Распад и спасение

Пока Джугашвили организовывал в Чиатуре «красные сотни», 8 октября 1905 года – вслед за подписанием русско-японского мирного договора – Санкт-Петербург охватила всеобщая забастовка. В течение пяти дней по всей империи прекратило работу более миллиона рабочих, парализовав телеграф и железнодорожное сообщение. Власти не могли ни вернуть армию с полей сражений – после прекращения военных действий на Дальнем Востоке по-прежнему находилось более миллиона русских солдат, – ни использовать ее для наведения порядка в стране. Примерно 13 октября был создан Санкт-Петербургский совет в качестве комитета по координации забастовки; он просуществовал около пятидесяти дней, причем в течение двух недель его возглавлял Лев Троцкий, плодовитый автор и видный социал-демократ, недавно вернувшийся из изгнания ^[378]. 14 октября были оглашены предупреждения о репрессиях, а на следующий день власти на год закрыли престижный столичный университет. Представители истеблишмента, включая членов обширного семейства Романовых, заклинали Николая II пойти на политические уступки, чтобы преодолеть отчуждение режима от общества. Во всей Европе лишь в Османской империи, княжестве Черногория и Российской империи до сих пор отсутствовал парламент. Царь, которого призывали к изменениям, представлявшим собой посягательство на самодержавный принцип, и к созданию согласованно работающего правительства, писал своей матери, вдовствующей императрице датского происхождения: «…министры, как мокрые курицы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех министерств, вместо того, чтобы действовать решительно» ^[379]. Только что вернувшийся из Портсмута Сергей Витте, сторонник самодержавия, вновь оказавшийся в фаворе, спешил воспользоваться моментом, указывая царю, что у него есть два пути к спасению самодержавия: либо даровать стране конституцию и гражданские свободы, а прежде всего учредить правительство, состоящее из координирующих свою работу министров, либо найти кого-нибудь, кто мог бы подавить волнения ^[380]. 15 октября Николай II спросил наиболее доверенного из своих придворных, твердолобого Дмитрия Трепова, который был архисоперником Витте, сможет ли он, Трепов, недавно назначенный генерал-губернатором столицы, восстановить порядок без массовых жертв среди гражданских лиц. Трепов 16 октября ответил: «подстрекательство достигло уровня, при котором представляется сомнительным избежать кровопролития» ^[381].

Царь колебался. Он приказал составить проект манифеста об учреждении чисто совещательной Думы ^[382]. Судя по всему, он также предложил своему дяде, великому князю Николаю, взять на себя диктаторские полномочия и установить в стране военную диктатуру, на что последний ответил, что армия обескровлена войной на Дальнем Востоке и что если царь не согласится на выполнение предложенной Витте программы политических уступок, он, великий князь, застрелится ^[383]. 17 октября Николай II, осенив себя крестом, неохотно подписал обнародованный на следующий день Манифест об усовершенствовании государственного порядка, «дарующий» стране – как это называлось на языке самодержавия – гражданские свободы, а также двухпалатный законодательный орган. Его нижней палатой становилась Государственная дума, уже не являвшаяся «совещательным» органом, как первоначально предлагалось еще в феврале, и состоявшая из «выборных от народа»; хотя избирательное право предоставлялось очень узкому слою населения – более узкому, чем тот, который получил право голоса от абсолютистской Испании в ее городах Нового Света в 1680 году – тем не менее Дума имела законодательные полномочия. Право голоса предоставлялось всему мужскому населению страны в возрасте от двадцати пяти лет, за исключением солдат и офицеров, однако выборы осуществлялись посредством четырех коллегий выборщиков и голоса крестьян-общинников имели больший вес, чем голоса крестьян-одиночек ^[384]. В то же время верхней палатой законодательного органа становился российский Государственный совет – доселе главным образом церемониально-совещательный орган, состоявший из представителей элит, изображенных в 1903 году Ильей Репиным на огромной картине. Предполагалось, что консервативная верхняя палата станет умерять чрезмерно радикальные порывы Думы. Половину членов нового Государственного совета по-прежнему назначал царь из числа бывших министров, генерал-губернаторов, послов – то есть «почтенных старцев, седовласых или лысых, испещренных морщинами и нередко сгорбленных от старости, облаченных в мундиры, украшенные всеми их наградами», как описывал их один осведомленный свидетель. Другую половину выбирал ряд организаций: православная церковь, провинциальные собрания, биржа, Академия наук. При этом в США Семнадцатая поправка, предусматривающая прямые выборы сенаторов, была принята в 1911 году, а в Великобритании членство в палате лордов являлось наследственным ^[385].

Помимо этого, царь пошел и на куда менее драматичную, но не менее логичную уступку, впервые в истории страны создав единое правительство во главе с премьер-министром. Поручение обосновать потребность в кабинете министров и продумать его структуру получил заместитель министра внутренних дел Сергей Крыжановский, выступавший с критикой «разобщенности» российских министерств и их братоубийственной розни. Он предупреждал, что Дума – как и созванные в 1789 году во Франции Генеральные Штаты – станет влиятельным форумом. Чтобы совладать с законодательной властью, правительству следовало быть сильным и единым, если монархия не хотела для себя таких же последствий, как во Франции. Но министры призывали к созданию сильного правительства не только ради предполагаемой потребности обуздывать законодателей. Витте стремился воспроизвести в России прусскую модель, в рамках которой министр-президент имел полномочия – которыми так успешно пользовался Бисмарк, – контролировать все контакты между отдельными министрами и монархом ^[386].

Может показаться, что сильный кабинет, работу которого координирует премьер-министр, – очевидный обязательный атрибут любого современного государства, но в глобальном плане этот институт сложился относительно недавно. В Великобритании должность премьер-министра своим незапланированным появлением обязана тому, что король Георг I (правил в 1714–1727 годах) из Брауншвейгского дома, царствовавшего в германском государстве Ганновер, не говорил по-английски (он проводил в Ганновере не менее чем по полгода), поэтому ответственность за председательство на заседаниях кабинета министров была возложена на лицо, занимавшее новоучрежденную должность премьер-, то есть первого, министра, и эта ситуация впоследствии была институционализована. Пруссия поэтапно получила должность министра-президента – аналог премьер-министра – и кабинет министров в 1849–1852 годах, что представляло собой импровизированную меру в ответ на неожиданное учреждение законодательного собрания в 1848 году ^[387]. (Мертворожденное российское кабинетное правительство 1857 года даже не предусматривало должности премьер-министра.) Но если в Великобритании премьер-министром становился лидер большинства в палате общин, что означало, что он обязан своим положением не королевскому капризу, а выборному парламентскому большинству, то прусский министр-президент назначался или смещался по воле монарха без оглядки на парламентское (выборное) большинство.

Россия следовала не британскому примеру – подлинно парламентской системе, – а прусскому. Правда, Дума могла вызывать министров для отчета перед ней, но абсолютная власть в том, что касалось назначения или смещения министров, оставалась в руках царя, так же, как абсолютное право вето в отношении законов, право распускать Думу и назначать новые выборы и право объявлять военное положение. Кроме того, премьер-министру не подчинялись министры иностранных дел, двора, флота и военный министр. Все это позволяло Николаю II не без попустительства со стороны Витте обманывать себя мыслью о том, что этими уступками он не нарушил данной им при восхождении на престол клятвы защищать самодержавие. Но это было не так: работу четырнадцати тогдашних российских министерств – за некоторыми исключениями – предстояло координировать не царю, а иному лицу ^[388].

Этим лицом оказался Витте, которого Николай II решил назначить первым в истории России премьер-министром.

Николай II попросил Витте составить Октябрьский манифест, но тот, слишком хорошо зная царя и, вероятно, желая дистанцироваться от этого документа, поручил задачу его составления оказавшемуся у него дома помощнику ^[389]. Тем не менее именно Витте отредактировал проект манифеста и имел репутацию его главного инициатора ^[390]. И все же, оказавшись на вершине власти, Витте не ощущал никакой опоры под ногами и не получал ни от кого полноценной поддержки – ни от ошарашенного истеблишмента, представители которого в основном являлись сторонниками неограниченного самодержавия и к тому же неприязненно относились к Витте из-за его происхождения, неотесанности и жены-еврейки, ни от узкой прослойки конституционалистов, по-прежнему ожидавших составления и принятия обещанной конституции, ни от депутатов Петербургского совета, в большинстве случаев считавших, что Дума станет «буржуазным» обманом, ни от бастующих рабочих и студентов, по-прежнему требовавших социальной справедливости несмотря на то, что всеобщая забастовка уже шла на спад, ни от бунтующего крестьянства, вольно интерпретировавшего Октябрьский манифест как обещание чаемого земельного передела, из-за чего на селе вновь вспыхнули беспорядки ^[391]. Витте не вполне поддерживал даже Николай II, назначивший его премьер-министром, но по-прежнему считавший его слишком дерзким. Тем не менее благодаря одному своему авторитету и особенно стремлению быть в курсе дела Витте сумел координировать деятельность большинства министерств, включая Министерство иностранных дел и военное министерство, главы которых формально не были даже подотчетны премьер-министру ^[392].

Но какими бы впечатляющими ни были способности Витте, учреждение должности премьер-министра наряду с обещанием созвать Думу, которое пока что оставалось обещанием, не привело к восстановлению общественного порядка. Наоборот, после обнародования Октябрьского манифеста оппозиция перешла к более агрессивным действиям. Царское самодержавие оказалось спасено – в буквальном смысле слова – благодаря решительному чиновнику-консерватору, ранее уволенному за злоупотребление полицейскими полномочиями в сочетании с сексуальной несдержанностью. Им был Петр Дурново (1845 г. р.), отпрыск старинного дворянского рода и выпускник военно-морской академии, во время Великих реформ 1860-х годов служивший на море. Затем он ушел с флота и долгое время (в 1884–1893 годах) возглавлял полицию. После того как один из находившихся в его ведении «черных кабинетов» перехватил интимное послание бразильскому поверенному в делах от любовницы самого Дурново, он устроил полицейский налет на квартиру дипломата с целью выкрасть остальные ее письма. Женщина пожаловалась на кражу своему возлюбленному-дипломату, и тот на придворном балу обратился с этим делом к царю Александру III. Последний якобы сказал своему министру внутренних дел: «Немедленно убрать прочь этого дурака» ^[393]. Дурново, уволенный со службы, отправился за границу – как казалось, навсегда. Однако в 1895 году, после того как 49-летний Александр III неожиданно умер от болезни, Дурново сумел возобновить служебную карьеру, поднявшись до заместителя министра внутренних дел. 23 октября 1905 года Витте назначил его исполняющим обязанности министра внутренних дел вопреки бурным возражениям со стороны либералов и нерешительной позиции царя Николая II ^[394]. Через три дня взбунтовались матросы Балтийского флота. К 28 октября Дурново подавил их хаотический мятеж, приказав казнить несколько сотен восставших. Он замышлял репрессии в масштабах всей империи, но Витте (первоначально) настаивал, чтобы он действовал в рамках Октябрьского манифеста – ведь тот в конце концов был подписан царем. Однако вскоре Дурново начал прибегать к более суровым мерам, что, конечно, очень обрадовало как царя, так и большую часть государственных чиновников после того, как предпринятые меры оказались успешными. «Все заработало, машина пошла в ход, – вспоминал один из руководителей охранки. – Начались аресты» ^[395]. Вообще в промежуток между полученным от царя обещанием конституции (октябрь 1905 года) и последовавшим полгода спустя принятием Основных законов – Николай II не пожелал называть их конституцией – полиция, возглавляемая Дурново, арестовала десятки тысяч (по некоторым оценкам, до 70 тысяч) человек ^[396]. Кроме того, Дурново уволил многих губернаторов и, что более важно, понукал остальных брать под контроль государства все общественные пространства.

Дурново оказался инициативным руководителем. В середине ноября 1905 года, когда из-за новой забастовки прекратили работу почта и телеграф, он покончил с ней, заменив бастующих добровольцами. 3 декабря – на следующий день после того, как Петербургский совет призвал рабочих изымать сбережения из государственных банков, – он арестовал около 260 депутатов Совета, что составляло половину его членов, включая и его председателя, Троцкого. Многие должностные лица предупреждали, что это спровоцирует повторение всеобщей забастовки, состоявшейся в октябре 1905 года, но Дурново на это отвечал, что демонстрация силы развернет политический процесс в ином направлении. 7 декабря 1905 года вспыхнуло восстание в Москве и казалось, что критики Дурново правы. Но он отправился в Царское Село с тем, чтобы отчитаться перед Николаем II и получить от него инструкции – без премьер-министра Витте, своего (номинального) начальника, которого Дурново отныне не удосуживался ставить в известность о своих действиях, несмотря на то что к тому моменту Витте тоже выступал за жесткий подход. Дурново даже не появлялся на заседаниях правительства (Совета министров) и никак не объяснял свое отсутствие ^[397]. Понятно, что царь стремился к возрождению существовавшей до 1905 года практики, когда такие министры, как Дурново, негласным образом отчитывались непосредственно перед ним. Николай II писал своей матери, вдовствующей императрице: «Дурново – [министр] внутрен[них] дел – действует прекрасно» ^[398]. Сейчас же, столкнувшись с восстанием в древней столице России, Дурново приказал подавить его: было убито около 424 человек и 2000 ранено ^[399]. Карательные акции проходили по всей империи. «Я настоятельно требую, чтобы в этом и подобных случаях вы без малейшей снисходительности приказывали использовать вооруженные силы и чтобы восставшие уничтожались, а их дома были сожжены, – решительно инструктировал Дурново должностных лиц в Киевской губернии. – В нынешних обстоятельствах восстановление авторитета правительства возможно лишь подобными мерами» ^[400]. В Грузии царские войска с боем захватили марганцевые рудники в Чиатуре, ликвидировав политическую базу Джугашвили и его сторонников-большевиков. Кроме того, имперские силы и черносотенцы разгромили Гурийскую республику – цитадель грузинских крестьян-меньшевиков. Как писал один исследователь, подавление первой в мире крестьянской республики во главе с марксистами эхом отозвалось «в полях, горах и джунглях Азии» ^[401]. Однако к концу 1907 года массовые крестьянские восстания были задушены по всей империи ^[402]. Это было поразительное достижение.

* * *

Российское самодержавие находилось на волосок от гибели. В целом для подавления внутренних волнений понадобилась армия численностью почти в 300 тысяч человек, что приближалось к величине сухопутных сил, сражавшихся с японцами ^[403]. Мобилизация таких огромных сил с целью осуществления репрессий и выживания режима была бы невозможна, если бы западные противники России, Германия и Австро-Венгрия, решили воспользоваться такой благоприятной ситуацией. Чтобы парализовать и, скорее всего, погубить царский режим, хватило бы даже не нападения с запада, а одной лишь мобилизации ^[404]. Не менее важно и то, что в роли российских сил внутренних репрессий выступали те же самые крестьяне в мундирах, которые восставали, когда – и потому что – царский режим производил впечатление ослабленного, и которые сейчас, когда режим опять показал зубы, вновь принялись навязывать государственный строй восставшим рабочим, студентам и таким же, как они, крестьянам ^[405]. Их сплотил Дурново. Перед нами один из тех моментов в жизни крупномасштабных исторических структур, когда решающей оказывается роль личности: не столь значительный министр внутренних дел не справился бы с ситуацией. Когда «режим балансировал на краю пропасти, – как справедливо указывал его представитель Владимир Гурко, – его спас… Дурново, проводивший едва ли не независимую политику и путем безжалостных гонений на революционные элементы восстановивший в стране некое подобие порядка» ^[406].

Но в этот же самый момент бедой для страны оказался талант политика – а не его недостатки. Спасение обреченного на гибель русского самодержавия усилиями Дурново имело своим извращенным следствием то, что страна двинулась навстречу куда более ужасной катастрофе в ходе куда более ужасной войны, которая послужила прологом для создания радикально нового строя. Разумеется, невозможно сказать, чем бы кончилось дело, если бы исключительная решимость и полицейские навыки Дурново не спасли царизм в 1905–1906 годах. И все же поневоле задаешься вопросом: может быть, если бы не Дурново, история шестой части Земли и других территорий была бы не столь катастрофической и в ней не нашлось бы места для невероятно жестокой диктатуры Сталина? Как бы то ни было, передышка, полученная Россией благодаря Дурново, оказалась недолгой. Это время было наполнено бурными событиями и неуверенность в завтрашнем дне сохранялась. Как вспоминал один современник, «Уже задолго до войны все политически сознательные люди жили как на вулкане» ^[407].