Как только мы сели за столик, все они откровенно уставились на нас.

Чань сделал заказ на родном языке и говорил с официантом так долго, что, наверное, мог бы не трудиться, а просто сказать: «Несите все, что есть в меню». И действительно, когда на столе начали появляться тарелки, можно было подумать, что так док и поступил. Нам подали суп, рис, дамплинги, булочки и такой потрясающий ассортимент овощей и мяса, что я вскоре запутался, где что.

Пока на столе одни блюда сменяли другие, Чань болтал не переставая: о том, как готовится то или иное кушанье, какие ингредиенты местные, а какие привозные, как правильно держать палочки, которыми едят китайцы, а также об особых целебных свойствах горячего чая. Казалось, он готов был говорить обо всем, кроме одного: почему за полчаса до этого едва не пробил мне дырку в черепушке.

Я, конечно, был слишком занят накоплением жирка на зиму и не приставал к Чаню с расспросами, однако Густав, в отличие от меня, и вполовину не столь прожорлив, зато вчетверо любопытнее. Так что он, само собой, закончил трапезу первым и сразу же вгрызся в Чаня:

– Спасибо, доктор. Все было очень вкусно. Хорошо, что мой брат смог разделить с нами трапезу. Ну, понимаете… ведь ему чуть не прострелили голову, и вообще.

Плечи у Чаня поникли; казалось, только невидимая туго натянутая струна внутри не дает ему упасть лицом в горку вареного риса.

– Да. Крайне прискорбный случай. – Легкий акцент доктора усилился, и он заговорил натянутым голосом, с трудом, будто слова липли к языку, как ореховая паста. – Думаю, я… стал немного нервным после того, что пришлось пережить в «Тихоокеанском экспрессе».

– Полностью вас понимаю, док. Встреча со смертью – ужасное потрясение, тут кто хочешь разнервничается. – Я указал на последнюю паровую булочку со свининой: – Кто‑нибудь хочет?

Китаец покачал головой, а Старый закатил глаза, так что я схватил шарик нежного белого теста и впился в него зубами.

– А мне кажется, что вы не просто нервничаете, док, – продолжил брат. – Вы подготовились к обороне. Я о том, что в экспрессе у вас ведь не было пистолета, а? И либо вы поднабрали вес за последний месяц, либо под костюмом у вас какая‑то подкладка или броня.

Чань нервно заерзал на стуле, и только тут я заметил странные бугры и складки у него на одежде. Под рубашкой и правда было надето нечто тяжелое и жесткое.

– Как я вижу, вы все так же наблюдательны, – вздохнул доктор. – Да, я купил пистолет. И кольчужный жилет. Для защиты. В стране наступают тяжелые времена, а это значит, что для нас, китайцев, они будут очень тяжелыми. После недавней Паники две тысячи членов Антикулийской лиги устроили марш в Чайна-тауне и попытались сжечь его дотла. Конечно, у лиги для этого недостаточно сил… пока. Но шпана с Норт-Бич и Барбари-Кост каждый день избивает моих соотечественников до потери сознания. Я не хочу стать одной из жертв.

– Вот и правильно, док, – одобрил я, дожевывая булочку. – Половина этого сброда сама разбежится, если увидит, что им готовы сопротивляться.

– А вторая половина перережет тебе горло, – оборвал меня Густав. Затем он снова повернулся к Чаню и заговорил уже помягче: – И все же не могу не спросить: почему вы думаете, что шпана нападет именно на вас?

– Ну, не только на меня, конечно: они готовы отмутузить любого китайца, который…

Старый покачал головой, и доктор замолк.

– Перед тем, как вы выстрелили в моего брата, он вас узнал, – напомнил Густав. – Несколько раз назвал по имени. И все же вы выхватили пистолет. А значит, боитесь вовсе не случайного нападения. Вы думаете, что кто‑то преследует именно вас.

Взгляд Чаня уперся в стол. В остальном он не пошевелился – и ничего не ответил.

– У вас денежные затруднения, док? – спросил брат. Мы сидели за угловым столиком, вдалеке от остальных посетителей, но Густав тем не менее перешел на шепот. – Может, задолжали кому‑то? Какому‑нибудь опасному человеку.

Чань сидел так неподвижно, словно играл в гляделки с тарелкой жареной свинины.

– Слушайте. Мы с Отто знаем, откуда вы взялись на «Тихоокеанском экспрессе», – продолжал Густав. – Еще до того, как поезд сошел с рельсов, мы выяснили, что вам надо вернуть те штуки из китайского павильона на Всемирной выставке в Чикаго. Говорят, вы одолжили их у кого‑то под залог собственных денег. А когда экспресс сверзился в пропасть… то и вы, поди, угодили в яму. Но если так и есть, вдруг мы хоть чем‑то поможем?

Конечно, у нас на Западе совать нос в чужие денежные дела – все равно что тыкать пальцем в глаз. Так что за такие слова Чань вполне мог надеть Старому на голову миску с китайской лапшой.

– Спасибо, – пробормотал он вместо этого и, наконец оторвавшись от стола, невесело взглянул на брата: – Вы очень добры.

Лицо китайца внезапно переменилось: губы изогнулись в улыбке, вокруг носа и глаз собрались морщинки.

Выражение глаз, однако, осталось прежним.

– Но не стоит обо мне беспокоиться, – снова заговорил Чань. – Никакой катастрофы не произошло. Так, небольшая заминка. Как говорится, стал беднее, но мудрее. Пожалуй, больше потерял, чем приобрел, но есть еще время это поправить. Все в порядке. Правда. – Он взял палочки и выудил из соуса кусочек свинины. – А вы как поживаете? Вас даже не упомянули ни в одной из газетных статей о происшествии с поездом. Так и работаете на железной дороге?

Брат взглянул на меня, чуть приподняв бровь.

«У Чаня все в порядке? – читалось в его глазах. – Это вряд ли».

– В газетах про нас неспроста ничего не было, док, – вступил в разговор я. – Эти статейки – полная туфта от ЮТ. А на самом‑то деле…

Чань изо всех сил старался быть благодарным слушателем, пока я рассказывал обо всем, что он упустил после падения с «Тихоокеанского экспресса». Док пучил глаза, охал, ахал и потрясенно качал головой во всех подобающих местах. Однако чувствовалась в нем какая‑то неискренность – та нарочитая заинтересованность, которую замечаешь слишком поздно, когда собеседник уже умирает от скуки.

Не думаю, впрочем, что Чаню было неинтересно. Просто мой рассказ не мог соперничать с тревогой, грызшей его изнутри.

– Потрясающе, – сказал китаец, когда я закончил. – Вам нужно послать эту историю в газету или в журнал. Будет сенсация.

– Совершенно с вами согласен, док, – кивнул я, намереваясь сообщить, что творческий процесс не просто запущен, но летит вперед на всех парах: повесть уже закончена и отослана в «Смит и партнеры», которые издают «Библиотеку Джесси Джеймса» и «Юного сыщика Билли Стила», а возможно, однажды начнут печатать еженедельные выпуски «Приключений Верзилы Рыжего (и Старого Рыжего)». Если «Харперс» не примет мою первую книгу, авось мистер Смит и его партнеры откроют двери своего заведения – пусть и довольно убогого – для второй.

Однако я не успел поведать Чаню о своих писательских упражнениях в стиле Ватсона, потому что его отвлек шум у входа в ресторан. А потом продолжать смысла уже не было, поскольку наш знакомец буквально окаменел: запихай ему пару петард в штаны, он и то вряд ли обратил бы внимание.

В заведение вошли пятеро китайцев. Но не всей гурьбой, как обычно бывает, или, допустим, двое, а потом еще трое. Нет, они шагали, выстроившись ромбом: один впереди, один сзади, двое по бокам и один в середине.

Парни по бокам и сзади, в черной одежде, массивные и рослые, судя по суровому выражению широких лиц, были бойцами. А тот, что шел первым, напротив, худощавым жилистым телосложением напоминал моего брата и обшаривал зал глазами с такой же всевидящей проницательностью. Он задержал взгляд на нас со Старым – а потом, чуть дольше, на докторе Чане.

Тот, однако, смотрел не на него: доктор уставился на видного ясноглазого китайца лет тридцати в центре ромба. Яркие узорчатые шелковые одеяния, облекавшие его худощавую фигуру, с тем же успехом могли бы быть сшиты из десятидолларовых купюр – настолько они притягивали взгляд. Царственная манера вполне соответствовала роскошному облачению: незнакомец выступал горделиво, выпрямив спину и выставив подбородок вперед, как человек состоятельный, который хочет, чтобы все вокруг знали о его состоятельности.

Владелец ресторана его явно знал. Он расплылся в улыбке, согнул спину и поклонился так низко, что мог бы поцеловать угодливо раскатываемый, пусть и воображаемый, красный ковер. Хозяин провел новых гостей к самому большому столу на восемь человек в середине зала, но низенький остроглазый телохранитель – а это несомненно был телохранитель – отверг предложение, коротко дернув головой.

Для новых гостей быстро освободили два столика в углу напротив нас, причем сидевшие там едоки забрали тарелки без единой жалобы и поспешили удалиться.

– А это еще кто такой? – спросил я шепотом, когда важная птица уселась за стол, а охрана рассредоточилась вокруг. – Насколько мне известно, после Нортона Первого ^[12] во Фриско нет императора.

– В Сан-Франциско, может, и нет, но в Чайна-тауне есть, – шепнул в ответ Чань. – Это Фун Цзин Той.

Он помолчал в ожидании какого‑нибудь намека, что до нас дошел смысл его слов. Ничего не дождавшись, Чань снова заговорил, на этот раз таким тихим шепотом, что я, пожалуй, не столько расслышал слова, сколько уловил ответ по движению губ и испугу на лице дока.

– Малютка Пит.

– Вот же дьявол, – сказал я. – Без вил и рогов сразу и не узнаешь.

Густав лишь пробормотал:

– Ну-ну.

В течение последнего месяца мы только и слышали о Малютке Пите: городские газеты писали о нем, считай, каждый день. Игорные притоны, опиумные курильни, бордели, белые рабыни, махинации на боях и скачках – глава тонга Сомйоп так глубоко запустил руки в порок и коррупцию, что того и гляди мог бы составить конкуренцию городским властям.

И все же встреча с самым настоящим Наполеоном преступного мира оказалась не столь удивительной, как взгляд, которым Фун Цзин Той одарил Чаня.

Он повернулся к нашему другу-доктору и… улыбнулся.

Но не так, как приветствуют старого знакомого. Так улыбается курице лиса, крадущаяся с фермы с еще живым окровавленным цыпленком в зубах. Эта улыбка говорила: «А тобой я еще займусь», причем не просто говорила, а обещала.

Судя по всему, самый опасный человек Сан-Франциско не просто знал доктора Гэ Ву Чаня, но имел к нему вопросы.