Глава 5
Гимн первой любви

Что за комиссия, Создатель,

Быть взрослой дочери отцом!

А.С. Грибоедов

– Позор, Анастасия Александровна, позор! – восклицал Демидов, вернувшись с дочерью домой. – Как ты могла, как у тебя совести хватило принять это приглашение на вальс?

– Mais, papа, je suis…^[14]

– Не надо изъясняться по-французски, когда я гневаюсь на тебя! – перебил Александр Юрьевич. – Ты моя единственная дочь! Мое дорогое дитя! Как можешь ты позорить наше имя?

– Но, papа, я…

– Я не закончил, не перебивай! – гневно воскликнул князь. – Я столько лет жил одной тобой! Как ты могла предать мою любовь?

– Papа, позвольте мне ответить, – гордо произнесла Анастасия.

– Говори!

– Я всегда любила вас и дорожила вашим мнением, – спокойно начала княжна, – вы воспитали меня и дали мне образование. Вы ничего не жалели для меня. А я всегда стремилась угодить вам, и мне всегда хотелось, чтобы вы мной гордились. Но разве я хоть раз совершила опрометчивый поступок? Разве хоть раз я запятнала свою честь и ваше имя?

– Ты танцевала с Редсвордом! – вскричал Демидов, негодуя. – И танцевала вальс! Весь Петербург ваш танец наблюдал!

– И что с того? – спокойно поинтересовалась Анастасия. – Разве мы плохо танцевали?

– Неужто ты не знаешь правил света?!

– Они мне хорошо известны, mon père^[15], – с достоинством произнесла Анастасия.

– Тогда какого черта?! – в порыве бешенства начал Демидов и осекся. – Извини. Как ты посмела вальс с ним танцевать?

– Это произошло невольно, papа! – ответила княжна, отдавшись воспоминаниям о минувшем бале. – Мы разговаривали с Ричардом… с маркизом. Мы говорили о балах и о погоде, как вдруг заиграла музыка… Я и сама не знаю, как мы очутились в середине зала. Ах, не сердитесь на меня!

– Вальс – это не кадриль и не мазурка, – строго ответил Демидов. – За ним следуют серьезные последствия… в виде…

– Любви? – улыбнулась Анастасия.

Князь гневно посмотрел на дочь и сухо произнес в ответ:

– Или дуэли.

– Или брака, – заметила княжна.

– Что?! – закричал князь. – Семнадцать лет еще не исполнилось, а она уж замуж собралась!

– И что с того?

– Сама императрица думала через год пригласить тебя во дворец в качестве своей фрейлины, – возмутился Александр Юрьевич.

– Мне всегда казалось, любовь мужчины дороже любви императрицы, – заметила Анастасия.

– Любви! – с отвращением сказал Демидов. – Она заговорила о любви! А знаешь ли ты, что такое любовь, дитя мое?

– Теперь, мне кажется, я знаю, – мечтательно улыбнулась княжна.

– О нет, Анастасия Александровна, ты выйдешь за Бориса, – сурово произнес Демидов.

– Никогда! – отрезала она.

– Или за любого другого знатного и богатого дворянина, – уступил Александр Юрьевич. – У меня есть деньги и есть титул. Я один из самых уважаемых дворян. Ты можешь выйти замуж по любви. Если тебе так не мил Борис – я соглашусь на брак с тем, кого ты назовешь. Но моя дочь никогда не станет женою Редсворда.

– Почему? – в отчаянии спросила Анастасия.

– Он недостоин тебя.

– Он красивый молодой человек. Блестяще образован, прекрасно держится в свете. Кроме того, если это важно для вас, он богат, его отец герцог Глостер…

– Именно поэтому я никогда не дам своего благословения на брак с ним, – угрюмо произнес Демидов. – Его отец ужасный человек. Он мой заклятый враг. Я не позволю тебе стать женой его отродья.

– Не смейте говорить о Ричарде…

– …в таком тоне? – В голосе Демидова проявилась горечь.

– Каков бы ни был его отец, сын благородный, честный человек. И он один смог пленить мое сердце, – заявила Анастасия и вышла из гостиной.

– Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом?! – в отчаянии воскликнул Александр Юрьевич.

Право, что за немыслимый анекдот: шестнадцатилетняя девушка знакомится с блестящим молодым человеком и, прообщавшись с ним несколько часов, навсегда влюбляется в него. И она уверена, что никогда в своей жизни не сможет полюбить кого-то столь же сильно. Нет: она уверена, что вообще больше не сможет полюбить. Она уверена, что эта любовь – та самая, которую она ждала всю свою долгую (по ее представлению) жизнь, и что любовь эта непременно должна привести к свадьбе.

О, как прекрасно чувство первой влюбленности и как блаженны те, кто женится на первой своей любви! И слава богу, что таких случаев немного! Ведь сколько мудрости дает нам опыт отношений, разрыва, страданий по любви. Как много мы узнаем, когда, оставшись наедине с собой, грызем себя в нестерпимых муках, которые причиняют нам утраченные иллюзии. И если бы мы все любили лишь единожды в жизни, свет превратился бы в бурное сборище инфантильных максималистов и глупцов всех возрастов и поколений.

Однако.

Да здравствует наивная и безудержная молодость, которая одна вселяет в наши сердца полную уверенность в том, что нет ничего невозможного, нет неприступных сердец и нет безымянных пальцев, чуждых наших колец! Когда мы молоды, когда впервые влюбляемся, мы никогда не задумываемся о том, что однажды эта влюбленность закончится и мы вновь обретем свободу. К чему молодым быть свободными: они «жить торопятся и чувствовать спешат», они без промедления отдают свои сердца любимым и постигают великое счастье, именуемое взаимной любовью.

И да снизойдет гадость на глупцов, считающих своим долгом «просветить молодежь» и напомнить, что однажды первая любовь потерпит крах! Никогда не пытайтесь обуздать влюбленных молодых – их счастье заключается в неведении, их сокровище в их наивности и неопытности. Они мнят себя королями мира, познавшими вечную любовь. Они никогда не поверят, что их любовь может погаснуть или увянуть. «Это у тех, других все вышло плохо. У них не получилось. Им не повезло. Они недостаточно сильно любили. Но я, мы, МЫ – у нас все непременно выйдет как написано в романе». Так думают они, первооткрыватели вечной любви с первого взгляда, и вовсе не подозревают, что ступают на пересеченную местность.

Но «любовь навсегда» приходит лишь один раз, и потому, господа, не спешите лишать своих юных друзей иллюзий и несбыточных надежд. Ведь когда мы влюбляемся во второй, в третий, в десятый раз, мы неизменно испытываем невольное ощущение déjа vu: «Когда-то все это я уже видел, когда-то я это чувствовал». А раз это уже было однажды, это не единственная любовь моей жизни, это не вечное и не незыблемое.

Так зачем же спешить отнимать у людей их любовь?

Князь Александр Юрьевич Демидов прекрасно это все понимал. Он любил свою дочь больше всего на свете. И он безумно не хотел отнимать у нее эти чувства. Но как возможно позволить единственной дочери погубить себя, свою жизнь, запятнать свою честь и свою репутацию, позволив ей связать себя с человеком недостойным, низким?

В том, что молодой Ричард Редсворд таковым являлся, у князя не могло быть никакого сомнения. Об этом свидетельствовала фамилия Ричарда. Демидов слишком хорошо помнил его отца: блестящего джентльмена, гордого и благородного дворянина – лжеца, обманщика и негодяя. Сын казался таким же воспитанным, таким же гордым, таким же благородным, а стало быть, не мог не оказаться подлецом, каковым был (князь был в этом уверен) сам герцог Глостер.

И как бы ни было больно князю лишать свою дочь пламени первой страсти, он не мог не оградить ее от нависшей опасности: он должен был ее спасти.

Александр Юрьевич был в своих решениях непреклонен, а посему прежде, чем предпринять что-то, решил посоветоваться с близким человеком. Обращаться к сестре и Михаилу Васильевичу означало бы акцентировать их внимание на минувшем вальсе, идти за советом к Владимиру Дмитриевичу – который по непонятной и возмутительной прихоти оказывал протекцию сыну Редсворда, замешанному в этой ужасной истории, – тоже было несколько странно. И потому единственным человеком, которому Демидов мог поверить свои переживания, оставалась его тетушка, княгиня Марья Алексеевна.

Хорошенько все взвесив, Александр Юрьевич написал ей письмо, в котором кратко изложил суть своих волнений. Письмо это он запечатал и отдал домашнему слуге Гавриле с указанием чуть свет доставить конверт княгине на Миллионную улицу.

Наутро Анастасия встала пораньше.

Перед прогулкой она надела свое любимое платье. Посмотрев в зеркало, княжна обнаружила себя недостаточно обворожительной и надела другое платье. В нем она увидела себя полной. Третье платье показалось ей слишком мрачным, четвертое – слишком старомодным. В конечном счете Анастасия констатировала, что ей решительно нечего надеть, и пришла по этому поводу в отчаяние.

Часы пробили половину двенадцатого. Было пора выходить из дому.

Княжна стояла перед огромным зеркалом в старом своем платье, простом и строгом.

Едва ли кто-то догадается, что она собирается на свидание. В комнату вошла француженка-гувернантка. Увидев воспитанницу перед зеркалом, она изобразила на лице удивление и произнесла:

– Mademoiselle, allez-vous а quelque part?^[16]

– Oui, – сдержанно ответила княжна, – je vais faire une petit promenade.^[17]

– Alors, allons-y.^[18]

Разумеется, о том, чтобы отправиться на прогулку в одиночку, не могло быть и речи. А компания madame Lepic была куда удачнее сопровождения Бориса.

Дом Демидовых стоял в самом начале Вознесенского проспекта. Дамы вышли на улицу и неспешным шагом направились в сторону Адмиралтейства.

Ричард вышел на Английскую набережную за полчаса до полудня. Утром второго сентября погода стояла солнечная и теплая. Маркиз накинул на себя легкий плащ и даже не подумал взять с собой зонт, напрочь позабыв о давешнем замечании о сходстве лондонской погоды с петербуржской.

За свою опрометчивость Ричард расплатился вполне: едва он вышел на набережную, как солнце заволокли неизвестно откуда выросшие облака. Через пять минут начался легкий дождь, который вскоре усилился. К полудню небеса опрокинули на Английскую набережную настоящий ливень, и молодой маркиз, в легком летнем плаще и без зонта, прогуливался по набережной гордой неспешной походкой, вызывая недоумение у прохожих.

Тонкая материя промокла почти насквозь, вода, стекавшая с полей цилиндра, попадала маркизу за шиворот, легкие туфли моментально промокли при первом же вступлении в лужу – словом, Ричард испытывал истинное наслаждение англичанина, ожидающего даму своего сердца.

В начале первого со стороны Сенатской площади возникли две фигуры. Одна принадлежала статной даме лет сорока с небольшим – в ней Ричард без труда разгадал гувернантку княжны Анастасии; другая – стройная фигурка грациозной молодой барышни – без сомнения, была сама княжна.

Ричард пошел им навстречу. Когда они поравнялись, Анастасия остановилась. Редсворд остановился тоже. Разумеется, никак не возможно было, чтобы молодая барышня заговорила первой, потому проницательная madame Lepic произнесла, обращаясь к Ричарду:

– Oh, monsieur! Vous etes mouillé!^[19]

– Il est tres trempè^[20], – согласился Ричард.

– Alors, je sais une petit cafeteria, – улыбнулась madame Lepic. – Lа, au moins, а sec. Sur la Galernaya rue.^[21]

Дамы окликнули проезжающего извозчика и уселись в крытую коляску, а Редсворд направился в кофейню пешком.