После этого мне моментально обмотали ноги тонкими полосками ткани (портянками, что ли?) и надежно их закрепили.

– Ну вот, теперь можно и трапезничать, – с удовлетворением произнесла Агафья, пробудив во мне чувство голода.

И то сказать: больше суток маковой росинки во рту не было, не считая лекарского снадобья.

А лекарь оказался легок на помине. Возник в дверях, уже согнувшись в поклоне.

– Как государыня-царица, по здорову ли?

– Почти совсем здорова. Чуть-чуть голова кружится.

– Снадобье мое пила ли сегодня?

Врать мне не хотелось.

– Сегодня еще не пила. А вчера вечером меня от него враз в сон кинуло.

Лекарь удовлетворенно покачал головой.

– Так и правильно. Надобно более спать.

– Да не хочу я более спать! – решилась я на маленький бунт. – Вечером приму, перед сном.

– Но так неправильно!

– А я так хочу.

Лекарь развел руками:

– А что я государю скажу?

– Скажешь, оздоровилась царица. Почти совсем поправилась.

– Но это не будет правдой!

– Это будет правдой, – подпустила я суровости в голос. – Днем я спать более не буду.

Тяжело вздыхая, лекарь осмотрел меня, то есть пощупал пульс и обследовал язык.

– Путь будет по-вашему, государыня. Вы действительно сильно оздоровились. Но снадобье хотя бы на ночь пейте.

– На ночь выпью. А завтра в баню пойду.

Это мое заявление, похоже, сразило лекаря наповал.

– Там же жарко и душно. Не можно выдержать даже здоровому.

– Немцу, может, и не выдержать, – усмехнулась я. – А для нас, русских, баня – первое лекарство.

Как ни странно, Агафья больше не возражала. По-видимому, заявление лекаря, что я «сильно оздоровилась» все-таки произвело на нее должное впечатление.

– Вечером опять проведаю, коли дозволите.

Я милостиво кивнула головой.

– Дозволяю. Только принеси с собой мела толченого. После твоих снадобий зубы чистить надо. Да приходи пораньше, вечером мне к государю…

Совершенно ошалевший лекарь раскланялся и удалился, а я приступила, наконец, к вожделенной трапезе. Небольшой столик девки споро заставили блюдами с пирожками, какой-то рыбой, квашеной капустой. Венчал все это великолепие кувшинчик с каким-то питьем.

– Что это? – на всякий случай спросила я.

– Сбитень, государыня.

– А капуста к чему?

– Так ведь пост, касатушка, завсегда на Праскеву-Пятницу. Запамятовала?

– Запамятовала, – согласилась я и принялась за еду.

Пирожки с капустой и грибами просто таяли во рту, а печеная рыбка была выше всяких похвал. Сбитень же мне не показался: то ли компот, то ли чуть подслащенный чай. Но пришлось пить: кофе мне тут явно никто подносить не собирался.

А вот с этим нужно что-то делать. Известно ведь, что сейчас кофе пьют не только турки, но и венцы, от них этот обычай перенявшие. Значит, можно при желании достать мешочек с зернами. Надо только к государю подластиться.

– Спасибо, сыта, – объявила я и собралась выйти из-за стола.

– А молитву?! – возопила Агафья.

Я украдкой вздохнула.

– Начинай. Я за тобой.

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй и благослови.

И эту молитву я вспомнила после первых же слов Агафьи. Значит, нужно заниматься самообразованием. Не всегда же нянька рядом со мной будет.

– Молитвенник подайте, – распорядилась я. – Желаю господа поблагодарить за чудесное свое исцеление.

Молитвенник подавать не было нужды: огромный талмуд, раскрытый на середине, лежал на специальной подставке возле окна. Рядом стояло простое деревянное кресло: надо полагать, для пущего смирения.

Я открыла молитвенник на первой странице и залюбовалась. Написанный явно вручную, с выделенными золотом и киноварью буквами с картинками. Сначала залюбовалась, потом – зачиталась. При этом меня не покидало стойкое ощущение «дежа вю»: знала я все эти молитвы когда-то, точно знала, и теперь прочтенное замечательно ложилось на подготовленную почву.

– К тебе Великая княгиня Ирина жалует, государыня, – услышала я голос Агафьи. – Прикажешь звать?

– Зови, конечно, – оторвалась я от своего благочестивого занятия. – Угощать чем-нибудь надо?

– Сейчас не надо, – шепотом быстро сказала Агафья. – Ты же ее не на чай звала, сама пришла о здоровье проведать.

Не слишком родовитая Ирина Годунова попала в царские палаты, да еще и стала любимой женой царевича Федора Иоановича потому, что дядья Бориса и Ирины издавна занимали достаточно высокое положение при московских государях. Их дядя Дмитрий Иванович был пожалован в думу в чине постельничего.

Потому-то брат с сестрой еще в детские годы оказались при царском дворе, где воспитывались вместе с детьми Ивана IV. Этим в значительной степени объясняются крепкие связи Бориса и Ирины с царевичем Федором, перешедшие в искреннюю взаимную любовь. Свадьба была слажена без традиционного царского смотра невест,

На момент свадьбы Ирине было 23 года, так же как и ее мужу Федору Иоановичу.

Но она не выглядела зрелой матроной: среднего роста, худощавая – на Руси такие невесты были не в цене. Только огромные серые глаза были прекрасны, и в них светился незаурядный ум.

Ирина от середины светлицы отвесила мне поясной поклон и негромко спросила:

– По здорову ли, пресветлая государыня?

– Спасибо, все уже хорошо, отозвалась я, мучительно соображая, как мне ее величать. – Сама-то как здравствуешь?

В глазах Ирины мелькнуло неподдельное удивление.

– Твоими молитвами, пресветлая государыня.

– Да ты присядь, в ногах правды нет. Вот я прикажу нам сбитню подать.

– Благодарствую, пресветлая государыня.

Мои нервы не выдержали этого бесконечного величания.

– Да хватит уж меня «пресветлой государыней» звать. Одни мы тут. Ты – супруга царского сына, я царская супруга. Наедине можем друг друга и по имени называть. Что скажешь, Ирина Федоровна?

Изумление в глазах Ирины все росло.

– Так ты сама так себя всем величать приказала, али запамятовала? Елена, жена Ивана, до сих пор в обидах: ее муж наследник престола, сама она на сносях, вот-вот царевичу наследника подарит. Да и постарше тебя она будет…

– Как головой приложилась, так враз поумнела, – рассмеялась я. – На людях, понятное дело, обращаться надо, как полагается: мне тебя великой княгиней звать и Елену тоже. А когда одни – зачем?

– Не гневайся пре… Мария Федоровна, только это ты правильно удумала. От меня-то не убудет, а вот Елена зело горда и думает, что ты ее ни в грош не ставишь.

Охти мне, наворотила я тут, кажется, дел.

– А что ж государь не вмешался, не поучил супругу уму-разуму?

Ирина рассмеялась приятным мелодичным смехом:

– Только и дела государю в бабские склоки встревать. Он о них и не ведал бы, ежели бы ты не пожаловалась…

– Пожаловалась? На что?

– На нас с Еленой. Мол, недостаточно почтения тебе выказываем. Вот государь и приказал величать тебя полным титлом.

– Забудь, – с неподдельным раскаянием сказала я. – Это мне, видать, честь стать царской супругой в голову ударила. А теперь я совсем иначе мыслю.

– Это Господь тебя надоумил, Мария Федоровна. Гордыня – великий грех, а ты в него впала. Ничего, покаешься батюшке, наложит он епитимию легкую – и все наладится.

– Конечно, покаюсь, – пылко отозвалась я. – И в гордыни, и в суетности, и в пустословии, и в молитвенном небрежении. Спасибо тебе, Ирина Федоровна.

Принесли сбитень с сушками, Ирина Федоровна присела за стол напротив меня и я заметила, что удивление из глаз ее пропало. Она смотрела тихо, покойно, слегка склонив голову набок.

– Сейчас бы кофию испить, – мечтательно произнесла я. – Только где взять-то?

– Про кофий я от братца слышала, – оживилась Ирина, – он у кого-то из заморских гостей пробовал. Только у нас о нем еще и не ведают, да и боятся бесовского соблазна.

– В чем соблазн-то? – искренне поразилась я.

– То мне неведомо.

Мы проговорили не меньше часа – ко взаимному, надеюсь, удовольствию. Я поведала Ирине о том, что память у меня отшибло: только свадьбу и помню, а более ничего, одна обрывки детских воспоминаний.

– Бог помилует, – утешила Ирина, – вернет тебе память. Как-нибудь утром пробудишься – и все вспомнишь.

Вот это вряд ли. Скорее мне придется по крупицам собирать информацию о собственном прошлом и быть при это очень осторожной.

– Я сегодня на исповедь к отцу Василию ходила, – сообщила мне Ирина. – Он меня каждое утро исповедует и причащает. Тебе бы тоже к нему сходить.

– А с нами двумя он управится? – усомнилась я.

– Управится. Он еще и Елену окормляет. Но к ней сам ходит – тяжело ей сейчас передвигаться-то. Дай Бог, мальчика вскоре породит.

– Дай Бог, – искренне пожелала я. – Да чтобы не последнего. Детей должно быть много.

– Твоя правда. Царская семья чадами сильна, корона из рук в руки переходить должна. Вот только государю не повезло: с малолетства сирота круглая, враги мать его, Елену Глинскую ядом извели, после того как царь Василий Иванович помер.

Я перекрестилась. Про судьбу несчастной матери моего мужа мне было известно если не все, то многое. Когда-то целый роман о ней прочитала… в прежней жизни.

– Я вот все о здоровье супруга кручинюсь, – продолжила Ирина. – Слабое оно у него, да еще эти боли в спине то и дело. Иной раз криком кричит.

– А лекари что говорят?

Ирина махнула рукой.

– Говорят-то они много, толку – чуть. Посоветовали змеиным ядом растирать, так мало что не помер после такого лечения.

– Змеиный яд от болей в пояснице хорош, – машинально заметила я.

– Так у него не поясница, а выше по хребтине.

– Боярышник заваривать пробовала?

– Нет. А помогает?

– Боли снимет. Возьми три ложки свежих цветков боярышника и залей их кипятком – малый ковш до краев. Дай настояться час и пусть царевич пьет по стопочке незадолго до трапезы. Должно помочь, батюшке этот отвар завсегда помогал.

Тут я приврала, конечно, потому что ни про батюшку своего, ни про хвори его не ведала. Да кто проверять-то будет? От травяного настоя еще никто не помер, а в больнице у нас его больные через одного пили с большой пользой. Николай Павлович в каких-то старинных травниках этот рецепт вычитал.

– Сегодня же прикажу приготовить, – встрепенулась Ирина. – Спасибо тебе, Мария Федоровна, за совет дельный. Надо бы и супругу твоему, государю нашему, такой настой пить.

– А ему зачем? – притворно изумилась я.

– Так ведь государь тоже от болей в спине сильно страдает. Неужто он тебе об этом не поведал?

Я покачала головой.

– Бодрится перед молодой супругой, – вынесла вердикт Ирина.

– Так как же его уговорить настой этот пить?

– А вот Федша попьет какое-то время, и ежели ему полегчает, я государю скажу.

– А спросит: откуда узнала рецепт.

– А правду скажу – от тебя. Скажу, что я тебе о недугах государевых поведала.

– Угу, – хмыкнула я. – А он нас обеих под монастырь подведет за такие дела.

– Не бойся. Меня свекор-батюшка как родную дочь любит. Выросла я при дворце, ничего худого он от меня не ждет.

– Ну, коли так, – воодушевилась я, – есть еще одна средство. Мазь дегтярная с сабельником.

– Тоже не слышала, – покачала головой Ирина.

– Нужно истолочь в порошок четверик корневищ сабельника, да по треть четверика калгана и девясила. Растопить гарнец гусиного жира на водяной бане, дать немного остыть и всыпать потихоньку порошок. Перемешивать нужно деревянной палочкой. Хранить обязательно в холодном месте. А то есть еще одно средство: по четверику корневищ сабельника, калгана и девясила положить в четвертную корчагу корчагу и залить крепкой водкой.

Ирина слушала меня с полуоткрытым ртом

– Корчагу сию запечатать и убрать в теплое и темное место ровно на 3 седьмицы. Потом настойку нужно процедить, разбавить водой и пить по ложке 3 – 4 раза в день незадолго до трапезы.

– Это нужно записать, – решительно сказала Ирина, – я все сразу не запомню. Прикажи писца кликнуть.

Уходила от меня Ирина Федоровна обнадеженная со свитком рецептов, пообещав, что перед вечерней пришлет ко мне отца Василия – для исповеди.

– А завтра до трапезы пойдешь причаститься. Я тоже там буду. Помолимся за исцеление супругов наших. А снадобья целебные велю для обоих приготовить, чтобы ты в стороне была. Не царское это дело.

Я чуть не прыснула, услышав знакомую фразу, но удержалась. Интересно, а растирать государя целебной мазью кто будет? Царица-то я царица, но еще и жена любящая. Кроме меня, никому не доверю. А отговорку какую-нибудь придумаю.

У бедного царевича Федора заболевание, видать, наследственное. Слаб он здоровьем, ох, слаб. Иван-то крепок – в отца пошел, каким он был в молодости. Как дозволит царь мне к общей трапезе выходить, так со всеми и познакомлюсь… заново. Пока про Ивана мне только Ирина обмолвилась, но очень кстати.

Очень мне не хотелось, чтобы царевича Ивана убили. Хоть характером и крут, да все лучше, чем сначала болезненный Федор на троне, который завещал быть царицей Ирине. Да та процарствовала ровно неделю – ушла в святую обитель и постриглась в монахини. Без любимого мужа ей и трон-то не больно был нужен. А потом – Борис Годунов, смута, поляки… Нет, пусть уж лучше второй Иван Грозный Русью правит.

Глава четвертая. Царица-целительница.

Мы торжественной процессией направлялись в царскую опочивальню. Мы – это два стольника, две ближние боярыни и несколько прислужниц, которые освещали нам путь по темным переходам.

Не могу сказать, что бы мне было страшно, но как-то не по себе. План я придумала неплохой, только вот сработает ли? Подчинится ли супруг желаниям юной супруги? И что вообще сделает?

Царь поджидал меня, облаченный в роскошный бархатный халат возле стола, уставленного блюдами с фруктами, графинами с вином и кубками. А вот без вина, по-моему, можно было бы прекрасно обойтись. Так ведь хозяин – барин.

С низкими поклонами челядь оставила нас наедине. Я стояла, потупив глаза, стараясь собраться и с мыслями, и с силами. Если все пойдет, как я задумала, мне понадобится и то, и другое, причем в достаточном количестве.

– Присаживайся, Марьюшка, – услышала я ласковый голос мужа. – Я вино заморское приготовил. Отметим твое выздоровление.

– Как пожелаешь, государь.

Сама кротость и покорность! Идеал любого мужчины. Ну, почти любого.

Вино действительно оказалось изумительным и я осмелела. Чтобы не сказать – обнаглела.

– Дозволь, государь, с просьбой к тебе обратиться, – начала я.

– Проси, чего хочешь.

– День и ночь о твоем здоровье думаю. Посоветовали мне спину тебе растереть. Дозволишь ли?

Ну вот, теперь или пан – или пропал. Погонит он меня сейчас из опочивальни-то.

– А и разотри, Марьюшка, члены крепче будут. Только сильно не нажимай.

– Помилуй Бог, государь! Ты и не почувствуешь, как я тебя растирать буду.

Видно, спина действительно сильно докучала моему супругу, поэтому он споро сбросил халат и остался в нижней рубашке тонкого полотна, богато расшитой диковинными узорами.

– Сорочку снимать?

– Приспусти, государь, с плечиков до пояса. И ложись на постельку, да о приятном думай.

– О том, как мы потом любиться с тобой станем? – подмигнул совершенно неожиданно для меня царь.

Оказывается, я не утратила способности краснеть.

– Да хоть бы и об этом.

Через несколько минут я ощутила что-то вроде раздвоения: передо мной в привычной позе лежал голый до пояса пациент, а мне предстояло сделать то, что и в прежней жизни не всегда легко удавалось.

Я потерла ладони, сосредоточилась и приступила к делу. От спины царя буквально полыхало жаром – ладони жгло. Эк его, сердечного, крутит-то. Попробуем раскрутить.

Незамутненный всякими научными штучками, рассудок царя оказался на удивление восприимчивым. Я почти не касалась его тела, уводя ладонями боль от шеи вниз. Только не торопиться, только облегчить. За один раз все равно не вылечишь. Только бы не напортить, я ведь «больного» перед сеансом не осматривала.

Зато в церковь помолилась. Тоже, говорят, помогает. Врачу.

– Не больно ли тебе, государь-батюшка?

Царь покачал головой. Говорить в таком состоянии не хочется, знаю. И я продолжила…

Через полчаса без малого я почувствовала, что отдала уже все силы, которые были. Еще чуть-чуть – и обморок мне гарантирован. А этого ни в коем случае допускать было нельзя.

– Вот и все, государь. Можешь вставать.

Того, что произошло потом, я ожидала меньше всего. Супруг соколом взлетел с ложа, мгновенно освободил меня от одежды и повалил на свое прежнее место. Сил у меня хватило только на то, чтобы обозначить нежные объятия. Дальше все было смутно: все-таки выложилась я по полной программе.

Когда я немного очнулась, то увидела рядом лицо царя, изменившееся так, что я чуть в настоящий обморок не свалилась. На меня смотрели добрые, нежные глаза, увлажненные слезами, а вечно сурово сжатые губы… улыбались.

– Касатушка моя, голубица, – приговаривал он, – и вылечила, и приласкала, как никогда раньше меня никто не ласкал. Нежная, покорная, желанная…

То есть я настолько обессилела, что лежала почти неподвижно, лишь изредка поглаживая супруга по плечам. Высший идеал любовницы! Бревно, но не одушевленное, а одухотворенное.

– Полегчало ль тебе, государь?

– Слов нет, как полегчало, Марьюшка. Где ты этому научилась?

– Бабка в деревне была… – неопределенно ответила я. – Да и заметила однажды, что у маменьки голова болеть перестает, если я ее таким образом лечу. Вот и тебе сподобил Бог помочь.

– Давай-ка это отпразднуем. Сейчас выпьем по бокалу вина…

– Умилосердись, государь. Я после ласк твоих могучих ни единым членом двинуть не могу. Не знаю, как к себе в покои доберусь.

– А здесь останешься.

– Неприлично сие…

– Ну, я тогда не в настроении был, когда приказал тебе удалиться. А теперь никуда не отпущу.

– Как прикажешь, государь.

– Сладко ли тебе было, люба моя?

– Сладко, государь. Нагрешили мы с тобой всласть.

– Шутница! Завтра к причастию пойдешь – все грехи пропадут. Да и с супругом законным сие не грех.

– Твоя правда, государь.

У меня неудержимо слипались глаза и говорила я уже через силу. Сейчас бы заснуть…

– Как же я тебя уморил, сердечную, – с некоторым самодовольством сказал мой супруг. – Ну, поспи, голубка, отдохни, и я с тобой заодно вздремну. Какую ночь уже от боли спать не мог.

Но я уже проваливалась в благодатный сон.

Проснулась, когда светало. Рядом спал супруг и лицо его было спокойным и добрым. Тоже, поди, умаялся, сердечный.

Мышкой соскользнула с ложа, набросила верхнюю сорочку, а нижнюю с туфельками взяла в руки и прокралась к выходу. У двери на полу – ну, разумеется! – прикорнула Агафья. Как ни бесшумно я двигалась, она услышала и тут же встрепенулась:

– Пойдем в твои покои, касатушка. Негоже, если тебя кто-нибудь тут приметит.

– Так ведь у мужа спала, не у полюбовника.