Силами модернизации можно было злоупотреблять самым прискорбным образом. В то время как Индия в 1870–1900 годы страдала от массового голода, вывоз зерна в Великобританию вырос с 3 миллионов до 10 миллионов тонн, обеспечивая пятую часть британского потребления пшеницы. «Случаи голода, – признавал в 1907 году один британский чиновник после 35 лет службы, – стали сейчас более частыми и более суровыми» ^[290]. Но ответственность за это несли сами британцы. Они соорудили в Индии четвертую по протяженности железнодорожную сеть в мире, чтобы извлечь максимум дохода из своей колонии, но железная дорога, вместо того чтобы облегчать жизнь местному населению, оставляла его без еды. Британский вице-король Индии лорд Литтон из принципиальных соображений боролся с попытками местных чиновников делать запасы зерна или вмешиваться в механизмы рыночного ценообразования. Он требовал, чтобы голодающие и умирающие получали еду лишь в обмен на труд, потому что, по его мнению, продовольственная помощь поощряла уклонение от работы (не говоря уже о том, что стоила государству денег). Голодающих женщин, пойманных при попытке наворовать в садах еды, клеймили, а иногда им даже отрезали носы или убивали. Толпы крестьян нападали на землевладельцев и расхищали запасы зерна. Британские должностные лица видели отчаяние населения и доносили об этом в метрополию. Как сообщалось в одном донесении из Индии, «Один сумасшедший выкопал и частично съел тело умершего от холеры, в то время как другой убил своего сына и съел часть мальчика». Китайские императоры из династии Цин противились строительству железных дорог в их стране, опасаясь, что они будут использоваться для колониального закабаления Китая, и это ограничивало возможность бороться с голодом. Тот становился причиной массовых крестьянских восстаний – войны Канудос в Бразилии, Боксерского восстания в Китае (на плакатах у восставших было написано: «Небо не дает дождей. Земля иссохла и потрескалась»). Но в тот момент крестьяне были не в силах сбросить иго формального или неформального империализма.

Рынки и мировая экономика сделали возможным прежде невообразимое процветание, но большей части мира эти блага оставались недоступны. Вообще говоря, новой всемирной экономике подчинялся не весь мир. Существовали обширные территории, не затронутые этими возможностями и процессами. И все же всемирная экономика могла ощущаться в качестве стихийной силы. Электричество вызвало резкий рост спроса на медь (из которой делались провода), втянув в мировую экономику Монтану, Чили и южную Африку и давая им шанс на процветание, но в то же время делая их население уязвимым перед скачками цен на мировых товарных рынках. Это влекло за собой мощнейшие последствия. Помимо эпидемий голода, крах банка в Австрии в 1873 году мог вызвать депрессию, которая охватила даже США, породив массовую безработицу, в то время как в 1880–1890-е годы Африку опустошали рецессии на других материках – а затем она была проглочена в ходе имперской гонки европейскими державами, вооруженными модернизацией ^[291].

Российская империя отвечала на вызов модернизации с немалым успехом. Благодаря текстильной промышленности она стала четвертой или пятой по величине индустриальной державой мира и была главным производителем сельскохозяйственной продукции Европы, будучи обязана этим достижением своим размерам. Но беда в том, что ВВП на душу населения в России составлял всего 20 % от британского и 40 % от германского ^[292]. В Петербурге находился самый пышный двор мира, но к тому моменту, когда родился будущий Сталин, ожидаемая продолжительность жизни на момент рождения в среднем по России составляла всего 30 лет, что было больше, чем в Британской Индии (23 года), но меньше, чем в Китае, и намного меньше, чем в Великобритании (52 года), Германии (49 лет) и Японии (51 год). Грамотность при Николае II колебалась в районе 30 %, что было ниже, чем в Великобритании в XVIII веке. Русский истеблишмент был хорошо знаком с этими сопоставлениями, потому что его представители часто бывали в Европе и сравнивали свою страну не с третьеразрядными государствами – которые мы бы назвали развивающимися странами, – а с первоклассными державами. Однако если бы российская элита была более скромна в своих амбициях, ее страна вряд ли могла бы ожидать серьезной передышки в начале XX века с учетом объединения и стремительной индустриализации Германии, а также консолидации и индустриализации Японии. Когда в дверь вашей страны внезапно стучит великая держава с передовым вооружением, грамотными и способными офицерами, мотивированными солдатами, а также отлаженными государственными институтами и инженерными училищами, вы не сможете закричать: «Нечестно!». Российские социально-экономические и политические достижения должны были сравниваться и сравнивались с достижениями ее самых передовых соперников ^[293].

Даже революционеры того времени осознавали стоящие перед Россией дилеммы. Николая Даниельсона, главного переводчика «Капитала» Маркса на русский язык, тревожило, что предпочтительный, по его мнению, путь для России – неспешное, органичное превращение в социалистическую страну посредством крестьянской общины (мелкомасштабной, децентрализованной экономической организации) – мог не выдержать давления со стороны международной системы, в то время как российская буржуазия тоже не была готова ответить на вызов. «С одной стороны, подражание медленному, трехсотлетнему процессу экономического развития в Англии может сделать Россию уязвимой перед ее колониальным подчинением той или иной из великих мировых держав, – писал Даниельсон в 1890-х годах в предисловии к русскому изданию «Капитала». – С другой стороны, стремительное, дарвиновское внедрение свободных рынков и приватизации „западного типа“ может привести к возникновению коррумпированной буржуазной элиты и обездоленного большинства – без какого-либо повышения темпов производительности». Казалось, что Россия стоит перед жутким выбором между ее колонизацией европейскими странами и новыми глубинами неравенства и нищеты ^[294].

Для царского режима на кону стояло многое, но велики были и издержки. Даже после уступок в виде Великих реформ российские правители по-прежнему ощущали, что фискальная сфера все сильнее ограничивает их международные стремления. Уже Крымская война опустошила государственную казну, но реванш, взятый в ходе Русско-турецкой войны (1877–1878) обошелся России еще дороже. В 1858–1880 годах дефицит российского бюджета составлял от 1,7 до 4,6 миллиардов рублей, что вызывало потребность в обширных зарубежных займах – которые Россия брала у своих геополитических соперников, европейских великих держав ^[295]. По причине коррупции значительная доля государственных денег избегала учета. (Отношение к государственным поступлениям как к частному доходу, вероятно, принимало самые вопиющие формы на Кавказе, этой черной дыре имперских финансов ^[296].) Правда, Россия избежала участи османов, которые превратились в финансового и геополитического клиента Европы, или династии Цин (1636–1911), параллельно российской экспансии удвоившей территорию Китая, но в итоге совершенно разорившейся и вынужденной заключить ряд глубоко неравноправных международных договоров, включая и навязанные Россией ^[297]. К началу XX века благодаря акцизам на сахар, керосин, спички, табак, импортные товары и, прежде всего, водку российский государственный бюджет обычно сводился с профицитом. (Душевое потребление алкоголя в Российской империи было ниже, чем где-либо в Европе, но государство владело монополией на его продажу ^[298].) Впрочем, в то же время бюджет российской армии десятикратно превышал государственные расходы на образование. При этом военное министерство неустанно сетовало на нехватку средств ^[299].

Давление конкуренции с другими великими державами действительно способствовало насаждению в России системы высшего образования, призванной готовить для государства чиновников, инженеров и врачей ^[300]. Но те студенты, в которых отчаянно нуждалось самодержавие, приводили его в ужас. Когда самодержавие пыталось задушить движение за университетскую автономию, студенты устраивали забастовки, которые приводили к закрытию университетов ^[301]. Подавляющее большинство из всех, кто был арестован в Российской империи в 1900–1905 годах, не достигло 30-летнего возраста ^[302]. Аналогичным образом благодаря индустриализации, набравшей темп начиная с 1890-х годов, в России появилось много современных заводов, необходимых для державы мирового уровня, однако промышленные рабочие тоже бастовали, добиваясь восьмичасового рабочего дня и человеческих условий жизни, что приводило к закрытию предприятий. Вместо того чтобы разрешать легальные организации и пытаться взять рабочих под свое попечение – чем на первых порах занимался талантливый начальник московской охранки, – самодержавие предпочитало прибегать к репрессиям в отношении рабочих, существовавших благодаря индустриализации, в которой было кровно заинтересовано государство ^[303]. Что касается деревни с ее урожаями, остававшимися важнейшим экономическим фактором страны, Россия кормила своим зерном значительную часть европейского населения притом, что росло и внутреннее потребление продовольствия, несмотря на относительно низкую урожайность российских полей ^[304]. Однако весной 1902 года в плодородных Полтавской и Харьковской губерниях на юге страны разразились массовые крестьянские восстания, в ходе которых крестьяне разоряли и сжигали помещичьи усадьбы, требуя снижения арендной платы и свободного доступа к лесам и водным путям, что побудило писателя Льва Толстого выступить с воззваниями в адрес царя ^[305]. На следующий год крестьянское восстание, спровоцированное бездарными и репрессивными действиями царских властей, вспыхнуло в Кутаисской губернии на западе Грузии, на сорока квадратных милях виноградников и чайных плантации Гурии. В губернии не было ни одного промышленного предприятия и восстание застало социал-демократов врасплох. Однако после того, как крестьяне на своих сходках составили списки требований, выбрали вождей и принесли взаимные клятвы верности, грузинские социал-демократы попытались встать во главе их движения. В независимой «Гурийской республике» были уменьшены арендные платежи землевладельцам, провозглашена свобода слова и учреждена новая «красная» милиция взамен полиции ^[306].

В Российской империи насчитывалось более 100 миллионов сельских подданных, живших в самых разных условиях. Социальных трений не удалось избежать ни одной стране, претерпевающей модернизацию, навязанную международной системой. Но в России такие трения усугублялись нежеланием самодержавия привлекать массы к участию в политической системе, хотя бы и авторитарными методами. При этом многим будущим революционерам, отказавшимся от ориентированного на крестьян народничества ради марксизма с его акцентом на пролетариате, пришлось пересмотреть взгляды.