Зато со вступлением на престол Елизаветы расцветает поэтический дар Ломоносова, поскольку он уже не вымучивал из себя стихи, а писал от сердца. И было за что прославлять: в 1747 году Елизавета, например, утвердила новый устав для Академии Наук и Академии Художеств. В оде императрице по этому поводу «Радостные и благодарственные восклицания Муз Российских» Ломоносов прославлял императрицу за покровительство наукам и искусствам и тут же поминает добрым словом Петра Великого и науки, «божественные чистейшего ума плоды». Это уже не воспевание «ратных подвигов» грудного младенца, это – четко выраженная собственная позиция.

Вступив в должность адъюнкта, Ломоносов почти тотчас же предложил устроить химическую лабораторию, которой до сих пор еще не было при Академии наук. Но к реализации этого предложения приступили лишь семь лет спустя: торопиться на Руси никогда не любили, особенно если не видели в этом прямой и немедленной выгоды.

А денежные дела Ломоносова слегка выправились лишь через два года. Тогда и приехали к нему жена с дочерью, чтобы навсегда остаться в России. Дочь Елена вышла замуж за Алексея Алексеевича Константинова, домашнего библиотекаря императрицы Екатерины Второй. А дочь от этого брака Софья стала генерала Николая-Николаевича Раевского-старшего, героя Бородина и отца Марии Волконской, первой «декабристки». Какие причудливые узоры ткет Судьба!

В 1744—1745 годах Ломоносов проявил невиданную энергию и работоспособность. Помимо четырех собственных оригинальных научных работ, он перевел с немецкого книгу своего учителя Вольфа «Сокращенная экспериментальная физика» и снова подавал прошение о необходимости химической лаборатории, причем прилагал и подробный проект ее устройства. Сенат отреагировал на прошение положительно и утвердил Ломоносова в звании профессора химии.

После начавшегося, наконец, строительства химической лаборатории Ломоносов, воспользовавшись очередным торжественным собранием Академии наук, произнес свое знаменитое «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне». Сама императрица в этом славословии мало что поняла, лишь милостиво головой кивала, но ее новый молодой фаворит Иван Шувалов, человек образованный и тяготеющий к наукам, стал откровенно покровительствовать Ломоносову. А что нравилось «Ванечке», тем немедленно начинала восхищаться Елизавета. И всячески потакала своему любимцу.

Например, годами тянувшийся вопрос об открытии Московского университета, был решен в десять минут, едва лишь фаворит после очередной беседы с Ломоносовым, обратился к императрице. Она не только повелела создать университет по проекту ученого, который взял за образец университеты иностранные, но и отпустила на это значительную сумму, а открытие столь важного для России учебного заведения приурочила ко дню именин матери «Ванечки». «Татьянин день» – это ведь оттуда, это в память последней любви стареющей Елизаветы.

И устройство химической лаборатории стараниями того же Шувалова сдвинулось с мертвой точки. Впрочем, кое-что для этого сделал и сам Ломоносов. В 1748 году написал новую «Оду на день восшествия на престол Ее Величества государыни императрицы Елизаветы Петровны». Ода так понравилась государыне, что та пожаловала Ломоносову «две тысячи рублев в награждение».

Неожиданно полученные деньги дали возможность расплатиться с незаметно накопившимися долгами, а в феврале 1749 года Ломоносов с удовлетворением отмечал, что лаборатория «уже по большей части имеет к химическим трудам надлежащие потребности и в будущем марте месяце, как скоро великие морозы пройдут, должна будет вступить в беспрерывное продолжение химических опытов».

1748 год вообще был особенно удачным для Ломоносова в литературном плане. Было, наконец, издано его «Краткое руководство к красноречию, книга первая, в которой содержится Риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки».

Сколько бы ни обвиняли недоброжелатели Ломоносова в том, что большая часть его «Риторики» заимствована у древних римлян и современных немецких ученых, этот труд, несомненно, внес огромный вклад в развитие российской словесности. Во-первых, «Риторика» была написана по-русски, тогда как ранее преподавалась исключительно на латыни. Во-вторых, в книге – для подтверждения различных риторических правил – приводилось множество примеров стихотворных и прозаических произведений, оригинальных и переводных, причем переводы были также выполнены Ломоносовым.

Но главное заключалось в том, что ему удалось собрать в своей книге все лучшее, что имелось в то время в весьма скудной русской светской литературе. И, наконец, книга была написана таким великолепным и внятным языком, что даже полвека спустя потомки читали «Риторику» и восхищались ею. Им, как и Державиным, зачитывались чуть не вплоть до самого Пушкина.

И даже много позже о литературном творчестве Ломоносова высоко отзывался Виссарион Белинский:

«Во времена Ломоносова нам не нужно было народной поэзии; тогда великий вопрос – быть или не быть – заключался для нас не в народности, а в европеизме… Ломоносов был Петром Великим нашей литературы… Не приписывая не принадлежащего ему титла поэта, нельзя не видеть, что он был превосходный стихотворец, версификатор… Этого мало: в некоторых стихах Ломоносова, несмотря на их декламаторский и напыщенный тон, промелькивает иногда поэтическое чувство – отблеск его поэтической души… Метрика, усвоенная Ломоносовым нашей поэзии, есть большая заслуга с его стороны: она сродна духу русского языка и сама в себе носила свою силу… Ломоносов был первым основателем русской поэзии и первым поэтом Руси»

Тут следует отметить, что с 1749 года в деятельности Ломоносова начались заметные изменения. Не оставляя занятий естественными науками, продолжая создавать научные (и не только) литературные произведения, он постепенно приступил к практическим делам, то есть стал воплощать в жизнь новейшие научные достижения – не только свои, но и других ученых того времени.

Позже Александр Сергеевич Пушкин подчеркнул необычайное разнообразие трудов Ломоносова:

«Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник».

В первый же год существования химической лаборатории Ломоносов придал своим работам сугубо практический характер. Прекрасно понимая, что в мало просвещенной, чтобы не сказать – невежественной – тогда России заслуги науки признавались лишь тогда, когда ее открытия имели непосредственное отношение к повседневной жизни, ученый стремился убедить общество в пользе, приносимой науками вообще.

Уже в январе 1749 года он приступил к опытам, «до крашения стекол надлежащим». С тех пор работы по изысканию новых, более совершенных способов приготовления красок для стекол велись непрерывно. Результаты же современники могли воочию узреть в созданных впоследствии великолепных мозаиках.

И остается только удивляться работоспособности ученого, которого постоянно отвлекали на рассмотрение и исправление различных переводов, сочинения стихотворных надписей к иллюминациям, сочинение по приказанию императрицы двух трагедий: «Тамира и Селим» и «Демофонт», довольно, кстати, бездарных.

Зато безусловно успешным было изобретение Ломоносовым новых физических инструментов и производство многочисленных физических и химических опытов, а также обучение студентов и борьба с недоброжелателями «от науки». Сам Ломоносов явно тяготел именно к физике и химии, но это не мешало ему писать и публиковать весьма смелые по тем временам научные трактаты: «Слово о происхождении света» (1756), «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих» (1753), «Русская Грамматика» (1755) и так далее.

Объективности ради следует сказать, что заслуги Ломоносова были в какой-то мере оценены Елизаветой: он был пожалован в коллежские советники и получил дворянство. Это заткнуло рты многим недоброжелателям: императрица, как и ее великий отец, почитала людей по уму, а не по древности рода, а спорить с самодержицей, идти наперекор ее воле было чрезвычайно мало охотников. Но по-настоящему идеи и начинания Ломоносова, как естествоиспытателя, при его жизни были поняты и оценены лишь очень немногими учеными, такими, например, как известный математик Эйлер.

Не понимали и не ценили трудов Ломоносова даже его коллеги в Академии. Заговорили о «народном самородке» лишь через 90 лет после его смерти, когда пришлось вспомнить, что Ломоносов был основателем Московского университета… На сами же труды Ломоносова обратили надлежащее внимание лишь в 1900 году, когда исполнилось 150 лет со дня основания им первой русской химической лаборатории.

Что ж, прав был поэт – «большое видится на расстоянии». Об этом можно только пожалеть, так как работы Ломоносова за первые 10 лет академической службы были действительно необычайно глубоки и серьезны. Со всею очевидностью это обнаружилось лишь в самое последнее время, благодаря многочисленным детальным исследованиям целого ряда специалистов.

Академик Вальден, например, в «Ломоносовском Сборнике» (СПб., 1911) чтения» писал:

«Если мы сравним гигантскую программу физико-химических опытов Ломоносова с современным состоянием физической химии, то нас прямо поразит общность научного материала задуманной Ломоносовым и созданной в продолжение 150 лет физической химии… Даже новейшая область физикохимии, химия коллоидов, Ломоносова не забывается; им уже предчувствуется связь химии с электричеством… Его взгляды настолько современны, и изложение их настолько свежо, что при чтении их мы забываем, что полтораста лет разделяют нас, современных физико-химиков, от того, кто может быть назван „отцом физической химии“… Особенно нас, химиков, привлекают его взгляды на происхождение янтаря, его гипотезы образования каменного угля, смолы, асфальта и нефти… Мне кажется, Ломоносов еще до времен Лавуазье мог бы легко создать свою эпоху химии. Будь он верный и терпеливый исполнитель всех намеченных им теоретических и экспериментальных планов, он совершил бы перерождение химии не в химию конца XVIII века: его новая химия явилась бы соперницею физической химии конца XIX века».

В том же сборнике профессор Меньшуткин писал:

«Наиболее удачно разработаны Ломоносовым два основных вопроса физики: о сущности тепла и о газообразном состоянии тел. Согласно его механической теории теплоты, последняя есть внутреннее невидимое движение тел, именно движение составляющих их частичек; при помощи ее Ломоносов удовлетворительно объяснил все явления, связанные с теплотой, и совершенно отвергал существование тепловой материи или теплотвора, который признавался всеми учеными до 60-х годов XIX века. Лишь через 110—120 лет после Ломоносова начинает распространяться ныне общепринятое воззрение на теплоту как на движение частиц тепла. Ломоносов интересовался не только грозами, но и метеорологией в ее целом, вполне сознавал всю важность предсказания погоды и стремился устроить метеорологические станции, пытался при помощи самопишущих инструментов исследовать верхние слои атмосферы: эти мысли были осуществлены только в самом конце XIX столетия. В последние годы жизни он отдается исследованию силы тяжести при помощи маятников; пишет большое руководство ученого мореплавания с многочисленными новыми приборами; составляет диссертацию о ледяных горах, где проходит к совершенно верному выводу, что эти горы могут образоваться только у берегов морей из пресной воды; снаряжает морскую экспедицию для изучения северных морей. Наконец, он делает замечательное открытие даже в астрономии: при прохождении планеты Венеры через солнечный диск в 1761 г. Ломоносов увидел то, чего не заметили десятки астрономов, наблюдавших это явление, а именно, что планета Венера окружена большой атмосферой. И во всех этих работах мы видим, как и в более ранних, богатство новых идей и взгляды, зачастую приближающиеся к теперешним».

И, как итог, пространное выступление академика Вернадского:

«Среди всех работ Ломоносова в области геологии и минералогии резко выделяется его работа о слоях земных. Она является во всей литературе XVIII века – русской и иностранной – первым блестящим очерком геологической науки. Для нас она интересна не только потому, что связана с научной работой, самостоятельно шедшей во главе человеческой мысли, сделанной в нашей среде, но и потому, что она в значительной мере основана на изучении природы нашей страны; при этом она сделана раньше той огромной работы описания России, которая совершена была натуралистами, связанными с Академией Наук, в течение царствования императрицы Екатерины II…».

Небольшое отступление. Как-то исторически сложилось, что начало изготовления в России фарфора и создание соответствующей фабрики ставят в заслугу Михаилу Васильевичу Ломоносову. Да, в бумагах ученого сохранилось множество рецептов изготовления «порцелина», но первый фарфоровый завод по приказу императрицы Елизаветы был построен еще в 1744 году около Петербурга. И главная заслуга в изготовлении русского фарфора принадлежит выдающемуся русскому ученому, технологу и экспериментатору Дмитрию Ивановичу Виноградову, который одно время учился вместе с Ломоносовым. Но и только. Ломоносов занимался не фарфором – он со страстью отдавался мозаичному делу.

Его долгие хлопоты не сразу, но увенчались успехом. В 1753 году Ломоносову удалось получить крупный заказ от императрицы Елизаветы. Ему поручено было украсить восемью мозаичными картинами многосложный и роскошный памятник Петру Великому; монумент предполагалось поставить в Петропавловском соборе.

Одна из картин, изображавшая Полтавский бой, была закончена и сдана. Но дальнейшая ее судьба, увы, неизвестна. Исчезла и вторая, незаконченная из-за смерти Ломоносова мозаика, изображавшая взятие Азова. Да и предполагаемый памятник Петру так и не был возведен – времена изменились.

В январе 1762 года скончалась императрица Елизавета, и на престол взошел ее племянник – Петр Третий, бывший герцог Карл-Петр-Ульрих Голштейн-Готторпский, до 11 лет воспитывавшийся своим отцом, супругом старшей дочери Петра Великого Анны, как законный наследник шведского престола. Елизавета забрала сироту-племянника, перекрестила его в православие и объявила цесаревичем наследником. А через три года нашла ему невесту – принцессу из захудалого немецкого Ангальт-Цербстского княжества Софию Фредерику Августу, во святом крещении – Екатерину Алексеевну.

Император Петр правил 186 дней и даже не успел короноваться. Военный переворот, наподобие того, который возвел на престол его ныне покойную тетку, сделал императрицей его супругу – в будущем Екатерину Великую. Перемены в государстве Российском были столь велики и значительны, что о памятниках, мозаике и науках вообще временно забыли.

Ломоносов напомнил о себе традиционной Одой, в которой сравнивал новую императрицу с Елизаветой, выражал надежду, что Екатерина II «златой наукам век восставит и от презрения избавит возлюбленный Российский род» и приветствовал начинания Екатерины в пользу русского просвещения и воспитания. В данном случае он не ошибся: новая императрица впервые после смерти Петра Великого занялась государственными делами во имя и во благо России. Екатерина могла бы поддержать многие начинания Ломоносова и собиралась это сделать. Но судьба распорядилась иначе.

С 1763 года Михаил Васильевич стал прихварывать и все реже выходил из дома. В июне 1764 года императрица, узнав о болезни Ломоносова, без предварительного оповещения и без доклада отправилась к нему домой в сопровождении княгини Дашковой и некоторых придворных. Ломоносов, не ожидавший никаких гостей, сидел в своем кабинете.

Императрица сразу увидела, что силы великого человека иссякают, и постаралась ободрить его: обещала всяческое содействие, приглашала «запросто» приезжать во дворец и обращаться со всеми просьбами непосредственно к ней. Ломоносов отблагодарил государыню за ее визит восторженными стихами, но для всего остального было уже слишком поздно.

Даже полученное известие о том, что он избран почетным членом Стокгольмской и Болонской академий наук, не смогло возродить в ученом ни сил, ни интереса к жизни. В апреле 1765 года, на второй день Пасхи, около пяти часов пополудни, Ломоносова не стало.

Он встретил смерть со спокойствием истинного философа. За несколько дней до нее сказал одному из своих друзей:

– Я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть; жалею только о том, что не мог совершить всего того, что предпринял для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии, и теперь, при конце жизни моей, должен видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною.

Похороны Ломоносова прошли с большою торжественностью, при огромном стечении народа, сенаторов и вельмож. Михаил Васильевич был погребен 8 апреля на кладбище Александро-Невского монастыря. Через год на могиле был поставлен памятник из каррарского мрамора с надписью на русском и латинском языках.

«Въ память славному мужу Михаилу Ломоносову родившемуся въ Колмогорахъ въ 1711 году бывшему статскому советнику Съ.-Петербургской Академiи наукъ профессору Стокголмской и Болонской члену разумом и науками превосходному знатнымъ украшениемъ отечеству послужившему красноречiя стихотворства и гистории россiйской учителю первому въ Россiи безъ руководства изобретателю преждевременною смертiю отъ музъ и отечества на дняхъ святые пасхи 1765 году похищенному».