Когда ночь распахнула свою пасть, зевнув тьмой, железные гвозди, соединявшие доски корабля «Солнечный локон», гвозди, когда-то обитавшие в дереве саркофагов в могильниках Скорбного Минора, завели свой хор, удивительно страстный и алчный.

Говорят, даже мертвецы могут петь песни о свободе.

– Будьте так любезны, Риз, достаньте мою кольчугу. Почистите ее и смажьте маслом. Насколько я помню, никакого ремонта ей не требуется, и это воистину радует, учитывая ваше нынешнее состояние.

Эмансипор остановился на пороге каюты и, моргая, уставился на хозяина.

Бошелен не сводил с него взгляда.

– Можете приступать, Риз. Надеюсь, вы справитесь?

– Э… да, конечно, хозяин. Кольчуга, говорите? Справлюсь.

– Вот и прекрасно.

Эмансипор потер затылок:

– Корбал Брош ловит рыбу.

– Вот как? Что ж, как я понимаю, у него возникла внезапная нужда в акульем хряще.

– У него, что ли, колени болят?

– Прошу прощения?

– Ведьмы-заклинательницы говорят, что это надежное средство от боли в коленях.

– Ах вот оно что. Полагаю, в данном случае речь идет о некоторых экспериментальных исследованиях.

– Гм…

– Вот что, любезный…

– Да, хозяин?

– Моя кольчуга… нет, погодите! – Сидевший на краю койки Бошелен встал. – Мне кажется, Риз, в наших отношениях наступил критический момент.

– Сударь? Вы меня увольняете?

– Надеюсь, до этого не дойдет, – сказал Бошелен, поправляя свой парчовый халат и поглаживая острую бородку. – Увы, за время этого путешествия ваше мастерство изрядно пострадало. Общеизвестно, что чрезмерное потребление дурханга приводит к угасанию умственных способностей, хронической апатии и исчезновению всяческих амбиций. Короче говоря, у вас начал атрофироваться мозг. Вы проводите все свободное от сна время в постоянном отупении, а когда спите, то не способны погрузиться в достаточно глубокий сон, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Увы, вы стали бесполезны и утомительны.

– Да, сударь.

– Соответственно, ради вашего же блага и, что более важно, моего я вынужден конфисковать ваш запас дурханга на время этого путешествия, а если потребуется, то и навсегда.

– Для меня это было бы плохо, сударь.

– Да неужели? – Бошелен удивленно поднял бровь.

– Да, хозяин. Плохо. Это все из-за нервов. У меня с ними прямо беда. Они уже не те, что когда-то.

– И что же так действует вам на нервы, любезный Риз?

Именно от этого вопроса и позволял Эмансипору уклоняться дурханг. Но теперь хозяин требовал от него до омерзения полной трезвости, лишая всех возможностей сбежать от реальности. Внезапно лишившись дара речи, слуга показал на массивный деревянный сундук у стены.

– Дитя Корбала Броша? – Бошелен нахмурился. – Бросьте, Риз, это довольно глупо. Оно хоть раз сбежало? Собственно, вы и видели-то его только однажды, в самом начале нашего путешествия. Более того, разве вы не верите в узы и заклятия, которые я наложил на этого скромного гомункулуса? Должен добавить, что паранойя – обычное явление среди тех, кто злоупотребляет дурхангом.

– Хозяин, но я слышу его каждую ночь. Бульканье, стоны, хрипы…

– Надлежащие ротовые и голосовые органы, с точки зрения Корбала, не играют особой роли. Подобные звуки вполне естественны, учитывая физические ограничения данного существа. Кроме того, – тон Бошелена внезапно стал жестче, – нас постоянно будут сопровождать гости, многие из которых куда менее приятны, чем созданное моим товарищем причудливое собрание органов и частей тела, пребывающее в этом сундуке. Я исходил из предположения, любезнейший, что вы, берясь за эту работу, в полной мере осознаете подобные обстоятельства. В конце концов, мое главное увлечение – вызов демонов, в то время как мой напарник Корбал Брош исследует загадки жизни и смерти, а также всего, что находится между ними. Разве не ясно, что всем нам придется столкнуться со множеством странностей и пережить немало приключений? Да и разве вам бы хотелось, чтобы все обстояло иначе?

На это у Эмансипора Риза не нашлось ответа. Раскрыв рот, он уставился на Бошелена.

Наконец чародей отвернулся, едва заметно вздохнув.

– В любом случае, Риз, дитя не должно вас беспокоить. Кажется, я уже говорил с вами на эту тему – собственно, вскоре после того, как мы вышли в открытое море. Этот корабль находился в гавани Минора как для пополнения запасов, так и с целью ремонта, а также чтобы набрать новую команду. Так вот, что касается ремонта, похоже, именно он стал ключевым фактором в нынешней нашей ситуации. – Бошелен подошел к кормовому иллюминатору и оперся обеими руками о раму, вглядываясь сквозь свинцовое стекло. – Близятся сумерки, Риз. И через несколько мгновений мы окажемся во власти Несмеяни. Железные гвозди, Риз. Купленные в Скорбном Миноре.

Эмансипор нахмурился. В голове зашевелились смутные воспоминания. Голоса двух приятелей в таверне. Крыга и Зануда, любители легкой наживы. «Мы поработали на разгрузке, а потом содрали с них хорошую цену за железные гвозди…»

Бошелен снова взглянул на Эмансипора:

– Скажите, Риз, раз уж вы уроженец Скорбного Минора, – что, собственно, такое жорлиг?

Хек Урс знал, что нужно поспать, пока не прозвучит колокол, возвещающий о начале ночной вахты, но мысли его были полны навязчивых тревог и переживаний. Ясное дело, организму требовалось некоторое время, чтобы перестроиться и перейти из одного режима в другой: спать днем и бодрствовать ночью. Пока не привыкнешь, в голове будет вроде как туман и все такое. Хотя Пташка Пеструшка, похоже, могла в любой момент погрузиться в глубокий сон – с другой стороны, она все-таки раньше была во вспомогательной службе гарнизона Певунов в городе Поборе, привыкла к военной дисциплине. Что касается Густа Хабба, ему воистину повезло. Стоило парню лишиться уха, как корабельный лекарь сунул ему в руки бутылку нектара из д’баянга: от одного глотка его можно было заснуть так, что не разбудят даже спазмы в желудке у Огни, от которых вокруг рушатся горы.

Увы, у несчастного Хека Урса оба уха оставались на месте, не обладал он также и солдатским умением спать где угодно и когда угодно, а потому сейчас бесцельно бродил туда-сюда, натыкаясь на стены, будто кот, которому отрезали усы. А напротив него, у кормового релинга, стоял один из гостей: толстяк, которого почти никто никогда не видел, весь в черном, с поднятым капюшоном.

Хек хотел было развернуться и уйти, но тогда ему бы пришлось снова пройти возле капитана, а зачем рисковать понапрасну: если один раз обошлось без замечания или приказа, то во второй уже вряд ли повезет. Поэтому, глубоко вздохнув, Хек подошел к релингу и встал рядом со зловещей фигурой.

– Близятся сумерки, сударь… и впереди, похоже, спокойная ночь.

Голова в капюшоне слегка наклонилась, и Хек скорее почувствовал, чем увидел взгляд рыбьих глаз толстяка. Подавив внезапную дрожь, матрос облокотился о релинг:

– Вижу, вы леску забрасываете? Вокруг, говорят, опасно. Акулы и дхэнраби. Рыбачить довольно рискованно, я бы сказал. Замечали когда-нибудь, сударь, что моряки почти никогда не рыбачат? Обычно только пассажиры этим занимаются. Странно, да? Наверняка это как-то связано с тем, что однажды мы сами пойдем на корм рыбам. Жуткая мысль, откровенно говоря.

– Акулы, – произнес таинственный пассажир высоким тонким голосом.

Хек моргнул, затем нахмурился:

– В смысле? Акул ловите? Ценю ваше чувство юмора, что уж там. Акулы, ха! Небось покрупнее экземплярчик добыть хотите? Вроде тех с золотистой спиной, что величиной с сам «Солнечный локон»? Эх, славный был бы поединок. Можно ставки делать, кто кому на обед попадет!

Он рассмеялся было, но быстро оробел под молчаливым взглядом скрытых под капюшоном глаз.

– Ха… ха… ха…

Темнело. Пассажир продолжал разматывать леску.

Хек поскреб заросший подбородок.

– Акулы любят мясную наживку, – сказал он. – С кровью. Вот только свежее мясо у нас закончилось на второй день после того, как мы вышли из Минора. Чем пользуетесь, сударь? Что-нибудь уже клюнуло?

– Нет, – вздохнул его собеседник. – Да, ты прав. Нужна более кровавая наживка.

– Это точно, сударь.

– И возможно, более существенная.

– Я тоже так считаю. И крючок покрупнее, вроде остроги.

– Да, замечательная идея. Вот, держи.

Хек обнаружил, что держит в руках моток лески, чувствуя, как ритмично подрагивает под напором волн увлекаемая ею наживка. Он повернулся, собираясь сказать пассажиру, что ему пора на вахту, но тот уже исчез.

Матрос растерянно стоял, не зная, что делать. Если к тому времени, как пробьет колокол, этот придурок не появится, Хека Урса ждут большие неприятности.

Услышав за спиной топот сапог, он облегченно вздохнул и повернулся:

– Рад, что вы вернулись, сударь… Ой, это вы, капитан?

– Что, во имя Худа, ты тут делаешь, Хек?

– Э… держу леску, капитан.

– Рыбу решил поудить?

– Нет, капитан! В смысле, это не я, а один из пассажиров! Тот толстяк! Он ловил рыбу и попросил меня подержать леску, пока сам не вернется, а я даже сказать не успел, что не могу, потому что у меня ночная вахта и все такое: вот я тут и застрял, капитан.

– Хек, идиот ты этакий! Привяжи леску к релингу, а потом иди разбуди Пташку и Густа. Солнце уже почти зашло.

– Есть, капитан!

– Жорлиг? Последний раз я слышал о чем-то подобном лет двадцать назад, в Клепте, но сам никогда его не видел, – сказал Эмансипор, проклиная себя за внезапную трезвость. Похоже, Бошелен что-то подсыпал ему в чай. – Помнится, этого пресловутого жорлига настигли у самой пристани. Все дело в том, что тогда был отлив: если бы эта тварь успела добраться до воды, ее ни за что бы не поймали, и потом ни одна рыбацкая лодка не осмелилась бы выйти в залив еще многие месяцы или даже годы. Потребовалось двадцать крепких солдат, чтобы прикончить жорлига копьями, топорами и прочим, и даже при этом в живых осталось лишь четверо.

– Весьма опасное создание, надо полагать, – задумчиво проговорил Бошелен, сплетя перед собой пальцы.

– Что верно, то верно. А ведь ему, между прочим, было всего полдня от роду. Тут такая штука: жорлиги очень быстро растут, пожирая своих матерей.

– Пожирая собственных матерей?

Эмансипор уставился в чашку с чаем:

– Никто точно не знает, но рассказывают, будто семя жорлигов плавает в воде, будто мелкие червячки. И если какому-то из них вдруг попадается молодая женщина, у которой особые дни, – ныряльщица за раковинами или за жемчугом или рыбачка, – этот червячок заползает прямо в нее и завладевает ее утробой. От этого бедняжка быстро толстеет, ест за троих взрослых мужчин, и так продолжается шесть или семь месяцев, пока у нее не начинает лопаться кожа. И тогда, обычно в безлунную ночь, жорлиг раздирает ей живот, вылезает наружу и пожирает женщину прямо на месте, с костями и прочим. А потом бежит к воде.

– Любопытно, – заметил Бошелен, – однако не столь уж невероятно или странно, как могло бы показаться. Вокруг полно паразитов, и большинство из них обитают в воде, как в соленой, так и пресной, находя способ проникнуть в тело носителя через любые доступные отверстия.

– Жорлиги – не просто звери, – возразил Эмансипор. – Говорят, они почти такие же умные, как мы. Они специально заплывают в сети и сворачиваются в клубок, пока их не вытащат на борт, а потом разрывают сеть, убивают всех рыбаков в лодке и съедают их. Некоторые даже пользуются оружием, упавшим за борт или брошенным морским духам, мечами и тому подобным. Однако, хозяин, жорлиги живут лишь в мелких прибрежных водах, но никогда – в открытом море.

– Разумно, – пробормотал Бошелен. – В этих водах слишком много конкурентов, не говоря уже о риске самому стать добычей. То, что вы описали, Риз, – полностью водное создание, которое лишь рождается на суше, подобно морским черепахам и дхэнраби. Однако оно вполне способно проявлять недюжинную изворотливость на палубе рыбацкой лодки. Из этого следует сделать вывод, что при необходимости жорлиг может выжить и вне воды. Интересно, как долго?

Эмансипор пожал плечами:

– Говорят, жорлиги похожи на ящериц, только больших и способных стоять на задних ногах. У них длинный мускулистый хвост и когтистые лапы, хотя, рассказывают, страшнее всего их зубы: эти твари могут откусить человеку голову и разгрызть череп, будто яичную скорлупу… – Он замолчал, увидев, что Бошелен наклонился вперед, буквально пронизывая его взглядом.

– Весьма любопытное описание.

– Не то слово, хозяин.

Бошелен откинулся назад:

– Да, пожалуй. Спасибо, Риз. Как я понимаю, вы уже пришли в себя?

– Да, хозяин.

– Вот и хорошо. Займитесь тогда моей кольчугой – и поторопитесь.

– Поторопиться, хозяин?

– Ну да, Риз. Скоро мы окажемся на Красной дороге. Сегодняшняя ночь будет по-настоящему захватывающей. – Бошелен встал, потирая руки. – Когда закончите с кольчугой, будьте так любезны, наточите мой меч – тот, что с красным клинком.

«Кольчуга? Меч?» Эмансипор почувствовал, как внутри у него все сжимается от ужаса, – только сейчас он осознал, что со всех сторон доносится настоящая какофония звуков. Скрежет досок, скрип в местах их сочленений и стук расшатавшихся гвоздей, странные стоны неких созданий, глухо ударяющихся о корпус и проскальзывающих под кораблем…

«Солнечный локон» пьяно накренился, и небо за иллюминатором из свинцового стекла закрыла тьма.

Где-то внизу, в трюме, раздался чей-то крик.

Бена-младшая съежилась в своей корзине на верхушке мачты, услышав жуткий вопль.

«О да, моя дорогая дочь, вот и начинается та самая ночь! Нет числа ужасающим тайнам Несмеяни, и, будь у нас возможность летать на крыльях тьмы, сейчас было бы самое время покинуть гнездо, моя дорогая! Но кто в этом мире способен сбежать от собственных кошмаров? Закроем же глаза руками и заглушим нашу тоску собственным голосом, ибо у разума тоже есть крылья, и как бы он не умчался в бездну, оставив позади тело!»

Звезды странно кружили над головой, и «Солнечный локон» раскачивался так, будто ветер дул из последних сил. Черные волны лизали корпус корабля.

«Но здесь, дорогая моя, мы превыше всех их жалких судеб, и нам ничто не угрожает. Мы подобны королевам. Богиням!»

Когда из темноты внизу донесся очередной крик, Бена-младшая поняла, что она вовсе не ощущает себя королевой или богиней, и опутанная сетью трещащего такелажа мачта показалась ей не настолько высокой, чтобы спрятаться от кошмаров, разыгрывавшихся под палубой «Солнечного локона».

А рядом с нею продолжала причитать и стонать Бена-старшая, и ее развевающиеся волосы ласкали лицо дочери, подобно крыльям мотыльков.

– Кто это там так орал? – спросил Хек Урс, как можно дальше выставляя перед собой фонарь.

По всему скрипящему кораблю плясали тени, шершавые сырые доски потолка касались макушки. Он вгляделся во мрак трюма, чувствуя, как его прошибает холодный пот.

Остальные уже проснулись, но в основном толпились возле люка, что вел в матросский кубрик. Урс усмехнулся с деланой бравадой, глядя на их выпученные глаза и раскрытые рты, похожие на крошечные ямки на стенах утесов, где гнездились стрижи.

«Ну и трусы!»

Хотя что с них взять, они ведь не были солдатами. Никто из них. Вполне естественно, что они полагались на Хека, Густа и Пташку Пеструшку, хотя те и помалкивали о своей службе в гарнизоне. Но хватало одной лишь их твердой уверенности в себе, когда все вокруг быстро катилось в некую бездну, темную и жуткую. Хек стоял, держа в руке фонарь и зная, что у Пташки и Густа за его спиной – благослови их Худ! – висят на поясе короткие мечи.

– Брив пропал, – сдавленно проговорил Густ Хабб, прервав свою нескончаемую молитву. – Говорят, спустился сюда за бочонком чего-то там.

– Брив, помощник кока? – спросила Пташка Пеструшка.

– Нет, помощник плотника.

– Его что, тоже зовут Брив?

– Да, и есть еще Брив, что плетет веревки.

– Значит, Брив пропал? – прервал Хек их дурацкий разговор.

– Да, помощник плотника Брив.

– И он спустился сюда?

– Не знаю, – ответил Густ Хабб. – Полагаю, да, если это кричал он, но ведь точно нам не известно. Может, кричал какой-нибудь другой Брив?

Развернувшись, Хек яростно уставился на своего одноухого товарища:

– С чего бы другому Бриву вдруг орать, Густ?

– Я этого не говорил, Хек. Я лишь сказал, что мы не знаем, откуда орал Брив, да и Брив ли вообще это был.

– С какой стати, собственно, орать должен был обязательно Брив? – раздраженно осведомился Хек.

Густ и Пташка переглянулись, затем женщина пожала плечами:

– Ни с какой, милый.

– Если только, – заметил Густ, – все трое не пошли за одним и тем же бочонком.

– Вопрос совсем даже не в этом! – возразила Пташка. – Зачем вдруг помощнику плотника вообще понадобился какой бы то ни было бочонок? Вот в чем вопрос! Помощнику кока – да, понятно. Даже плетельщику, если он искал…

– Она, – поправил Густ.

– Брив, что плетет веревки, – «она»?

– Угу.

– Что ж, я имела в виду, что в бочках бывает воск, верно? И смола тоже, так что тут все логично. Брив-плетельщица спустилась сюда, чтобы…

– Слушайте, вы двое! – рявкнул Хек Урс. – Не важно, кто именно…

И тут из люка над ними послышались крики.

– Брива нашли! – фыркнул Густ.

– И кого же из троих? – спросила Пташка.

– Не важно! – заорал Хек и набрал в грудь побольше вонючего воздуха, пытаясь успокоиться. – Суть в том, что никто не пропал. Так кто же тогда там кричал?

Густ закатил глаза:

– Как раз это мы и пытаемся выяснить, Хек. Так что хватит впустую тратить время, лучше займемся делом!

Хек Урс шагнул вперед, еще дальше выставив перед собой фонарь.

– К тому же, – уже тише продолжил Густ, – я слышал, будто Брив-плетельщица – на самом деле вовсе даже не Брив, а Горбо, который любит одеваться как девушка.

Хек снова повернулся и яростно уставился на Густа, который лишь пожал плечами:

– Ничего удивительного, такой на любом корабле найдется…

– И где ты это слышал? – спросил Хек.

– Ну… вообще-то, это просто мое предположение. Но будь я проклят, выглядит весьма убедительно.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – сказал Хек. – Чтобы тебе не отрезали ухо…

– Мне бы тоже…

– …а вместо него отрезали язык, Густ Хабб.

– Весьма нелюбезно с твоей стороны, Хек. Я, знаешь ли, ни за что бы не пожелал, чтобы тебе что-нибудь отрезали. И между прочим, мне до сих пор больно. Страшно жжет, особенно сейчас, когда я весь потею. Жжет, Хек, – как тебе такое? И еще этот свист. Все свистит и свистит…

– Я пошел в гальюн, – сказал Хек.

– Что, прямо сейчас? Ты что, не мог…

– Он тут рядом, придурок! Схожу проверю.

– Как хочешь, – пожал плечами Густ. – Только не забудь потом помыть руки.

– Это кричал не жорлиг, – заверил Эмансипор Риз, облизывая внезапно пересохшие губы.

Бошелен, продолжая поправлять рукава кольчуги, поднял бровь:

– По-моему, Риз, это был крик умирающего.