Макферсон сказал нам, когда явиться на ранчо и какой дорогой туда добираться, после чего они с братом ушли, и в салуне повисло недоуменное молчание, такое густое, что кошка задохнулась бы.
На большие фермы так работников не нанимают. И зачем им люди сейчас, когда еще лежит снег, а до весеннего сгона скота несколько недель? Никто ничего не понимал.
Ковбой, стоявший левее Дылды Джона, нарушил тишину:
– Вот проклятье! – Он стянул с головы шляпу и швырнул ее на пол. – Восьмой из семи! Ну разве я не самый невезучий на свете сукин сын?
Вокруг расхохотались, и лишь Джим Веллер даже не улыбнулся.
– Если кому сегодня и досталась ложка дегтя, так это мне, – пробормотал он.
Никто не нашелся с возражениями: те, кто давал себе труд чуток поразмыслить, ничего плохого о негре-ковбое не думали, но таковыми были далеко не все, наглядным примером чему служил Макферсон. А если не хочешь нарваться на драку, лучше не пытаться выяснять, кто придерживается широких взглядов, а кто туп как осел.
Как ни странно, обстановку в салуне разрядил Старый. Обычно он избегает веселья, как утка огня или, можно сказать, как масло воды. Но в тот день было иначе.
– Давай-ка подсластим твою ложку дегтя, Джим, – провозгласил он и, достав из кармана десятидолларовую бумажку, вручил ее мне. – Ты знаешь, что с ней делать, брат.
Я уставился на него так, будто он только что вытащил из кармана короля Сиама.
– Уверен?
– Уверен.
Я испустил радостный вопль и крикнул бармену, чтобы он лил пиво в глотку каждому, кто попадется на глаза. Мы со Старым были очень популярны, пока десятка не кончилась. А когда она кончилась, другие тоже стали заказывать выпивку на всех: кто празднуя удачу, а кто топя грусть.
В какой-то момент на город налетел смерч – во всяком случае, на меня, ибо, когда я проснулся следующим утром в нашем крошечном гостиничном номере, он вращался со страшной силой. Тем не менее, после того как Густав стянул с меня одеяло и рявкнул: «Поехали!», мне удалось скатить ноющее тело с кровати, спуститься по лестнице и взгромоздиться на лошадь, хоть и кое-как.
– Так нечестно, – простонал я, когда мы выезжали из города. – Ты спускаешь наши последние деньги на выпивку, а похмелье у меня.
– Ценю твою жертву, брат, – ответил Старый со своей едва заметной ухмылкой. – Знал, что ты устроишь веселуху, и ты не подкачал.
Мне пришлось некоторое время пошевелить раскисшими от пятицентового пива мозгами, чтобы понять смысл услышанного. Несмотря на алкогольный туман, застлавший вчерашний день, я смутно припомнил, что мой обычно угрюмый и сварливый братец вовсю веселился с парнями в «Осином гнезде», слушая их истории, анекдоты… и слухи о ранчо «ВР с черточкой».
– Значит, ты хотел, чтобы все напились, – промямлил я. – И разговорились.
Самодовольная улыбочка Густава стала чуть шире. До меня дошло, что он использовал меня как накачанного выпивкой Иуду-провокатора, – это ранило мои чувства, однако нельзя было не признать, что погудел я от души.
– И как? – проворчал я. – Удалось что-нибудь выловить в огненной воде?
Старый дернул подбородком, указывая на открывающееся впереди пастбище, и пустил лошадь в легкий галоп, что значило: «Сначала выедем из города». Я тоже пришпорил скакуна, хотя каждый удар копыта отзывался болью во всем теле. В ожидании, пока Густав придержит наконец лошадь и откроет рот, я попытался отвлечься от своих страданий – и раздражения на брата, – размышляя о том, что мне известно о ранчо «ВР с черточкой».
Как многие большие хозяйства, оно принадлежало англичанам. В данном случае – лордам и герцогам. Поэтому даже название его звучало чванливо: ранчо Кэнтлмир. Но, как принято в здешних местах, все называли его по тавру скота: буквам «В» и «Р» с короткой черточкой поверх.
Еще несколько лет назад «ВР с черточкой» ничем особо не отличалось от других больших ранчо. Но зимой 1886/87 года все изменилось. То времечко называют Большим мором, потому что тогда в прериях замерзло насмерть больше миллиона коров. Я пытался поддерживать нашу семью на плаву, работая конторщиком в зернохранилище в Канзасе, где пережил снег и морозы в тепле, как котенок, укутанный в свитер. Старый тоже зарабатывал деньги, но не в таких уютных условиях: он работал на ранчо на севере Техаса и едва не отморозил себе руки и ноги в бараке. Снега навалило столько, что, когда тот растаял, брат видел туши бычков, висящие на деревьях, а запах разлагающегося мяса стоял над прерией еще целый год.
Большинство из так называемых скотопромышленных баронов после этого продали свои земли. А вот хозяева «ВР» остались, но у них произошла одна важная перемена. Приехал новый главный управляющий, вручил приказчику письмо об увольнении и поставил на должность своего человека: Ули Макферсона.
Вплоть до того момента о «ВР» все было известно. Но после появления Макферсона сведения стало добывать гораздо сложнее. Похоже, Ули не любил, когда треплют языком о нем самом или о его ранчо, и несколько раз доводил это до всеобщего сведения, посыпая пол салуна чьими-нибудь зубами. Вот поэтому Старый и разорился на попойку. Страх замораживает языки, но от выпивки они неизменно оттаивают.
– В здешних местах слыхали о Макферсоне еще до того, как он нанялся на «ВР», – сообщил мне брат, когда мы выехали в прерию, где подслушать нас могли разве что суслики. – Он был поселенцем, владел небольшим участком чуть южнее ранчо. Говорили, что он мастер пережигать чужие тавро. Первый управляющий «ВР» даже обвинял Ули в том, что тот режет проволоку изгородей и угоняет скот. А потом из Англии приехал новый управляющий – Перкинс его фамилия, – который взял да и нанял сукина сына приказчиком.
– Запустил лису в курятник.
– Так точно.
– Оригинально.
– Дальше – больше. Когда пришел Перкинс, у «ВР» было тридцать тысяч голов на полмиллиона акров. Работы с лихвой человек на тридцать. Но, судя по тому, сколько закупается продовольствия в городе, их там не больше десятка. Точно никто сказать не может, потому что Макферсоны всех гонят оттуда взашей, даже соседей, когда те голодают и пытаются перехватить в долг посреди зимы.
– Не по-соседски.
– Еще как. Единственный, кто приезжает с ранчо в город, кроме Макферсонов, – это их повар. Кличут его Шведом, а почему – даже ты сумеешь сообразить.
– Он из Франции?
Густав пропустил шутку мимо ушей.
– По-английски он, похоже, говорит не лучше, чем рыба свистит, так что сплетен от него не добьешься. Но иногда можно кое-что узнать, даже если тебе ничего не рассказывают. Один из парней в «Осином гнезде» видел вчера, как Швед зашел в лавку Лангера и накупил припасов для банкета: устрицы в жестянках, бочонок трески, смородиновый мармелад, копчености. А потом туда ввалился Макферсон… и говорит Шведу, чтобы не забыл копченого лосося! А у самого в руках две бутылки тридцатидолларового скотча, только что купленные в дорогущем магазине.
Я немного подумал, а потом пожал плечами.
– Не понимаю, в чем тут загадка. Макферсон велел Шведу накрыть роскошный стол в наш первый день, чтобы никто не отказался от работы из-за скверной жратвы.
Старый так на меня зыркнул, словно я потерял портки на пороге церкви.
– Брат, – проговорил он, – если нам подадут скотч с устрицами, можешь с сегодняшнего дня звать меня Старым Дуроломом.
После этого мы какое-то время ехали в молчании. Я уже подумывал развернуть лошадь и мчаться обратно в Майлз, ибо «ВР» казалось не слишком гостеприимным местом.
Но я так долго таскался за Густавом, что сомневался, сумею ли пробиться самостоятельно. Если я и шел своей дорогой в жизни, то ее смыло в ту ночь, когда Коттонвуд-ривер вышла из берегов и унесла нашу семейную ферму, а вместе с ней – и всех наших родных. Кто знает, куда бы унесло и меня, если бы Густав не стал мне якорем?
Конечно, для якоря братец чересчур непоседлив, но скитаться вместе с ним было вполне сносно. Стоило мне решить, что пусть все остается как есть – во всяком случае, до поры до времени, – как Старый заговорил и разрушил мою вновь обретенную уверенность.
– Не понимаю, в чем тут загвоздка! – ни с того ни с сего выпалил он. – Тьфу!
Сомнения набежали на меня еще большим стадом, чем раньше.
Мне-то казалось, что мы едем на ранчо работать. Но теперь я всерьез опасался, что братец вознамерился провести расследование.
В тот день Макферсоны должны были ждать нас на восточной тропе у Паудер-ривер. Когда мы приехали, остальные новобранцы из «Осиного гнезда» уже собрались: Дылда Джон Харрингтон, высокий и тощий; низкорослый и красномордый Мизинчик Харрис; сутулый и косоглазый Глазастик Смит; Набекрень Ник Дьюри, который вечно нес всякий вздор, а также угрюмый и вспыльчивый Всегда-Пожалуйста Маккой – самый злобный засранец к западу от Миссисипи… да и к востоку тоже, если на то пошло.
Парни согревались безудержной трепотней и картишками, и я мигом присоединился к ним. Старый же просто уселся поближе к костру, закурил трубку и уставился на огонь, вполне довольный обществом собственных мыслей.
Вскоре появился Паук. С ним рядом ехал еще один всадник, и такого странного ковбоя я еще не видывал. Все в нем было желтовато-белесым, даже свалявшиеся волосы и мертвые глаза, словно парня окунули в яичный желток и вываляли в муке. Когда они с Пауком подъехали ближе, я понял, что это негр-альбинос.
– Поскачем все вместе, и чтоб не отставать, – заговорил Паук, не утруждаясь приветствием. – Здесь будете ездить только туда, куда скажут, и когда скажут. Отлучитесь пособирать ромашки – пожалеете.
По его злобному взгляду трудно было понять, уволят нас в таком случае или попросту застрелят. Одежда у Паука была выцветшая и потрепанная, но кольт «миротворец»[2] сиял как отполированный.
– Прежде чем мы двинемся, Будро заберет у вас стволы, – продолжал он, кивнув на альбиноса. – Револьверы, пистолеты в сапогах, ружья – все, что найдется.
Будро спешился, вытащил из седельной сумки пару брезентовых мешков и развернул один из них быстрым взмахом руки.
– В мешок. – Голос у альбиноса был безжизненным, словно доносился из могилы.
Дылда Джон достал пистолет из кобуры, вытащил патроны и бросил все это в мешок Будро.
Остальные даже не шелохнулись.
– Работникам «ВР» оружие носить запрещено. Это закон, – прорычал Паук. – Если не нравится, можете уматывать обратно в Майлз и голодать.
Я бросил на Старого взгляд, который говорил: «Предлагаю поголодать». Но брат уже доставал свой кольт 45-го калибра. Один за другим примеру Густава последовали остальные, хотя Всегда-Пожалуйста Маккой недовольно буркнул, что ему неохота доверять ствол «гребаному белесому негритосу».
Альбинос и глазом не моргнул. Он молча переходил от одного к другому, собирая железо и свинец.
Мой кольт отправился в мешок последним.
Расставшись с оружием, я почувствовал себя скорее арестантом, чем наемным работником, – и по дороге это чувство только усиливалось. Паук ехал впереди, мы, осиногнездовцы, за ним, а его подручный Будро замыкал цепочку. Словно шериф с помощником, конвоирующие банду конокрадов в каталажку… или на виселицу.
Мы ехали на юг уже больше часа, и вокруг были только припорошенные снегом холмы да кустарник. Потом на горизонте появилась точка, которая постепенно росла, пока не превратилась в средневековый замок прямиком из учебника истории – с башенками, шпилями и прочими затейливыми финтифлюшками. Когда мы подъехали ближе, оказалось, что он сложен не из камня, а из сосны и тополя: то ли дворец, то ли сарай.
К тому же совершенно обветшавший: краска облупилась, стекла в окнах были пыльные и закопченные, а в ступеньках крыльца осталась дыра от чьего-то сапога. Недалеко виднелись пара бараков для работников и амбар, которые выглядели еще хуже. Неизвестно, чем тут занимались Макферсоны, но явно не обустройством хозяйства.
– Вам вон туда. – Паук, естественно, указывал на самое убогое строение. – Располагайтесь… и не вздумайте свалить.
После чего сделал именно то, что запретил делать нам, – свалил. Будро остался следить, как мы снимаем сбрую, и глаза у него были холодные и неподвижные, как желтые каменные шарики.
– Навидался я страхолюдин на своем веку, но, черт меня дери, ты еще страхолюднее, – попытался поддеть его Всегда-Пожалуйста.
Альбинос не клюнул. Сидел себе на лошади, словно истукан, вырубленный из мела.
В барак Будро не пошел. А если бы пошел, то наслушался бы от нас. Пыль покрывала все толстенным одеялом, а дерево прогнило насквозь: когда Глазастик попытался сесть на койку, то провалился сквозь нее и рухнул на пол.
– Дом, милый дом, – вздохнул он, поднимаясь на ноги.
– Вот же срань господня, – сплюнул Всегда-Пожалуйста. – Еще бы в яме поселили.
– Здесь много лет никто не жил, одни лишь змеи, – добавил Мизинчик.
– Может, оно и к лучшему, – равнодушно отозвался я, пристраивая сумки на более крепкую с виду койку. – Бьюсь об заклад, барак пустовал так долго, что даже вши передохли.
– Тот, другой, барак вроде немного побольше, – протянул мой брат, сваливая пожитки на койку под моей. – Думаю, там…
Но додумать Старому не дали, потому что снаружи раздался крик:
– Эй, новенькие, выходи!
Кричал Ули. С ним были Паук и еще один тип, которого мы раньше не видели, – явно не ковбой, судя по чистой белой рубашке, черному сюртуку и бледной физиономии. Вообще, он выглядел как настоящий джентльмен и рядом с потрепанными Макферсонами смотрелся неуместно, точно кусок первоклассной вырезки между ломтями червивого, заплесневелого хлеба.
– Перед вами мистер Перкинс, главный управляющий, – объявил Ули. – Слушайте внимательно, что он скажет.
Теперь, когда нам разрешили пялиться на чистенького господина, я воспользовался этим в полной мере. Перкинс обладал худощавым сложением, пронзительно голубыми глазами и вьющимися золотистыми волосами, местами тронутыми сединой. Несмотря на седину в кудрях, до Мафусаиловых лет ему было еще далеко: пожалуй, не старше тридцати пяти. Судить о мужской внешности меня научила сестра Грета, которая никогда не стеснялась высказывать свое мнение о подобных материях. Ее сердце наверняка дрогнуло бы при виде Перкинса, поскольку тот мог похвастать чистой кожей, выдающимся подбородком и отсутствием заметных увечий, что сестра считала совершенно необходимым для симпатичного мужчины.
– Добро пожаловать на ранчо Кэнтлмир. – В холодном тоне не слышалось особой приветливости. Несмотря на проведенные на Западе годы, управляющий сохранил сильный британский акцент, а пока он говорил, длинные пальцы левой руки нервно теребили золотую цепочку, свисавшую из жилетного кармана. – Теперь вы работники Суссекской земельно-скотоводческой компании, а значит, обязаны неукоснительно соблюдать правила: не пить, не драться, не воровать. Ни посетители, ни отлучки без разрешения не допускаются. Нарушение запрета карается самым суровым образом. Личная инициатива не вознаграждается и не приветствуется. Нам нужна только молчаливая исполнительность. Мистер Макферсон будет говорить вам, что делать и чего не делать. У вас нет абсолютно никаких причин обращаться ко мне. Вы меня поняли?
Все пробормотали «да, сэр», и Перкинс, удовлетворившись этим, без единого слова пошел к замку.
– Слова мистера Перкинса не нужно объяснять, – сказал Ули. – Но я повторю вам одну вещь, потому как хочу, чтобы вы крепко ее запомнили. Идете работать туда, куда я говорю. Остальное для вас все равно что за колючей проволокой. И я хочу услышать ответ: «Да, босс».
Мы удовлетворили его просьбу, и Макферсон скупо улыбнулся.
– Ну что ж, раз так, может, мы и поладим. А теперь – видите вон тот амбар?
Постройка представляла собой жалкое зрелище, и Макферсон, должно быть, тоже так считал, потому что наше первое задание в качестве работников «ВР» заключалось в том, чтобы выбить гнилые доски, залатать дыры и покрыть амбар свежим слоем краски. Этим мы и занимались вплоть до захода солнца, поскольку никто не отдал приказ остановиться, продолжали работать и дальше, пока не услышали чей-то скрипучий голос:
– Латна, ребята! Бросай кист, ходи сюда, хватай харч!
Мы обернулись и увидели у нашего барака седоусого старого хрыча. Все тупо пялились на него, не понимая, о чем он орет. Первым догадался Старый.
– Ты говоришь, у тебя есть харчи?
– Йа! – прокричал в ответ старикан. – Харчи!
Теперь все прояснилось. Это был тот самый Швед, повар, о котором мой брат слышал в Майлзе. К счастью, стряпня Шведа оказалась лучше, чем его английский. У себя на кухне он устроил нам целый пир: булочки, бобы и похлебка из требухи. Но, конечно, ни устриц, ни капли скотча мы не увидели.
Когда все набили брюхо, Швед пожелал нам доброй ночи – или, точнее, «добра нотш», – и мы потащились к себе в барак. Пока остальные переваривали пищу, щелкая костяшками домино, Старый отошел к входной двери, прислонился к косяку и закурил трубку. Я встал с койки и присоседился к нему.
– Что обмусоливаешь?
Густав только дернул плечом в ответ.
Перед нами в замке светился огонек, освещая два окна, которые казались парой яростных глаз на огромном темном лице.
– И что про него скажешь? – поинтересовался я, кивнув на большой дом. – Про Перкинса.
О проекте
О подписке