Глава седьмая. Приятные новости и не очень приятные мысли

А потом время понеслось, как сорвавшиеся с горы санки. Я подружилась со всеми великими княжнами, включая совсем еще малышек – Екатерину и Анну. Призвав на помощь все свои дипломатические умения, кое-как наладила отношения со свекровью. Выяснилось, что она обожает маленькие сувениры – просто так, без повода, и я регулярно преподносила ей то вышитый платочек, то разрисованную чашку, то найденный на прогулке диковинной формы корень, из которого Мария Федоровна вытачивала фигурку: работу на точильном станке она обожала.

Раз в неделю, с точностью самолетного расписания, меня приглашал к себе «на партию в шахматы» император. Нет, в шахматы мы с ним, конечно, играли и, конечно, я всегда проигрывала, но помимо этого беседовали об исторических событиях, о положении в Европе, о политике вообще. И каждый раз во время этих встреч я диву давалась: кто пустил слух о Павле Петровиче, как вздорном и желчном человеке?

Нет, конечно, Павел Петрович не был ангелом, к тому же часто ошибался, но ошибался, честно и искренне признавая свои ошибки. Да, и в самих ошибках его были честные побуждения, были порывы благородные и великодушные, о которых мало кому было известно, но которые вполне могли бы оправдать его в глазах потомков.

Его отличали обостренное чувство долга, беспримерный среди монархов демократизм и глубоко рыцарское благородство, неведомое при развращенном дворе Екатерины II. Будучи высокого мнения о своем положении, Павел Петрович предъявлял к нему и строгие требования. По его убеждению, «долг тех, которым Бог вручил власть править народами, – думать и заботиться об их благосостоянии». И он всеми силами старался выполнить этот долг, как он понимал его.

Мысль о народном благосостоянии была его постоянной мыслью. Он во всем хотел служить примером для всех, чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своей волей… Разумеется, такая наивность вызывала смешки за его спиной и злые сплетни.

Кстати сказать, император презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невиновного.

Собственно говоря, его благоволение ко мне и началось с того, что я осмелилась ему возразить. Точнее, вступиться во время обеда за императрицу, которая сморозила какую-то глупость по поводу входившего в силу французского консула Наполеона Бонапарта. Кажется, назвала его «грязной обезьянкой».

Император мгновенно вспылил:

– Как вы можете отзываться подобным образом об этом человеке? Вы что, знаете о нем какие-то подробности, знаете его дела?

– Нет, но плебей, лезущий во власть…

– Дура! Бонапарт – дворянского рода с Корсики. И чтобы я больше…

Глаза императрицы уже были полны слез, а носик подозрительно покраснел, когда вмешалась я:

– Папенька, вы неправы.

– ЧТО?! – резко обернулся ко мне император.

– Маменька всего лишь неудачно выразилась. Она ведь не занимается политикой, как вы, и не может всего знать. А у женщин личные впечатления часто перевешивают фактическую картину. Согласитесь, Бонапарт – не идеал мужской красоты.

Император фыркнул и засопел – верный признак того, что приступ гнева миновал.

– А ты смела, княжна Елизавета. Сказать мне, императору, что я неправ…

– Вы прежде всего человек, папенька, – продолжила я, не обращая внимания на отчаянные толчки ноги Александра под столом. – Как император, вы не имеете права ошибаться, но как человек в семейном кругу…

Императрица бросила на меня благодарный взгляд и прикоснулась к рукаву мундира супруга:

– Пусть ваше величество простит меня…

– Пустое, душенька, – отозвался Павел Петрович, – приходя в благодушное настроение. – Напротив, я очень рад, что ты не очарована этим корсиканцем, как многие дамы в Европе.

– Да Боже сохрани!

– Я слышал, он женат на мулатке, – постарался увести разговор в сторону от опасной темы Александр. – Она откуда-то с южных островов.

– На креолке, – поправила его я. – Она уже была замужем, ее муж погиб во время террора. Там еще есть двое детей – мальчик и девочка. Как же ее… ах да, Жозефина!

– Она красива? – с неподдельным любопытством осведомился император.

– Я не видела портретов, – увернулась я.

– Говорят, что некий майор здесь, в Петербурге, тоже женился на креолке, – живо вмешалась в разговор Аннет, обожавшая сплетни. – Она то ли внучка, то ли правнучка знаменитого арапа Ганнибала. У них уже дочка родилась.

– Только негритят здесь не хватало, – ворчливо заметила императрица.

– Ах, нет, маменька, говорят, что девочка – совсем блондинка.

– Да будет вам о глупостях, – вмешался император. – Мадам, через неделю прибывают эрцгерцог Иосиф Габсбург и наследный принц Фридрих Людвиг. Надеюсь, у вас все готово к приему высоких особ?

– Конечно, государь.

Со мной что-то произошло: голоса вдруг стали доноситься глухо, как через вату, в глазах потемнело и я куда-то провалилась.

Очнулась уже на кушетке, вокруг столпились взволнованные родственники с императором во главе.

– Что с тобой, княгиня Елизавета? – обеспокоенно спросил он. – За доктором уже послали, сей минут будет.

– Благодарю, папенька, мне уже лучше. Вдруг голова закружилась…

Императрица глядела на меня менее ласково, но с каким-то проблеском понимания в глазах. Похоже, она о чем-то догадывалась… но о чем?

В это момент появился доктор Роджерсон и почтительно попросил всех удалиться. Осмотр больного – дело интимное…

Через некоторое время доктор столь же почтительно пригласил августейшее семейство вернуться. Я уже не лежала на кушетке, а сидела в кресле и переваривала услышанный диагноз.

– Что с великой княгиней? – с порога выпалил император. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Напротив, положение ее императорского высочества есть весьма серьезно. Нужен строгий режим, особое питание, свежий воздух, да.

– Да что с ней? – не выдержал Александр.

– Поздравляю вас, ваше императорское высочество. Великая княгиня есть в ожидании дитя. Время пока небольшое.

– Элиз беременна! – взвизгнула Аннет.

Александр украдкой вытер глаза носовым платком, а император прослезился открыто.

– Ну, наконец-то! Спасибо, княгиня Елизавета, порадовала.

– Поздравляю, – с почти доброй улыбкой произнесла и свекровь. – Доктор, а какой срок?

– Неделя двенадцать, полагаю…

В голове у меня с бешеной скоростью закрутился счетчик. Двенадцать недель, почти три месяца, а если точнее, то… то с нашей первой ночи с Александром. Получилось! Теперь ни у кого и мысли не возникнет от законного ли мужа ребенок.

– Как ты себя чувствуешь, Лизонька? – осведомился Александр.

– Превосходно, дорогой. Простите, что я испортила вам всем обед, но я право же не ожидала…

– Не извиняйся, дочь моя, – снисходительно произнесла императрица. – Очень немногие женщины не испытывают головокружения во время беременности.

– Да уж куда мне до вас, маменька, – пробормотала я. – Давайте все-таки закончим обед. Я голодная.

Император заразительно расхохотался?

– А на соленое пока не тянет, княгиня Елизавета?

– Тянет, папенька. Так его же к столу почти не подают.

– Теперь будут подавать, – утешил меня император.

Он подошел к супруге и нежно обнял ее. Императрица зарделась от неожиданности и удовольствия.

– Ну вот, Маша, скоро будем внука нянчить. Дожили, слава Богу

– Дай Бог, чтобы внука, – всхлипнула императрица.

– А мы помолимся, помолимся, и Бог даст. Ну вот, новые блюда принесли, давайте поедим.

Когда я села на свое место за столом, то обнаружила перед собой хрустальное блюдечко с солеными огурцами. Я благодарно улыбнулась императору.

– А к завтрему велю грибочков соленых доставить, – подмигнул он.

Стыдно признаваться, но огурцы я практически смела. И почувствовала себя гораздо лучше.

– Вина больше не пить, – приказал император. – И от верховой езды воздерживаться. Пешочком, княгиня Елизавета, пешочком, не меньше двух часов в день. Правильно, ваше величество?

– Вы как всегда правы, государь, – склонила та голову. – Нужен свежий воздух и умеренное движение.

– Значит, дитя должно появиться на свет в конце мая, – поделился с окружающими своими мыслями император. – Прекрасное время. В апреле перевезем княгиню Елизавету в Павловск, пусть наш внук родиться там же, где рождались все наши дети.

Вся эта суматоха продолжалась несколько дней, а потом все благополучно переключились на другое важное событие: в ноябре 1798 года в Петербург одновременно прибыли сразу два жениха: для старших дочерей Александры и Елены.

За два месяца до этого императору Павлу и императрице Марии Федоровне поступило предложение от австрийского двора о возможном заключении брака великой княжны Александры и эрцгерцога Иосифа, Палатина Венгерского, брата австрийского императора и его наследника. Переговоры велись тихо и скромно. В них принимал живейшее участие (по поручению императора) светлейший князь Н. В. Репнин. Ему был оказан в Вене блестящий прием, император австрийский Франц-Иосиф сам приехал в Вену из Бадена, чтобы дать Репнину аудиенцию.

А вот теперь сам эрцгерцог Иосиф, Палатин Венгерский, приехал в Петербург, просить руки нареченной невесты. На меня он произвел самое приятное впечатление: умный, образованный человек, немного застенчивый, но крайне деликатный. И – что было особенно приятно – влюбившийся в Александрину с первого взгляда.

И, тем не менее, счастья этот брак не сулил. Во время очередной партии в Шахматы с императором, тот показал мне письмо, написанное графом Ростопчиным русскому послу в Лондоне графу Воронцову:

«…Поверьте мне, не к добру затеяли укреплять союз с австрийским двором узами крови. Это только лишнее обязательство и стеснение: такие связи пригодны лишь в частном быту. Из всех сестер своих она (Александра) будет выдана наименее удачно. Ей нечего будет ждать, а детям ее – и подавно».

— Что скажешь, княгиня Елизавета? Прав ли Ростопчин в своих предсказаниях?

– Папенька, браки заключаются на небесах, – попыталась я уклониться от прямого ответа.

Слишком хорошо мне была известна судьба будущей эрцгерцогини Австрийской.

– Это мне и без тебя известно.

– Меня беспокоят нескончаемые интриги Австрийской империи против союзной – союзной, папенька! – России. Конечно, кому могут понравиться понравятся могущество и блеск, которые подавляют? Но, с другой стороны, по происхождению эрцгерцог почти равен великой княжне…

– Да, выдавать ее за мелкого немецкого князя или герцога я не хочу. После того, как она почти стала королевой шведской…

– Вам виднее, папенька. Но я лично Австрии не очень доверяю. Вот если бы Бонапарт был императором, лучшей партии для Александрин и сыскать было бы невозможно.

Император бросил на меня быстрый пронизывающий взгляд:

– Вижу, ты более благосклонна к корсиканцу, чем остальные наши дамы.

– Да, – кротко согласилась я. – Ибо прозреваю в нем великую личность, равную вам по масштабу и дерзостности замыслов.

– Может, ты и права. Но я связан договорами с Англией и Австрией, а они с Францией – непримиримые враги.

– Договоры, случается, разрывают… – очень тихо ответила я.

– Ты к чему клонишь, княгиня Елизавета?

– А к тому, папенька, что беременные женщины бывают очень проницательны… иногда. Мне тут сон был: австрияки и англичане попросили у вашего величества военной поддержки в войне с Францией…

– И что?

– А то, что все равно проиграли, а русских солдат на произвол судьбы бросили.

– Вздор несешь, княгиня Елизавета! – вспылил Павел. – Не женское это дело – в военные дела ввязываться.

– Так разве ж я ввязываюсь? – изумилась я. – Я вам сон пересказываю. И не кричите так, внука испугаете.

Павел Петрович мгновенно отошел от приступа гнева и расплылся в довольной улыбке.

– Еще не шевелится?

– Скоро начнет.

– Ты гуляешь, сколько тебе велено?

– Хожу, – поправила я его. – По петербургской поздней осени много не нагуляешься. Простудиться боюсь.

Партию в шахматы я, конечно, проиграла.

Но, как мне представлялось, заронила некое зерно сомнения в императорскую голову. При всей кажущейся взбалмошности и непредсказуемости, в нем было очень много здравого смысла и, даже если это кому-то покажется невероятным, рыцарства и утонченности. Эти прекрасные врожденные качества привлекали к нему любовь и преданность многих достойных людей, чуждых личных выгод.

Мать сделала из Павла подозрительного невротика, историки ославили как самодура и полупомешанного. Кому-то, наверное, было выгодно именно так преподнести потомкам личность невинно убитого человека. Узнать бы только – кому: ведь корни всей этой «рекламной компании» находились именно в том времени, в которое я попала.