Глава девятая
Состав преступления, или Густав делает несколько дедуктивных выводов и наживает новых врагов

– Что-что? – Махони разразился трескучим недоверчивым смехом.

– Я же сказал. – Старый указал на бумажку в руках у Вонга: – Если это предсмертная записка, то я – царица Савская.

– Сейчас узнаешь, кто ты такой, мелкий…

– А может, вы нам прочтете записку, мистер Вонг? – вмешалась Диана, переводя внимание на толстого китайца, подальше от готовой начаться драки. – Чтобы мы сами могли решить.

Вонг молча посмотрел на нее… а потом сложил листок и опустил в один из обширных карманов своего пиджака.

– Нет, – ответил Вонг по-прежнему шелковым, несмотря на сильный акцент, голосом. – Это личное послание. Для одного джентльмена. Я позабочусь о том, чтобы адресат получил письмо. – Он перевел взгляд на Махони, явно отправляя и ему безмолвное личное послание.

– И вы ему позволите? – набросился брат на полицейского.

Махони перевел взгляд с опустевшей руки Вонга на его круглое невозмутимое лицо.

– Это Чань написал? О том, что собирается покончить с собой?

Вонг кивнул, и от движения подбородка жирные складки на шее сжались и растянулись снова, как меха гармоники.

– Да, это предсмертная записка.

– Ну что ж, – объявил Махони, – вот и делу конец.

Уже по тому, как брат втянул в себя воздух, я знал, чего ожидать: ядовитой колкости. Диана, видимо, тоже это почувствовала.

– Давайте сейчас оставим записку, – заговорила она, пока Густав не вывел фараона из себя и тот не избил его. – Мой коллега обмолвился, что у него есть причина не верить в самоубийство. Речь вроде шла о… мертвой канарейке?

– Так и есть. – Старый ткнул большим пальцем в сторону клетки, не сводя глаз с Махони. – Которая вон там лежит.

– Ну да, конечно. – Сержант говорил медленно, словно соглашаясь с исходящим пеной безумцем, который кричит, что вода мокрая. – Может, предсмертную записку он написал для птички?

– Ох, да бога ради! – вскипел Густав. – Канарейка должна была умереть раньше Чаня. И наделать немало шуму. Зачем, по-вашему, птиц берут в угольные шахты – наслаждаться трелями?

Махони вскинул руки.

– И при чем тут это?

– А при том, что Чань знал бы о смерти питомицы. В последние моменты жизни он слушал бы ее жалобный предсмертный писк. – Брат покачал головой. – Но нет. Только не Чань. Он ведь лекарь. Даже если он и совершил бы самоубийство, то никогда не стал бы губить пташку. Он бы ее предварительно выпустил.

– И это твое доказательство? – Фараон покосился на Вонга и скорчил гримасу, словно говоря: «Ты веришь в эту чушь?» Верил Вонг или нет, сказать было невозможно. Он молча смотрел на моего брата тяжелым взглядом из-под полуприкрытых век и оставался настолько бесстрастным, что манекен индейца у сигарной лавки показался бы в сравнении с ним Сарой Бернар.

– Чань решил покончить с собой, – проворчал Махони. – Ему было не до дурацкой канарейки.

– Если клетки недостаточно для сомнений, то как насчет такого, – не сдавался Старый. – Говорите, сосед нашел мертвого Чаня, учуяв газ снаружи. Но мы ничего не почувствовали, пока не подошли к лестнице. И как же тот малый смог понять, что в лавке газ?

Махони скривил рот в издевательской ухмылке.

– Да запросто: передняя дверь была открыта, и газ шел прямо на улицу. К вашему появлению газ уже час как перекрыли, и внизу лавка успела проветриться.

– Что-что? Человек собирается отравиться газом… и оставляет входную дверь открытой? – Густав словно пытался объяснить деление в столбик курице. – Неужели это хоть немного не щекочет вам мозги?

– Слушай, – бросил Махони, – Чань ничего не соображал. Все в Чайна-тауне знали, что он разорился… благодаря вашей железной дороге, кстати говоря. Он собирался покончить с собой. Глупо искать в его поступках какой‑то смысл.

– Ну конечно, жутко удобная точка зрения, верно, – фыркнул Старый. – И уже не нужно ломать голову, зачем Чань посыпал голову глиняной крошкой и вытащил рубаху из штанов, прежде чем улечься на кровать и умереть.

Вонг, кажется, наконец проснулся, и его сонные глаза широко распахнулись.

– Вы сказали «глиняная крошка»?

Брат молча кивнул.

– У Чаня в…

– Не утруждайся, – перебил китайца Махони. – Как я уже сказал, все легко объяснить: Чань сбрендил. И ты тоже, Техас.

– Послушайте, сержант, – вмешалась Диана, – разве вам не полагается…

Махони заглушил ее, громко стукнув ногой в пол.

– Томпсон! – Он топнул еще дважды. – Томпсон, давай сюда, задница ты жирная!

– Иду, сержант! – донесся снизу приглушенный голос.

Внезапно из глубин брюха Махони всплыл булькающий смешок. Фараон выдохнул с облегчением, словно только что вышел из сортира, оставив там фунтов пять веса.

– А знаете что? Да пошла она, эта Южно-Тихоокеанская железная дорога. И вы тоже, – с радостной улыбкой заявил он. Потом повернулся к Диане, и улыбка превратилась в волчий оскал, будто коп собирался завыть на луну. – Все вы.

Пока Махони говорил, лестница скрипела и шаталась все сильнее и громче, как, говорят, бывает при знаменитых калифорнийских землетрясениях. Но тряслась не земля – просто снизу к нам взбирался бык.

– Звали, сержант? – выдохнул побагровевший Томпсон, ступив на последнюю ступеньку.

– Покажи им, где выход, – велел ему Махони, указывая на нас. – А если они забыли, как пользоваться дверью, просто вышвырни их.

– С удовольствием, – крякнул Томпсон, уставившись на меня.

Не отводя глаз, я спросил Старого:

– Уйдем мирно, брат?

– Ну разумеется, – ответила за Густава Диана, уже направляясь к лестнице. – Всего хорошего, сержант. Думаю, наше начальство очень скоро свяжется с вашим.

– А я думаю, что моему начальству плевать, – фыркнул Махони. – Это Чайна-таун, дамочка. Здесь всем на все плевать.