, как дом окружили мрачные фигуры, много, и это явно не люди. Контуры человеческие: и голова, и туловище, и руки с ногами, но то, что это не разумные существа, как-то сразу бросалось в глаза. Их походка не была человеческой, и сами они походили скорее на смоляные фигуры без лиц, чернильно-черные болванки. И вот стоят, заглядывают в окна и чего-то ждут, и не уйдут, пока не заберут свое, то, что принадлежит только им.

Сердце девушки сильно заколотилось от ужаса, пока ее вдруг не озарило, за чем же именно они вернулись. Она бросилась на террасу, непослушными пальцами открепила от гвоздя радужные ленты, странное детище мрачных болот, и выбросила за дверь. Вскоре фигуры разошлись, оставив ее в покое.

Дана резко раскрыла глаза. Мягкий свет бра успокаивал, и вскоре ее дыхание выровнялось. Это просто сон, глупый сон. Она повернулась на другой бок, и вдруг замерла. Кажется, она поняла смысл этого сна.

Натянув теплый мужской свитер, прошла на кухню. Поставила чайник на огонь и закуталась поудобнее, пряча руки в слишком длинные рукава. В голове крутилась только одна мысль: «Не бери то, что тебе не принадлежит, все равно придется отдать, вернуть, оставить». Сердце заныло, на душе стало беспокойно и тоскливо.

Она присвоила себе чью-то чужую вещь или чьего-то чужого человека… нет, она просто не проснулась окончательно, это ночной морок все еще держит ее в своей власти.

Дана тряхнула головой, потерла глаза, достала чашку и коробочку черного чая с корицей. Резкий свист чайника заставил ее вздрогнуть от неожиданности, и слезы, наконец, навернулись на глаза. Чужой человек. Не принадлежит ей. И если это не так, тогда почему она постоянно боится потерять Андерсона? Почему ей так мучительно больно оставаться без него? И что, в таком случае, мешает ей безгранично доверять ему? Почему тогда она потеет от страха и ее бьет дрожь, когда зуб на зуб не попадает от ужаса при мысли о неминуемой разлуке? Почему она сама не верит в прочность и долговечность этих отношений?

Дана закрыла лицо руками. Боже, как же она несчастна. За что ей это? Почему? Она просто хочет быть с ним, подчиняться ему, растворяться в нем, отражаться в его глазах, вызывать его улыбку, заставлять его сбиваться с дыхания, и всегда притягивать к себе.

Она всего лишь хочет быть женщиной, к которой радостно возвращаться…

Чайник все свистел, а она беззвучно рыдала, закрыв лицо руками, и слезы сочились из-под пальцев, капали ей на колени.

До утра она просидела на кухне, упершись лбом в оконное стекло, глядя на улицу, в предрассветную серость. Мелкий дождик моросил, ослепляя окно, и тоска не отпускала ее. Из комнаты донеслась мелодия будильника, и Дана заставила себя подняться. Пора собираться на работу. Жизнь продолжается, и никто не отменял ее обязанность вовремя приходить на работу, выполнять свои должностные инструкции, спрятав личные переживания и эмоции куда подальше. От назойливых глаз, от недовольного начальника, и даже от себя самой.

Она устала, как же она устала притворяться, что у нее все в порядке, что она счастлива, что ей совсем не больно. Больно! И от того, что очень обидела Романа, и от того, что нет никаких перспектив в отношениях с Андерсоном, и от того, что никуда не спрятаться от собственных обвинений в распущенности, в бесхребетности. Ну не может она без него. Нашла его, а себя потеряла, и изменить ничего не хочет.