Никакой жалости

Вслед за заседанием Политбюро Сталин в тот же день собрал продолжавшийся целую неделю карательный объединенный Пленум Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии, на котором его сторонники изливали яд на Бухарина ^[72]. 18 апреля, отбиваясь от яростных нападок, Бухарин перешел в контрнаступление на крестьянскую политику Сталина, в рамках которой принуждению подвергались и бедняки с середняками. Он утверждал, что «численность кулацких хозяйств невелика» и что «мы можем позволить развиваться единоличным хозяйствам, не опасаясь богатых крестьян». Сталин формально ответил ему лишь на вечернем заседании 22 апреля. «…дружба дружбой, а служба службой, – заявил он. – Мы все служим интересам рабочего класса – если интересы рабочего класса расходятся с интересами личной дружбы, то долой личную дружбу» ^[73].

Сталин предлагал заманчивую стратегическую цель – ускоренное построение современного некапиталистического общества, но он всячески отрицал, что сворачивает ленинский нэп. (В противном случае уклонистом стал бы уже он сам.) Нэп, объяснял он, всегда имел две стороны: отступление и новое наступление, которое должно было последовать за ним, а «ошибка Бухарина состоит… в том, что он не видит двусторонности нэпа, он видит только одну сторону нэпа» ^[74]. Сталин по-манихейски ссылался на Ленина в том смысле, что речь идет о том, «„кто кого“, мы ли их, капиталистов… или они нас… Каждое продвижение вперед со стороны капиталистических элементов – это урон для нас» и что крестьянство – это «последний капиталистический класс». Он напомнил слушателям, что Рыков и Бухарин первыми возмутились его просьбой об отставке (в декабре 1927 года), и отплатил Бухарину его же монетой, вслух зачитав места из «Завещания» Ленина, касавшиеся Бухарина, и отметив: «Теоретик без диалектики. Теоретик нашей партии, относительно которого едва ли можно сказать, с большим сомнением можно сказать, что его воззрение вполне марксистское». И после всего этого Сталин выступил как миротворец, высказавшись против того, чтобы «Бухарина и Томского вывести из Политбюро» ^[75].

Возможно, Сталину и не удалось бы собрать достаточное количество голосов для их исключения. Тем не менее Бухарин был изгнан с должности главного редактора «Правды», а Томский – с должности главы профсоюзов. Рыков остался во главе правительства, координировавшего работу экономики ^[76]. Сталин добился, что пленум отверг предложенные Рыковым и Бухариным политические альтернативы, такие как импорт хлеба («лучше нажимать на кулака и выжать у него хлебные излишки, которых у него не мало»), однако резолюции пленума, резюмировавшие позицию правых (пусть она и осуждалась), не были опубликованы ^[77].

Развитие событий в деревне оправдывало критиков Сталина. Урожай 1928–1929 годов составил всего 62–63 миллиона тонн (что было значительно ниже официальной цифры в 70–71 миллионов тонн), а общие объемы государственных хлебозаготовок составили всего около 8 миллионов тонн – на 2 миллиона тонн меньше, чем в предыдущем году ^[78]. В Ленинграде хлебные карточки были введены уже в ноябре 1928 года. Вскоре к этой же мере прибегла Москва, как и другие промышленные города, в которых вслед за хлебными карточками были введены карточки на сахар и чай, а затем и на мясо, молочные продукты и картофель. Однако Сталин утверждал, что проблемы, созданные его антирыночными мерами принуждения, требовали нового принуждения. Весной 1929 года он отправил Кагановича как своего полномочного представителя на Урал и в Западную Сибирь, отчасти в те же районы, в которых сам диктатор побывал годом ранее. Тем не менее к лету 1929 года замаячила нехватка продовольствия. Режиму пришлось тратить скудную твердую валюту, чтобы закупить за границей четверть миллиона тонн зерна (это обошлось в 30 миллионов конвертируемых или золотых рублей, или почти в 15 миллионов долларов) ^[79]. Таковы были голые факты. Сталин предполагал, что нагнетание принуждения сыграет роль механизма политической вербовки, оторвав крестьян-бедняков и середняков от кулака. Это служило дополнением к его новой выдумке – раскольническому «правому уклону», – заставившей фракцию Сталина снова заявить о своей лояльности ему и позволявшей держать в повиновении партийную массу ^[80].

Сталин поставил свой политический оппортунизм на службу делу насаждения социализма (некапитализма) в деревне и хлебозаготовок, необходимых, чтобы финансировать некапиталистическую индустриализацию в городах и накормить их. Он перенял у Бухарина дар политического дилетантизма, но в более широком плане сам создал для себя благоприятный момент, воспользовавшись кризисом, отчасти порожденным его же чрезвычайными мерами, чтобы навязать стране режим постоянной чрезвычайщины. Микоян в июне 1929 года признавал, что «если бы не было хлебных затруднений, вопрос о мощных колхозах, машинно-тракторных станциях не был бы именно сейчас поставлен с такой мощью, размахом и широтой» ^[81]. Уже в 1926 году, в 30-летнем возрасте, он был назначен Сталиным кандидатом в члены Политбюро, а также руководителем торговли, благодаря чему стал самым молодым из наркомов. На этой должности он подчинялся непосредственно Рыкову и на какое-то время сблизился с Бухариным (как и Сталин), но сейчас Микоян играл роль одного из главных подручных Сталина, проводивших новую жесткую линию. Тем не менее Микоян постоянно ощущал твердый нажим со стороны Сталина. «Никаких уступок в деле хлебозаготовок, – вскоре после этого писал ему Сталин. – Держись крепко и будь максимально неуступчив! Если ты теперь пожалеешь их и этим хоть на йоту поколеблешь наш план… никто не пожалеет ни ЦК, ни Наркомторг» ^[82].

Геополитическая дилемма

По завершении пленума была проведена XVI партийная конференция (23–29 апреля 1929 года), которая еще раз ратифицировала «оптимальный» (максималистский) вариант пятилетнего плана ^[83]. Эта шальная программа развития страны, выполнение которой официально началось в октябре 1928 года, означала конец эпохи нэпа с ее утратой революционного пыла и предусматривала почти четырехкратный рост инвестиций в государственном секторе экономики с целью обеспечить ежегодный прирост ВВП примерно на 20 % ^[84]. Этот фантасмагорический документ также предполагал абсолютный рост потребления в домохозяйствах. Тем не менее основной упор делался на машиностроение или на марксистском жаргоне развитие средств производства, необходимое, чтобы ликвидировать зависимость СССР от иностранных капиталистов ^[85]. Эта извечная мечта, возникшая задолго до большевистского режима, неизменно оставалась недостижимой, поскольку Запад располагал ключевыми передовыми технологиями, необходимыми России для того, чтобы конкурировать с ним. Ставка Сталина на коллективизацию и социалистическую индустриализацию, призванную сделать Россию независимой, тоже требовала сотрудничества со стороны иностранных капиталистов ^[86]. Тем не менее советская власть громогласно заявляла о намерении покончить с капитализмом во всем мире ^[87].

Молодое Советское государство не имело возможности вернуть такие бывшие царские владения, как Польша, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва, ставшие независимыми государствами, Бессарабию, захваченную Румынией, и Карс с Ардаганом, отошедшие Турции. Коммунистические революции в Венгрии и некоторых регионах Ирана были подавлены или не достигли цели; провалом завершились коммунистические путчи в Германии, Болгарии и Эстонии. Попытки сделать своим верным союзником националистический режим в Китае не принесли Сталину ничего, кроме унизительного фиаско. Традиционное русское влияние усилилось в Монголии, которая была советским сателлитом, но сократилось в Корее и Маньчжурии (Япония аннексировала первую и засматривалась на вторую). Но даже при этом советская власть, объявляя себя противоядием против империалистического мирового порядка, была вынуждена проводить политику сосуществования, сводившуюся к попыткам добиться признания со стороны капиталистов и вести с ними торговлю ^[88]. Ленин однажды заявил, что капиталисты готовы продать даже веревку, на которой их повесят коммунисты, но из-за его отказа выплачивать долги царского и временного правительств советский режим не имел доступа к долгосрочным кредитам для зарубежных закупок ^[89]. Кроме того, развязанная Сталиным вакханалия насилия и сопутствующее осквернение церквей влекли за собой репутационные издержки для тех капиталистов, которые решались торговать с коммунистами. Оставалось загадкой, каким образом Сталин собирался добыть патенты, промышленное оборудование и технологии у развитых капиталистических стран.

Популизм

В советской промышленности, строительстве и транспорте в 1929 году было занято примерно 6 миллионов трудящихся, в том числе 4,5 миллиона занятых физическим трудом, из всего трудоспособного населения, превышавшего 60 миллионов человек ^[90]. Предполагалось, что советские заводы и фабрики с их привычными нормами выработки, расценками и трудовой дисциплиной должны были, помимо этого, стать колыбелью новых форм социалистического труда. В ходе выполнения пятилетнего плана в связи с так называемым социалистическим соревнованием между бригадами за почести и повышенные нормы питания получил распространение ударный труд, предусматривавший перевыполнение норм выработки посредством напряжения всех сил и рационализации ^[91]. В начале 1929 года в «Правде» была напечатана статья «Как организовать соревнование?». Эта ранее не публиковавшаяся работа Ленина о том, как высвободить творческую энергию трудящихся, была обнародована в связи с кампанией, в рамках которой рабочие давали обязательство (нередко в письменном виде) не работать спустя рукава, не появляться на работе пьяными, не прогуливать и выполнять план. Некоторые трудовые коллективы получали всесоюзную известность ^[92]. Сталин фактически никогда не был рабочим, редко бывал на заводах и яростно нападал на единственного настоящего рабочего в Политбюро (Томского). Но в нем глубоко укоренилась склонность к популизму.

Сотрудница газеты «Крестьянка» Елена Микулина (г. р. 1906) столкнулась с препятствиями при попытке издания своей брошюры «Соревнование масс» о текстильщиках Иваново-Вознесенска. В начале мая 1929 года она храбро принесла рукопись в партийный секретариат, Сталину, и обратилась к его помощникам с просьбой о встрече с ним. Сталин, удивляя подчиненных ему функционеров, велел своему главному помощнику, Ивану Товстухе, вызвать ее 10 мая на Старую площадь. «Вы хотели мне что-то сказать?» – якобы спросил он Микулину, на что та ответила: „Я ничего не скажу, потому что я страшно боюсь и совсем обалдела“». «Ха-ха-ха, – засмеялся Сталин. И в смехе показались зубы. И все лицо, усеянное крупными рябинами, тоже засмеялось». Они поговорили о том, куда еще может отправиться Микулина, чтобы написать репортаж о социалистическом строительстве: в качестве такого места назывался Казахстан, где сооружалась Туркестано-Сибирская железная дорога ^[93]