Глава 6

Нынешняя эпоха уникальна лишь потому, что ты в ней живешь. Когда ты умрешь, эта эпоха перестанет тебя волновать. И ты сам это прекрасно знаешь. Именно потому тебя не интересует то, что будет после твоей смерти. Да и с чего бы вдруг беспокоиться?

Из этого вполне разумно следует, что каждое поколение по праву проклинает то, которое ему предшествовало, а именно – твое. И яростное отступление с боем, которое ты именуешь консерватизмом, – жестокая, преисполненная ненависти война против перемен – обречено на поражение, поскольку никакая эпоха не длится вечно. Одна сменяет другую, и сие неопровержимый факт.

Так что – просто шагни в сторону. Твои дни сочтены. Не опускайся до детских капризов, ибо это лишь насмешка над мудростью. Эпоха, как и положено, умрет вместе с тобой, и ты лишь обнажаешь ее лицо – лицо хнычущего ребенка, не способного удержать то, что перестало существовать.

Синтреас. Когда закончился мятеж. Великая библиотека Нового Морна

Рэнт заблудился. Он уже третий день шагал по каменному лабиринту уходивших в разные стороны расселин и трещин, перебираясь через заваленные упавшими деревьями и в основном погруженные во тьму ущелья, над которыми нависали неровные высокие гребни. Два дня назад он потерял из виду озеро. Жаркое солнце делало мох под ногами хрупким, а в воздухе кишели насекомые.

Наконец Рэнт добрался до места, где по плоской каменной равнине были разбросаны большие валуны, и присел на один из них в тени сосны со странно искривленным стволом. Найдя среди лишайников горсть дождевиков, он стал есть грибы один за другим. Походило на рассыпчатый сыр, правда довольно безвкусный.

На плечи Рэнта легло бремя многих истин. С непривычки ему трудно было выживать самостоятельно. Причем выживание отнюдь не сводилось к одним лишь поискам еды, воды или какой-нибудь пещеры для ночлега. Тут уж как повезет, подобно тому как вовремя подвернувшиеся остров или песчаная отмель могут спасти усталого пловца. Нет, главное сражение за жизнь велось в промежутках между этими краткими передышками, с каждым вздохом, в постоянной изматывающей борьбе с невидимыми течениями.

Рэнт не знал, что делать. Постепенно его внутренний голос начал звучать словно плач испуганного малыша, заключенного в темнице немногих доступных ему мыслей. Мысли эти приходили раз за разом, но толку от них было мало.

Солнце садилось, удлинялись тени. Рэнт чесался от укусов насекомых, вытирая кровь с пальцев о бедра. Талые лужи почти исчезли, и теперь ему приходилось выдирать мох из трещин в камне, чтобы найти воду. Горный хребет, что тянулся среди ущелий, сменился высокогорной равниной, поросшей качающимися на ветру островками леса. Вдали – как Рэнт предполагал, на западе – виднелись горные вершины, но они высились также и на севере. Казалось, будто он может дойти пешком до любой из них, шагая по этой обширной каменной равнине.

У Рэнта создалось впечатление, будто валуны образуют некий узор, словно бы кто-то расставил их по местам, но каждый раз, когда они начинали выстраиваться в линию, та заканчивалась грудой расколотых камней или раскатившихся в стороны валунов. Этот мир выглядел разбитым вдребезги – возможно, преднамеренно.

Дамиск так вновь и не появился, оставив после себя странное чувство. Старый охотник пришел в мир Рэнта, заполнив неким образом пустоту, а теперь вот его не стало. Тогда он был жив, но теперь, скорее всего, уже мертв, и Рэнт не сомневался, что, если бы вдруг явился призрак Дамиска, он бы разрыдался от радости. Что угодно, лишь бы не одиночество.

Несмотря на съеденные грибы, живот все равно подводило. Рэнт знал, что сегодня уже больше еды не найдет, и не видел никакого подходящего укрытия от ночной прохлады. Внутренний голос подсказывал, что вариантов у него осталось немного, но самым легким было попросту сдаться: прилечь в какой-нибудь каменной ложбине, а когда наконец придет смерть – что ж, он не станет с ней сражаться.

Тени удлинялись, окрашивая волнообразную каменную поверхность похожими на черные шрамы полосами, тянувшимися от валунов и деревьев, которые будто пытались вонзить в камень собственные ветви. Вокруг простерся узор из трещин и бездонных ям.

Безопаснее всего было вообще не двигаться с места. Соскользнув с валуна, Рэнт свернулся в клубок у его подножия. Сколь бы маленьким он ни пытался сделаться, единственное имевшееся одеяло не могло его укрыть. Ступни и лодыжки уже распухли и покраснели от комариных укусов, и парнишка осторожно прикрыл их, хотя грубая ткань лишь усилила зуд, а затем стал ждать наступления ночи.

Если Дамиск говорил правду, мать Рэнта осталась жива. Он был этому рад, зная, что без него и его постоянных жалоб на голод мама наконец-то сможет успокоиться. И еще сэкономить денег на починку протекающей крыши. Он мысленно представил, как уходят последние мужчины и мать спокойно засыпает, не слыша доносящегося с чердака скрипа кровати, в которой прежде беспокойно ворочался во сне сын. Он увидел ее лицо, на котором разгладились морщины, с которого исчезли все синяки и отвалились струпья. До чего же она красивая.

А по Центральной улице между тем слонялись его старые друзья, держа в руках камни, которые им теперь не в кого было швырять. Пьянчуга Менгер выставлял ведра с объедками для собак в переулке позади таверны. Капор, Арко и Вихун сидели внутри за столом, расположенным ближе всего к очагу, поскольку они были уже старые, а старикам всегда холодно, и говорили о том же, о чем и каждую ночь: о рыбной ловле, сетях и лодках, которые следовало заново покрасить.

Та же затянутая облаками луна взошла над поселком по другую сторону озера. Те же звезды вспыхивали в темнеющем небе. Ничто не казалось Рэнту далеким, и вместе с тем многое стало теперь для него недосягаемым. У него осталась лишь свобода мыслить, и мысли Рэнта кружили в ночи, уносясь вдаль, ибо, когда темнело, чужак в его голове замолкал, сдавшись окружающему миру.

Он слышал летучих мышей, приглушенный щебет нахохлившихся птиц, а высоко наверху тянулся звездный путь, принадлежавший духам. Нынешняя ночь выдалась безветренной, и его окутал рой кусачих насекомых.

Отец его не был богом, да и не мог им быть. Боги умели перешагивать горы, переходить вброд самые глубокие озера и рвать деревья, будто цветы. Они были столь высоки ростом, что никто из суетившихся далеко внизу людишек ничего для них не значил.

Большинство жителей Серебряного Озера были натианцами, которых много лет назад оттеснило туда малазанское вторжение. Они ушли так далеко, как только могли, а потом их поглотила империя. Но на фоне всего этого началась работорговля, и сперва рабами становились обитатели северных лесов, ничем не отличавшиеся от жителей поселка. Потом, однако, работорговцы нашли теблоров, слишком малочисленных, чтобы с ними сражаться. Рэнт не понимал, как можно считать себя вправе владеть другими людьми, но, так или иначе, теблоры были сильнее прочих и жили дольше, чем любые лесные дикари, что делало их более ценным товаром.

Поселок Серебряное Озеро разбогател. Все жили в хороших домах, в относительной роскоши, по крайней мере, никто не голодал. Но малазанцы выступали против рабства, ибо в Малазанской империи это считалось противозаконным. Началось сражение между деньгами и законом, и спустя какое-то время последний в конце концов победил.

Дамиск объяснял все это Рэнту, пока они шли. Казалось, будто в черепе у охотника накопилось слишком много слов и ему требовалось непременно все их выложить. Он говорил, что история – это собрание истин, иногда скрытых или искаженных, вплоть до неправды, но если как следует в них покопаться, то обман всегда можно обнаружить. Однако большинство людей не желали заморачиваться, особенно если удобная ложь приносила им богатство и счастье.

История жила в воспоминаниях; вот только воспоминания были у каждого свои собственные, и все помнили события по-разному. Так что история становилась также непрекращающимся спором истин.

«Есть еще кое-что, Рэнт. История – вовсе не прошлое. Прошлое миновало, оставшись позади, и к нему больше нет возврата. Нет, история – это то, что мы несем в себе здесь и сейчас. Это история наших воспоминаний о нашей собственной жизни, о жизни каждого, кто ушел до нас. И чем дальше назад, тем меньше воспоминаний, так что мы заполняем пробелы плодами собственного воображения о том, как могло бы быть. Возможно, ты думаешь, что твоего воображения вполне для этого хватит. Но на самом деле это не так. Чем ограниченнее жизненный опыт, тем слабее воображение.

„Но как же дети? – спросишь ты. – Разве они не опровергают только что сказанное?“

И да и нет. Воображение – самая сильная черта детишек, и потому их мир столь чудесен, пока не погибнет, словно бы раздавленный сапогом. Рано или поздно ребенок учится оставлять воображаемый мир позади, переставая подпитывать его фантазиями. И тогда мир этот увядает».

Рэнт тогда согласно кивнул.

«Да, – подумал он, – так оно и есть: я чувствую, что и впрямь увял внутри».

Слишком много камней осыпали его тело, слишком многие посылали ему вслед проклятия из-за того, кем он был. Ребенок наполовину слеп к происходящему вокруг, но, вырастая, наконец-то начинает видеть все по-настоящему.

«Твой отец – Карса Орлонг, воин-теблор. Возможно, теперь он бог. Именно здесь начинается история твоей жизни, Рэнт. Настоящая история. Это чудо, что тебя не убили еще давным-давно. Но почему так произошло? Ты никогда не задумывался?»

Нет, Рэнт об этом не задумывался. На самом деле он даже не знал, что его хотели лишить жизни, вплоть до самого последнего времени. Все-таки неприязнь – отнюдь не то же самое, что желание убить, правда же?

«Причиной тому страх, – сказал тогда Дамиск, – ты же отродье бога. Что, если Карса Орлонг вдруг узнает о судьбе своего сына? Что, если Карса Орлонг вернется в Серебряное Озеро? Разумно ли гневить бога?»

Да уж, разумным это точно не выглядело.

«Но твоя мать знала, что этому верить нельзя. Она понимала, что тебе грозит опасность. Знала, как ненависть порой заставляет терять разум и совершать немыслимое. Еще одна причина, чтобы отправить тебя из поселка прочь. Твоя мама сделала все, чтобы ты остался жив, и если это не проявление любви – то что тогда такое любовь?»

Но теперь Рэнту хотелось умереть. Уйти в историю, чтобы все о нем забыли. Примерно так бог одним мановением руки стирает совершенные им когда-то дурные поступки. Вроде зачатия Рэнта…

Внезапно услышав какой-то звук, он открыл глаза.

Перед ним в призрачном свете луны стояли трое – две женщины и мужчина. На их руках и ногах виднелись татуировки в виде спиралей, в которых, казалось, отражалось серебристое лунное сияние. Шею незнакомцев украшали ожерелья из зубов, в их желтых волосах, длинных и спутанных, торчали птичьи кости, а с пояса свисали скальпы.

Мужчина держал сделанный из рога лук, отполированный до такой степени, что поверхность его походила на янтарь. Он был широкоплеч и кривоног, а лицо его скрывала маска из кусочков костей. Женщина слева держала в правой руке копье, положив древко на плечо, – молодая, слегка полноватая, с круглым, испещренным черными оспинами лицом. Другая женщина, старуха, была без оружия. Ну до того худющая – кожа и кости, – что казалось, будто она вот-вот умрет. Под бледными, почти бесцветными волосами виднелся массивный лоб; глубоко посаженные глаза блестели холодно, будто далекие звезды.

Рэнт медленно сел.

– Семдхи, – проговорил он.

Старуха нахмурилась:

– Сэ имас хеди.

Он непонимающе уставился на нее.

Молодая женщина произнесла на чужеземном языке несколько слов, в которых Рэнт почувствовал презрение. И все же он настолько восхитился их мелодичной красотой, что улыбнулся в ответ.

Мужчина издал нечто похожее на смешок и добавил еще несколько столь же мелодичных слов.

Круглолицая женщина надула щеки, но промолчала.

– Сэ имас хеди, – повторила старуха, на этот раз медленнее. – Народ холодных морей, дитя тоблакаев.

Вспомнив слова Дамиска, он ответил:

– Я Рэнт, сын Карсы Орлонга, и я приветствую вас.

Все трое замолчали, будто оценивая его заявление. Затем снова заговорила старуха:

– Только я одна понимаю натианский язык. Но имя твоего отца известно всем нам. Мы слышали о тебе, порожденном богом ребенке из Серебряного Озера. Мы не думали, что тебя оставят в живых.

– Я сбежал, – объяснил он, пожав плечами.

– Ты слаб.

Рэнт кивнул:

– Я не ощущаю себя сыном бога.

Молодая женщина снова заговорила, резко и пренебрежительно. Мужчина в маске шагнул в сторону и начал ходить кругами, доставая из колчана длинную стрелу с зазубренным наконечником. Закончив говорить, девушка опустила копье и сняла с пояса пращу.

– Меня хотят убить? – спросил Рэнт.

– Нет, – ответила старуха. – Но есть опасность. – Подойдя ближе, она села напротив него и начала доставать из кожаного мешка сушеное мясо и обугленные полосы чего-то похожего на жир, а затем протянула ему мех с водой. – В те времена, когда мир еще не рухнул, здесь был остров во льдах. Не пей слишком много, иначе желудок взбунтуется. Теперь поешь, жуй не спеша… да, вот так. Остров. Порожденный богом, созданный из собственной шкуры мира, как убежище – или тюрьма. Иногда приют становится самой прочной из клеток для тех, у кого нет особого интереса испытать крепость ее прутьев… – Старуха помедлила. – Здесь обитали джеки, которые считали, что тут крушение мира им не грозит.

– Не знаю, кто такие джеки, – сказал Рэнт, – но я здесь вообще никого не видел.

– После крушения мира лед умирал и возрождался много раз. В те времена, когда не было льда, мы наткнулись на них, поняли, что это джеки, и стали на них охотиться.

– Они вроде стадных животных?

Старуха улыбнулась, показав большие квадратные зубы, потемневшие и стертые.

– Нет, отпрыск бога, они охотники, как и мы, пожиратели мяса. Наши воины должны испытать себя в схватке с джеками.

– Зачем?

Вопрос, похоже, привел ее в замешательство.

– Джеки – враги.

– Но почему?

– Так было всегда, – с явным раздражением бросила она.

– И вы их всех перебили? – спросил Рэнт.

Старуха сжала морщинистые губы, глаза ее холодно блеснули.

Вернулся мужчина в маске. Он присел на корточки, положив лук на колени так, что стрела как бы случайно оказалась нацелена на Рэнта.

– Т’эт син верал. Наллит.

Теперь Рэнт заметил, что маска сделана не из кости, а из кусочков черепашьего панциря.

– Ихм фал э’рат, – ответила старуха, кивнув в сторону Рэнта. – Сэ г’нат тоблакай.

Лицо в маске на мгновение уставилось на него, и Рэнт увидел в ее прорезях бледные немигающие глаза. Затем воин поднялся, повернувшись к молодой женщине, которая сидела на валуне неподалеку, прислонив к камню копье. Он что-то сказал, но, не услышав ответа, пожал плечами и снова ушел.

Старуха издала кудахчущий смешок, показавшийся Рэнту не слишком дружелюбным.

– Ты ищешь сородичей, отпрыск бога.

– Да, теблоров.

– Думаешь, ты им нужен?

– Не знаю. Не представляю, каково это – быть нужным кому-то.

– Вряд ли у тебя что-нибудь получится, – усомнилась старуха. – Тот, с кем ты путешествовал, – где он?

Рэнт покачал головой.

– Мы охотимся и за ним тоже. Этот человек убил слишком многих из нас. Мы найдем его и убьем. Ты рад этому? Нет? А напрасно. Он оставляет за собой кровавый след. – Забрав мех с водой вместе с остатками мяса и жира, старуха медленно поднялась на ноги. – Ты умрешь на этом древнем острове. Твой отец бросил тебя на произвол судьбы, и мы не видим нужды о тебе заботиться. Какие-то ручьи текут недолго, какие-то умирают сами по себе. Но от тебя еще может быть польза.

Они ушли, даже не оглянувшись.