День начался как обычно – Швед заколотил по кастрюле и заорал во все горло:
– Ходи сюда! Хватай харч!
Призыв всегда рывком выводил меня из дремы, но в то утро у меня были и другие причины для дерготни.
Открыв глаза, я в ту же секунду перевернулся на живот и уставился на нижнюю койку. Я был почти готов увидеть ее пустой, а своего брата – пойманным Макферсонами и висящим на дереве, как пиньята. Но Густав был тут как тут, вместе со своей едва заметной ухмылкой.
Я открыл было рот, однако ухмылка мигом сменилась угрожающим взглядом, говорящим: «Не сейчас», что заставило меня заткнуться. Но я был так рад видеть братишку живым и здоровым, что даже не разозлился. Спрятав вопросы в кобуру до лучших времен, я поспешил присоединиться к парням, которые уже разобрали почти все испеченные Шведом оладьи. Все равно рано или поздно я добьюсь объяснений, даже если их придется выколачивать из братца палкой.
Старый никогда не толкался за еду с остальными, поскольку он парень тощий, а с его аппетитом и муху не раскормишь. Но этим утром он был не единственным, кто не спешил. Мизинчик Харрис даже не пошевелился, услышав призыв Шведа. Когда я проходил мимо койки коротышки, он лежал лицом вниз на одеялах, и единственным признаком жизни был глухой тихий стон. Если ночью у старины Мизинчика все было «ах-х-х-х», то сегодня осталось только «ох-х-х-х».
– Что, нехорошо? – спросил его сосед по койке, Дылда Джон.
Мизинчик ответил очередным стоном.
Когда Харрис со Старым наконец добрались до кухни, мы уже доедали добавку. Не успев дожевать, парни, даже не дав ртам отдыха, опять заговорили о Перкинсе, а именно – о том, какой бес в него вселился, что управляющий поскакал галопом в грозу, хотя до того мы верхом на лошади его и не видели.
– А я вот что думаю, – начал я, но тут Старый уселся на соседний табурет, прищурился и сверкнул на меня глазами, предупреждая, чтобы не болтал о его дедукциях. – Перкинс просто спятил, оттого что так долго сидел сиднем в замке.
Взгляд брата вернулся к тарелке, и Густав принялся за еду. Парни из «Осиного гнезда» тем временем взялись обсуждать мою теорию. Глазастик постановил, что тут есть здравое зерно: дескать, посидев в детстве взаперти в школе, он как раз и ощутил тягу к лошадям и просторам прерий. Всегда-Пожалуйста согласился, что всякий нормальный человек сойдет с ума, если будет целыми днями горбиться за конторкой, но заметил, что англичанин и без того был с придурью. Как и предполагалось, наш британский ковбой Набекрень тут же разразился своей обычной галиматьей:
– Да он торчал там что твой Брайтонский пирс, старый хрыч, как ласточка без Ниагары.
Пока остальные скребли в затылке, пытаясь понять, что бы это значило, Мизинчик положил конец веселью, наконец высказав вслух соображение, которое все боялись произнести.
– У Перкинса и правда были не все дома, раз он доверился Ули и Пауку, – едва прохрипел Харрис, поскольку глотка явно горела от выпивки, которую он щедро заливал туда ночью. – Это его и сгубило. Ублюдки увидели шанс захапать себе «ВР» и воспользовались им. Разве я не прав?
Однако никто не поддакнул: «Да, прямо в точку, Мизинчик!» Никто вообще ничего не сказал. Все молча пялились на коротышку, словно одеревенели и приросли задницами к табуретам.
Мизинчик нарушил неловкую паузу хриплым деланым смехом.
– А-а, да не слушайте вы меня. Я же просто… ну…
– С похмелья? – уточнил Дылда Джон.
– От тебя разит, будто ты искупался в корыте с пивом, – добавил Всегда-Пожалуйста.
Мизинчик, и без того румяный, сделался еще краснее.
– Куда заныкал пойло, Харрис? – шутливо спросил Глазастик, очевидно опасаясь, что разговор снова станет слишком серьезным.
– И чего не делишься? – вставил я.
– Если вы, сукины дети подозрительные, думаете, будто я припрятал заначку, так обыщите мою койку, – ехидно ответил Мизинчик. – Ничего не найдете, кроме вшей… а их можете взять себе!
Все преувеличенно громко захохотали, и разговор перешел на лошадей, коров и прочие безопасные темы. Ведь если начистоту, парням вовсе и не хотелось знать, что стряслось с Перкинсом, особенно если им самим пришлось бы разбираться. Ребят не интересовали ни тайны, ни приключения: они просто хотели получать свои пять долларов в неделю. И не могу сказать, что я их осуждал.
Мы уже знали, чем заняться с утра, и сами принялись за работу. Вскоре горестно замычали коровы-мамаши, чьих телят Дылда Джон и Всегда-Пожалуйста заарканивали и тащили в загон для таврения. Бычков готовили к откорму путем удаления лишних болтающихся органов, и вскоре на костре у загона не только калились клейма, но и жарились «устрицы прерий». Мы с Густавом работали в загоне, надрезая уши и отсекая железы вместе с Глазастиком и Набекренем, а Мизинчик подкидывал дрова в костер и передавал нам через ограду раскаленные та́вра.
Мы работали так, наверное, около часа, когда к коралю подъехал Швед на телеге, которая доставляла припасы из города.
– Эй, Швед! Привезешь мне приличного табаку и смазливую девчонку, а? – крикнул ему Глазастик.
– И мне то же самое, только того и другого по два! – вставил я.
Повар не стал отшучиваться, а только дернул головой и скосил глаза влево. Мы проследили за его взглядом и увидели приближающихся верхом Паука и Будро.
На костистой физиономии Паука блуждала едва заметная улыбочка, как будто ему не терпелось посмеяться над давно заготовленным анекдотом. Если Будро и знал, в чем соль шутки, смешной он ее, видимо, не находил. Альбинос всегда выглядел весьма кисло, а сейчас и вовсе напоминал свернувшееся молоко.
– Собрался, Швед? – спросил Паук.
– Йа, мистер Паукк. Ехать готоф.
– Отлично.
Швед поднял вожжи, но прежде, чем он успел щелкнуть сыромятной кожей, Паук обернулся к нам и взвыл:
– Гос-споди бо-оже!
Густав только что стреножил теленка, и я шел к брату с тавром, раскаленным до такой степени, что хоть на воздух ставь клеймо. Что я в тот момент и делал, поскольку окрик Паука заставил меня застыть на месте.
– Эх, мне-то уже начало казаться, что вы, говнюки, хоть на что-то годитесь, а тут такое печальное зрелище, – буркнул Паук. – Ты где учился таврить, Амлингмайер?
Я знал, что Пауку не нужен ответ. Но знал и то, что полезнее притвориться тупым и ответить.
– Ну, первое ранчо, на котором я работал, называлось «Джей с крестом» в… – начал я объяснять.
– «Джей с крестом»? – Паук помахал перед носом ладонью, будто развеивая вонь. – Да эти техасские засранцы на задницу себе тавро не смогут поставить, даже будь у них руки из каленого железа. Дай-ка покажу, как это делается.
Паук спешился, а за ним и Будро.
– Подай мне вон то тавро, – приказал Макферсон Мизинчику.
Тот подчинился, вытащил тавро из огня и протянул Пауку, и в этот момент Будро подошел к Харрису сзади и обхватил его.
– Эй! Вы что?.. – Больше коротышка ничего не успел выговорить, поскольку Паук взмахнул тавром, словно бейсбольной битой. От удара подбородок Мизинчика дернулся в сторону, и на миг я испугался, что челюсть прорвет кожу и улетит, как метко пущенный мяч. Мизинчик хрюкнул и повалился назад, на Будро.
– Смотрите внимательно, ребятишки, – с этими словами Паук приложил еще светящееся красным тавро к груди бедолаги и надавил. – Вот так наносится хорошее тавро!
Рубашка Мизинчика задымилась, и вскоре мы услышали шипение раскаленного металла, соприкасающегося с плотью. Харрис извивался и орал в лапах Будро, но после полученного удара был слишком слаб, чтобы вырваться.
В кои-то веки альбиносу оказалось не под силу витать над нашим бренным миром. Мраморная неподвижность его бледного лица наконец дрогнула, и на нем проступило искреннее чувство. Это было отвращение.
Паук хихикал.
Тавро у меня в руке немного остыло, но было еще достаточно горячим, чтобы выжечь «ВР с черточкой» на лбу у Паука. Я уже шагнул к ограде, намереваясь именно так и поступить, но Густав схватил меня за локоть и остановил.
– Подожди, – сказал он.
Я вырвал руку.
– Чего ждать? Пока они его убьют?
Но когда я повернулся обратно к Пауку и Будро, пытка уже закончилась, и они отпустили Мизинчика, который со стоном повалился на землю.
– Ты уволен, – бросил ему Паук. Затем он оглядел остальных, и его ладонь опустилась на рукоятку отполированного до зеркального блеска револьвера. – Нам тут не нужны ни воры, ни болтливые баламуты. Не забывайте об этом, не то с вами будет то же самое… а то и похуже.
Я с трудом обуздал гнев, а Паук с Будро погрузили Мизинчика в телегу, где, как оказалось, уже лежали его седло и седельные сумки. Закончив, Макферсон вернулся к костру, подхватил парочку дымящихся жареных бубенцов и закинул в рот. Ухмыляясь, он прожевал их, проглотил, смачно облизал губы, и они с Будро взобрались на лошадей. Паук издевательски приподнял шляпу, после чего вместе со Шведом отбыл в Майлз-Сити.
Как только они скрылись из виду, я зарычал, как гризли, у которого пошел почечный камень.
– Разрази меня гром! Да что мы за люди? Стоим и смотрим, пока такое творится!
Парни только качали головами или таращились в оцепенении, все еще пуча глаза от изумления. Даже Всегда-Пожалуйста молчал и, отвернувшись, ковырял сапогом землю.
– Все мы жалкие трусы, и больше никто! – проорал я.
– Закрой рот, брат, – посоветовал Густав.
– Да гори ты в аду! Меня уже тошнит от твоей…
Старый схватил меня за ворот и развернул к себе, так что теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза.
– Я сказал: закрой рот.
За долгие годы мне не раз хотелось залепить Густаву, но никогда не хватало злости… до этого момента. Я уже сжал кулак и собирался врезать ему сбоку по черепу, когда братец заговорил снова. И его слова мгновенно охладили мой пыл.
– Черт тебя дери, братишка, неужели не допер? Осторожнее надо, – прошептал он. – Один из осиногнездовцев – доносчик.
Каким-то образом осиногнездовцам удалось проработать еще два часа, не обменявшись и двумя десятками слов. Слышалось лишь «давай следующего» или «тавро сюда». Наверное, большинство парней чувствовали себя виноватыми, что не вступились за Мизинчика, а я пытался определить, кто же из них не чувствует вины.
До меня сразу дошло, что Старый прав насчет доносчика. Конечно, по красным глазам и хмельному запаху можно было легко догадаться, кто именно дорвался ночью до запасов спиртного в замке, но откуда бы Паук узнал, что Мизинчик «болтливый баламут», если Макферсонам не передали наш разговор за завтраком. А значит, кто-то донес.
Проще всего было бы указать пальцем на Шведа. Он работал на ранчо еще до нас и вполне мог бы сбегать к Ули, как только мы направились на работу. Но если учесть, что английский был для повара даже не вторым языком, а пятым или шестым, с трудом верилось, что он годится на роль осведомителя. Так как Мизинчик по очевидным причинам тоже исключался, как и мы с братом, под подозрение подпадали Дылда Джон, Глазастик, Всегда-Пожалуйста и Набекрень.
Увы, когда я припомнил все отлучки соседей за седлами и лошадьми, а также походы в сортир, то понял, что в то или иное время донести мог каждый из них. В конце концов я мысленно назначил главным подозреваемым Всегда-Пожалуйста на том зыбком основании, что он злобный сукин сын.
Несмотря на раздражение на брата – я все еще не смирился с тем, что мы остались в стороне, – в этот момент мне больше всего на свете хотелось узнать, что у Старого на уме. Но выяснить это не было никакой возможности, потому что мы таврили телят вместе с Глазастиком и Набекренем и оба постоянно крутились рядом. Я мучительно думал, как бы остаться с Густавом наедине, как вдруг братец вскрикнул: «Твою ж мать!» – и ухватился обеими руками за правую ногу.
Мы только что скрутили телку и, схватив ее за голову, завалили на бок – похоже, прямо Старому на ногу. Так как для ковбоя нет ничего забавнее, чем боль и унижение ближнего, при виде моего брата, с воем прыгающего на одной ноге, парни радостно заржали. Как обычно, Всегда-Пожалуйста первым подал голос:
– Сыровата кожа для сапога, куда ты торопишься!
– Точно! – крикнул Дылда Джон от костра, где он сменил Мизинчика. – В этом сапоге еще полно говядины!
– Ха-ха! – рявкнул в ответ Густав, делая нетвердый шаг к ограде. – Помоги-ка, брат.
Я обхватил его за плечи, и мы неуклюже заковыляли в дальний конец загона. Старый сел на землю и принялся стаскивать сапог.
– Вот черт, до чего же больно! – А потом, намного тише, брат добавил: – Давай быстрее: о чем ты хочешь спросить?
– Что?
Густав разулся и начал разглядывать пальцы ног, будто хотел убедиться, что все они на месте.
– Я же вижу, что ты вот-вот лопнешь от вопросов. Ну так валяй, спрашивай.
– То есть ты специально уронил телушку себе на ногу?
– Да не ронял я ее никуда. А теперь выкладывай. Не для того я старался, чтобы сидеть здесь и в ладушки играть.
Я издал тихое рычание. Даже идя мне навстречу, братец не мог обойтись без высокомерия.
– Ну ладно, – сдался я. – Почему ты так долго не возвращался ночью?
– Ты не заметил вчера утром, что кое-чего не хватает? Того, что мы должны были найти, когда закапывали Перкинса.
– Не знаю. Головы? По-моему, обычно у людей на шее голова, а Перкинс свою где-то потерял.
– Я не говорю о самом теле. – В голосе Густава проскользнула нота раздражения. – Я говорю о…
– А. – Я кивнул, пристыженный, что меня пришлось подталкивать в нужном направлении. – Его лошадь. Пудинг.
– Ну слава богу. Я уже начал за тебя беспокоиться. Чтобы подумать о лошади, не нужно быть детективом. Это же ковбойское дело.
– Ну ладно, и что дальше? – Мне хотелось поскорее отойти от темы моей умственной отсталости. – Если бы Пудинг упал в грозу, от него осталось бы еще большее месиво, чем от Перкинса.
– Но если Пудинг не упал, то он, великолепно объезженный и умный, как овчарка, вернулся бы к конторе, чтобы с него сняли седло.
– Так ты ходил искать коня?
– И нигде поблизости не нашел.
– Может, он где-нибудь в холмах, резвится на воле или лежит плоский, как сковорода.
– Не исключено. Но если так, кто-нибудь рано или поздно на него наткнется.
– А если нет?
– Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы.
– И как же ты думаешь собирать улики, когда за нами следят?
Старый начал натягивать сапог, старательно корчась и гримасничая якобы от боли.
– Еще не придумал как, – шепнул он. – Одно ясно: нам надо остерегаться. Знал бы я, что Ули с таким тщанием присматривает за нами…
Густав замолк, предоставив мне гадать, что было бы в таком случае. Брат остался бы ночью в койке? Забыл бы свои детективные идеи? Закрыл бы глаза и уши и отключил мозги, как требовали Макферсоны?
Вряд ли. Случай с Мизинчиком говорил об обратном. Братец не любит ввязываться в драки, но не стесняется вправить мозги наглецу, который не отличает добра от зла. В другое время он наставил бы Паука на путь истинный con mucho gusto[4]
О проекте
О подписке