– Потому что смысл нашего существования в том, чтобы обрести себя, понимаешь, Фрейя? Обрести подлинного се-бя, – Флинн свёл перед лицом татуированные ладони, отрешённо рассматривая ободранный чёрный лак на собственных ногтях. – Избавиться от шелухи, увидеть в себе причину любой своей неприятности, взять на себя полную и безоговорочную, так сказать, ответственность за собственную жизнь. Кто ты? Какой ты? На что ты, адова сатана, вообще способен? Существует ли та грань, которую ты не в силах переступить? – мужчина с хрустом смял в кулаке опустевшую пивную банку. – Ох, ты замёрзла, наверное, да? Я сейчас закрою окно… всё время забываю, что у меня теперь, так сказать…

Не договорив, Флинн встал, метко зашвырнул банку в мусорное ведро и щёлкнул кнопкой на оконном пульте.

– А жалость, золотце моё, она… ну, она, так сказать, является слабостью в той мере, в какой она причиняет тебе боль. Испытывая жалость, ты теряешь свою жизненную энергию, – глубокомысленно продолжил он. – Жалость делает чужую боль заразной и противоречит всем тем эмоциям, которые укрепляют нашу внутреннюю силу, поэтому…

– Откуда у тебя всё это взялось? – перебила его Фрейя. – Тоже от этих твоих… новых приятелей?

Флинн прилёг рядом с женщиной на заваленный цветастыми подушками диван и положил голову ей на колени.

– А вот что ты, собственно, имеешь против моих приятелей, а… мамочка? – слегка раздражённо поинтересовался он, прикрывая глаза.

Некоторое время Фрейя смотрела на стальную гавайскую гитару в углу и молчала, бессознательно покусывая нижнюю губу.

Все эти странности с Флинном начались, насколько она помнила, около полутора месяцев назад – вскоре после того, как тот умудрился разбить где-то в Америке, в окрестностях Вермонта, свой спортивный самолёт. Сколько Фрейя ни добивалась от него потом правдивого ответа, ей так и не удалось выяснить, что именно стало тому причиной, хотя она крепко подозревала, что на самом деле музыкант просто нарушил много раз данные самому себе зароки и в очередной раз хлебнул спиртного перед полётом.

Фрейя и сама не могла толком сказать, когда в первый раз почувствовала в происходящем что-то неладное.

Скорее всего, это произошло сразу же, как только она прилетела навестить Флинна в Бостоне в последние дни его отпуска и вдруг услышала в его голосе эти новые, какие-то нарочито снисходительные и вместе с тем мечтательные интонации. А может быть, когда она увидела ту подборку аудиокниг на его ноутбуке… какую-то абсолютно безумную подборку на всех языках мира от албанского до эсперанто.

– Ты что, собрался создавать собственную библиотеку сэмплов? – оторопело предположила Фрейя единственное, что ей пришло тогда в голову. – Смотри только не обожгись с авторскими правами, как это случилось в прошлый раз…

– Да нет… считай, просто увлёкся изучением иностранных языков на старости лет, – ухмыльнулся ей в ответ Флинн.

– А что тогда на бумаге ничего не собираешь? – шутливо поинтересовалась она.

– А читать у меня не получается, – откликнулся тот, и тон его показался Фрейе таким неожиданно серьёзным, что та невольно замешкалась, не найдясь, что ответить.

Или когда появились вот эти двое.

В первый раз Фрейя увидела их там же, у Флинна в его бостонской квартире. Вроде бы у него даже были какие-то планы на этот день (Фрейя ни разу так и не сумела потом вспомнить, какие же именно), а Флинн, как обычно, всё никак не мог найти ключи от машины, и она, отвесив ему шутливую затрещину, вытянула ключи из кармана его же собственной куртки. А потом тот пошёл за какими-то вещами и оставил их на несколько минут втроём.

Кажется, Фрейя успела произнести лишь одну-единственную стандартную фразу из тех, что полагается говорить при первом знакомстве – что-то вроде «Очень приятно!» или «Вы уже давно живёте в Штатах?» (оба мужчины слишком уж хорошо говорили по-фински, чтобы их можно было принять за американцев). Высокий светлокожий блондин сплёл перед грудью руки, и Фрейя поймала на себе его взгляд – лениво-любопытный, словно у исследователя, который столкнулся с каким-то редким видом экзотической фауны.

– А ведь у тебя вовсе не такое уж слабое сердце, скрипачка, – задумчиво сказал он после паузы и обернулся ко второму, кудрявому и рыжеволосому. – Как ты думаешь, Вильф?

– Никогда не жаловалась, – Фрейя попыталась улыбнуться, хотя ей на секунду сделалось слегка не по себе – то ли от интонации, с которой были произнесены эти слова, то ли от их полнейшей на тот момент неуместности.

– Тебе очень повезло работать вместе с таким, как Флинн, – продолжил блондин, чуть склоняя голову набок.

– Ну, это ещё неизвестно, кому из нас больше повезло, – натянуто усмехнулась Фрейя. – Вполне возможно, что это как раз ему повезло со мной, а вовсе не наоборот.

– Ты так думаешь, скрипачка?

– Именно так я и думаю, – отрезала та. – А ещё у меня вообще-то есть имя, – сердито добавила она, стараясь стряхнуть с себя внезапное оцепенение: ей всё меньше нравился разговор и отчего-то делалось очень некомфортно под этим изучающим взглядом.

– Действительно, почему бы нам не называть её по имени, правда, Тео? – рассмеялся вдруг рыжеволосый. – У тебя очень красивое древнее имя, скрипачка. Мне нравится. По-своему оно тебе даже очень идёт…

У него был необыкновенно заразительный смех, который совершенно не вязался с каким-то настороженно-хищным, постоянно будто прицеливающимся выражением орлиноносого лица. И он тоже рассматривал Фрейю как забавную, но не заслуживающую особенного внимания зверюшку, и что-то было в его глазах такое, что её, привыкшую за время долгой музыкальной карьеры совсем к другим взглядам, неожиданно замутило. Ей почему-то вспомнились крошечные белые мышата в зоомагазинах – вот точно так же равнодушно-оценивающе их обычно разглядывают владельцы домашних террариумов, когда выбирают своим питомцам пищу посытнее…

– Фрейя, дочь морского повелителя Ньерда, жительница Асгарда и предводительница валькирий, – нараспев продолжил рыжий, насмешливо прищурившись. – Наделённая сердцем, полным сочувствия ко всему живому… и проливающая золотые слёзы над каждой смертной несправедливостью, м-м? Если я правильно припоминаю, та ещё, кажется, держала в качестве домашнего любимца лесного вепря, верно, Тео? – Он подошёл к Фрейе вплотную. – А каких любимцев предпочитаешь держать при себе ты, а, скрипачка? Других смертных, должно быть? Или, может быть, даже вовсе бессмертных? М-м?

Фрейя невольно отступила от него на шаг и уже открыла было рот, чтобы сообщить им обоим, что она, чёртов дьявол, вообще-то тоже училась в школе и в гробу видела такие вот оригинальные подкаты (хотя на флирт, пускай даже и очень причудливый, вся эта бессмысленная беседа, по правде говоря, с каждой секундой походила всё меньше). Но тут появился Флинн, и оба мужчины сразу же утратили к ней всякий интерес.

– Твоя подруга вспомнила, что у неё есть неотложные дела, музыкант, – улыбнулся тому рыжий. – Так ведь… Фрейя?

…Фрейя потом так и не сумела объяснить самой себе, что именно произошло с ней при этих словах. Будто бы тонкую раскалённую спицу-иглу мгновенно вонзили под левую грудь, снизу вверх, куда-то под рёбра – и сразу же снова вытащили. И она без единого слова вышла за дверь, глядя прямо перед собой и не обращая никакого внимания на недоуменный взгляд Флинна. Только уже сев в машину и вдавив кнопку зажигания, женщина почувствовала, как слабой судорогой сковавшее её тело напряжение немного отпускает и сменяется необыкновенно сильным желанием, заслонившим на какой-то момент все остальные: убраться-отсюда-поскорее…

С тех пор Фрейя видела этих двоих рядом с Флинном ещё несколько раз – сначала в Бостоне, потом, совершенно неожиданно для себя, уже в Хельсинки, прямо у них в студии. И каждый раз она бессознательно пыталась избежать с ними встречи. Фрейя сама не понимала, в чём тут могло быть дело. Так, наверное, ползущая по кромке обрыва черепаха старается держаться подальше от его края: даже не оттого, что чувствует исходящую оттуда угрозу, а просто потому что…

Просто потому что.

Нет, Фрейя понятия не имела, как ей всё это называть.

Впрочем, не попадаться этой паре на глаза оказалось не так уж и сложно: мужчин явно по какой-то причине интересовал один только Флинн, а на Фрейю после того первого и единственного разговора оба они стали обращать не больше внимания, чем на мух или ос, что, бывает, вьются над столиками открытых ресторанчиков в жаркие летние дни.

Пару раз она пробовала поговорить обо всём этом с Флинном – в конце концов, Фрейя работала с ним бок о бок двадцать с лишним лет, слишком давно, чтобы не ощутить, что в его жизни творится что-то очень странное, – но тот только сердито отмахивался: «Хватит меня контролировать, мамочка. Ты вовсе не обязана любить всех, с кем я общаюсь…»

А если по-хорошему, так и в самом деле: какое у неё было право вообще предъявлять Флинну какие-то претензии? И какие аргументы она могла привести, кроме собственной интуиции, над которой тот и в лучшие времена при всяком удобном случае предпочитал подтрунивать?

– Они мне не нравятся, – хмуро сказала Фрейя. – Вот совершенно не нравятся. Ты очень изменился с тех пор, как начал с ними общаться. Все эти твои разговорчики… И ты забросил все свои дочерние проекты…

– Разберутся и без меня. В конце концов, в мире есть столько всего интересного, кроме этой человеческой рутины…

– Знаешь, иногда я тебя совсем не узнаю… или, может быть, не понимаю?

Флинн загадочно улыбнулся:

– Видимо, уже и не поймёшь, ненаглядная моя смертная…

Он приподнялся на локте, притянул женщину к себе, обдав запахом крепкого одеколона, и шутливо чмокнул её в седеющий висок.

* * *

– А вот в этом здании я родился, – улыбнулся Аспид. – Уже целых пятнадцать лет назад, прикинь?

– Офонареть. Я вот даже и не знаю, где я там родился, – признался Кейр, рассматривая трёхэтажный дом за узорчатой кованой решёткой. – Как-то никогда не приходило в голову спрашивать…

Вокруг уже давно стемнело; ледяные мошки слетали с низко нависшего, фиолетово-рыжего от городской подсветки неба, тая на щеках. Ели в центре аллеи, по которой они сейчас шагали, прятались под белоснежными покрывалами; припаркованные тут и там машины местами тоже почти полностью засыпало снегом, а груды этого снега на обочинах были высотой едва ли не по плечо взрослому человеку.

Жёлтые рамки пешеходных переходов казались пятнистыми от снежных клякс; с красно-синих гирлянд на уличных фонарях свисали гроздья тонких как спицы сосулек.

Они миновали памятник какому-то мужику – тоже с пушистой снежной шапкой на самой макушке – и вышли на заваленную сугробами набережную.

Улица здесь обрывалась, казалось, прямо в воду, а на противоположном берегу тянулся к небу огромный собор с бронзовым куполом и множеством каменных колонн. По шоссе, матеря длинными гудками вечерний час пик и разбрызгивая ошмётки мокрой грязи из-под колёс, катились заклеенные голографическими рекламами беспилотные автобусы и многочисленные автомобили с как будто закопчёнными боками.

«Трудно же им тут живётся, пожалуй, – сочувственно подумал Кейр. – Машины в такую погоду, небось, и мыть уже бесполезно, а уж для того, чтобы проехаться на байке, пожалуй, стоило бы и вовсе иметь при себе какой-нибудь там, типа, защитный спецкостюм…»

– Ну и как тебе у нас? – спросил Аспид.

Кейр немного помолчал, разглядывая усеянную осколками крупных серых льдин широченную реку перед собой. Река угрюмо морщилась от ветра и напоминала полотнище смятого чёрного шёлка; за празднично подсвеченным мостом возвышалось длинное здание с кучей печных труб – очень нарядное, со всех сторон усыпанное мириадами изумрудных огоньков, – и казалось, что где-то то ли за зданием, то ли как будто вовсе на его крыше проступает сквозь зябкую синь фигурка каменного ангела с поднятым над головой тяжёлым крестом. А дальше вдоль набережной тянулись всякие арки, и сверкающие в темноте золотистые шпили, и ярко освещённые дома – все как один жутко непростые, украшенные вычурной лепкой, бахромой голографических снежинок на балконных перильцах, скульптурами в стенных нишах и чёрт знает чем ещё.

Издали всё это больше всего походило на драгоценную цепочку на лиловом бархате люксового ювелирного салона – из тех, к которым вечно в жизни не подберёшься, пока не хакнешь какую-нибудь там хитровывернутую многоступенчатую систему сигнализации.

– Очень… торжественно, – сказал наконец Кейр. – И народ тут весь какой-то такой сосредоточенный. И ещё я, кажется, никогда раньше не видел столько снега одновременно. Разве что, может быть, в Лейк-Пласид… нас туда один мамкин бойфренд как-то возил кататься на сноуборде, мне лет шестнадцать было. Там тоже холодрыга стояла жуткая, плюс двадцать, наверное…

Аспид на секунду озадаченно нахмурился.

– А сколько это будет, если по-нормальному? – спросил он после короткой паузы.

Тай-Утка выглянула у мальчишки из-за пазухи, повертела головой, принюхиваясь к мокрым автомобильным выхлопам, недовольно чихнула и опять юркнула ему под воротник куртки.

– Ну откуда я знаю, Аспид? – Кейр со вздохом закатил глаза. – Это когда лёд уже не тает.

– Всё у вас не как у людей. Никогда не привыкну, – хмыкнул тот. – А я вот на сноуборде не умею кататься.

– Да ты что, бро, это же такой кайф. Я тебе обязательно покажу. Можем даже сегодня махнуть куда-нибудь там, ага? Развеемся…

По совести говоря, эта идея пришла Кейру в голову совершенно неожиданно, потому что развеяться хотелось прежде всего ему самому. На душе у парня было необычайно муторно.

Поспать ему, правда, в итоге вроде бы удалось – в Нью-Йорке сейчас как раз было около девяти утра, но вчерашний разговор с Мэйсоном всё никак не шёл у Кейра из головы.

За просто так делиться со смертным своей энергией – это было, конечно… как выразился бы, наверное, Вильф, «страшно трогательно». И большой чести подлинному тули-па подобные финты, прямо скажем, вот вообще не делали…

Ну да это всё ещё было ладно, чёрт бы с ним. В конце концов, Мэйсон, как ни крути, всё равно оставался пока что членом байк-клуба… и только Кейра касалось, на кого из своих парней ему вдруг вздумалось потратить собственные силы и кровь – ведь правда? Как там тогда выразилась Верена…

(…золотистые распущенные волосы, голубые глаза, ямочки на щеках: «Мой контроль означает, что правила устанавливаю я, а не кто-то там ещё, верно, мистер философ?» Целых тридцать восемь дней назад… уже так давно. А интересно, что младшая ни-шуур сказала бы ему сейчас, если бы они могли ещё хотя бы разочек снова…)

Кейр яростно помотал головой, прогоняя из неё мгновенно вспыхнувший образ. «Не смей, – привычно приказал он самому себе. – Только попробуй мне ещё хоть раз вспомнить об этой треклятой свиданке…»

Парень проводил взглядом карапуза в дутой серебристой курточке, который, разведя для равновесия руки, с разбегу проехался по ледяной дорожке посреди тротуара. «Спрашивается, как там учит нас в таких случаях Цитадель? – натужно продолжил он про себя, упрямо возвращая разбежавшиеся мысли в прежнее русло. – А учит она нас, типа, что если ты жертвуешь силы и кровь тому, кто тебя сильней, ты просто признаёшь таким образом его старшинство… так, да? А вот когда отдаёшь свои силы более слабому, ты этим, наоборот, привязываешь его к себе…» Так вроде бы объясняла донья Милис, когда Аспид с Кейром однажды спросили её про эту его Тай-Утку («Ни-шуур любят рассуждать, что энергией можно делиться только бескорыстно, но вы-то понимаете, что бескорыстие не имеет ничего общего со справедливостью, верно, юные воины?»).

Просто отпад. Вот только привязать к себе Мэйсона Кейру ещё и не хватало для полного, на хрен, счастья…

И вообще, вступаться за чужих рабов – это был, мягко говоря, уже ОЧЕНЬ дурной тон. А уж напрягать Вильфа, чтобы тот, да по своей собственной воле, вдруг взял да отказался от…

…чёрт, ну вот и во что Кейр, мать твою, ввязался, а? Идиотское человеческое. Будто у него своих собственных проблем было мало, вот правда…

– Ну что, прыгаем ко мне? – Аспид остановился около автобусной остановки, мутные стёкла которой сплошь покрывали узоры мелких водяных брызг. – Сейчас я тебя с Женьком познакомлю…

– Ты, типа, не в этом… Петербурге, а где-то в пригороде живёшь, ага? Давай тогда ещё взлетим сначала, – предложил Кейр, скрещивая на груди запястья. – Обожаю смотреть на новые города сверху…

…а кроме того, сказать по правде, находиться в облике зверя ему сейчас определённо было бы комфортнее, потому что в гриндерсах Кейра уже вовсю хлюпал талый снег.

Мальчишка, согласно кивнув, тоже свёл перед собой кисти, и миг спустя две стремительные тени – исполинская серая ящерица с перепончатыми лапами и покрытый густой шерстью то ли медведь, то ли длиннопалая горилла с волчьей головой – взвились в высоту прямо над головами нескольких в ужасе отшатнувшихся прохожих. Крошечный дракончик вспорхнул вслед за ними, ещё в движении становясь невидимым.

С высоты город действительно выглядел круто. Распластанный по земле (лишь на горизонте вроде как виднелось несколько иголочек далёких небоскрёбов), он весь был словно облит светящейся позолотой: глянцевитые полосы воды в обрамлении янтарных огней, искрящиеся от инея деревья, медно-оранжевые громадины церквей – одна, другая, третья, офонареть можно, как их тут много, – мосты, мосты, мосты, и толпы народа на улицах, и квадратные стенды интерактивных афиш, и крохотные фонарики окон, и ещё паутина каких-то странных проводов над каждым перекрёстком, и заваленные снегом крыши…

Полуволк чуть снизил высоту, чтобы рассмотреть одну из крыш поближе, и неожиданно увидел, как из распахнутой пасти чердачного окошка выскальзывает едва различимая с этого расстояния человеческая фигурка.