Нет возможности опубликовать,

запись будет сохранена, как черновик

Очуметь как весело!

Ухохотаться…

Почти час он пролежал на животе, щуря глаза от летящего в лицо снега. Чуть проморгаешься и можно разглядеть два хвоста замыкающих упряжку кобелей. Ох, если бы только хвосты! А в следующий миг новая порция: собачьи лапы взметают снежную пыль, с неба падает колючая крупа, по бокам крутит вихри ледяной ветер – даже не знаешь, откуда именно шмякнет.

Лев пытался ехать сидя, но спустя пару миль сдался. Позвоночник гудел, отсчитывая каждую встреченную кочку, зубы клацали, боль резала затылок на ломтики. В нартах относительно комфортно лишь на запятках, с вожжами в руках, но там ему дали постоять только во время нудного обряда. Морщинистые старухи обламывали сосульки с ворот и рисовали ими узоры на спинах каюров – овалы, восьмерки, косые кресты. При этом пели шамкающими ртами что-то заунывное, вроде пугачевско-орбакайтевской «Метели». Когда уровень тоски начал зашкаливать и заныли зубы, появились юные красавицы. Ну, как красавицы. По-прежнему, на любителя. В Москве, и даже в Балашихе, их котировки стремились бы к нулю. Но здесь, среди вечных льдов… Парни приосанились, захлопали в ладоши. Девушки достали из-за спин хворостины. Стеганули прямо по ледяным рисункам, да больно так! Хоть смягчила удар меховая куртка, а слезы выступили. Тут все начали кричать по-своему, но и без перевода ясно: гори, гори, ясно! Магия зимы разрушена, весну выкликают.

Ярило придет, порядок наведет.

Дальше почетное место возницы занял Нанухак и громким свистом поднял собак в резвый галоп, или как там это у них называется. Понеслись на бешеной скорости, обгоняя три десятка других упряжек, и вырвались на бескрайний простор гренландского ледяного щита.

– Первые! Мы лидеры! – обрадовался Перёлетный жених. – Йу-хууу!

Снял лыжные очки, заляпанные инеем, чтобы протереть и оглянуться на отстающих. Не удержал. Неуклюжие варежки хорошо защищают от холода, но с мелкой моторикой – беда. Выскользнули. Улетели в сугроб. А остановиться и поискать не вариант. Возвращаться плохая примета.

Вот и приходится щуриться сквозь смерзшиеся ресницы. Хорошо хоть дышать легко, нос и рот предусмотрительно закутаны шарфом. О, идея! Нужно натянуть шерстяную ленту повыше, до лба. Пусть ничего не будет видно, но тут и смотреть-то не на что. Зато глаза не остекленеют от мороза. Весна пришла. Ну-ну, рассказывайте.

Он разматывал шарф, ворочаясь в неудобных санях. Для мазохистов их придумали, что ли? Для худющих и низкорослых мазохистов. Не развернешься. Ладно, попробуем скрутить голову и перетащить свободный край…

Да вы издеваетесь?! Зацепился. Мать всех ездовых собак! Это ж надо, зацепился за какую-то щепку. Что теперь, так и валяться с вывернутой шеей до ближайшей остановки? Остановок не ожидается, даже по требованию. Это саночный экспресс, терпи до конечной.

Или дернуться? Не затянется же петля, в конце концов. Не задушит. Не убьет. А за порванный шарфик потом извинюсь.

Лев зашарил обеими руками, вцепился в продолговатую деревяшку, почти не чувствуя ее сквозь толстенные варежки. Дернул раз, другой.

Фу-ух! Похоже, освободился. Поднял глаза и увидел, как большое железное кольцо, замерзшее до синевы, со скрипом вывернулось из зажимов. Подпрыгнуло, звеня от напряжения, и улетело в снежную даль.

– Не-е-е-ет! – закричал Медвежонок, пытаясь удержать поводья, рвущиеся из рук.

Нарты крутились на месте, заваливаясь на правый бок. С оглушительным треском сломались полозья. Оранжевая лодка перевернулась и прихлопнула незадачливого седока, как гигантская ладонь. Протащила метров десять, вдавливая в лед.

– Лейф! – эскимос успел отпрыгнуть в сторону и теперь медленно поднимался на ноги. – Живой?

– Вроде да, – откликнулся тот, вырезая из-под раскуроченных саней. – А где лайки?

– Убежали.

Каюр трижды свистнул. Прислушался, не ответит ли из-за снежной пелены лающе-воющий хор. Тишина. Высвистел еще несколько трелей, с каждым разом все тише и безнадежнее.

– Но они же вернутся? – забеспокоился Лев, оглядываясь.

Эскимос не отвечал. Достал из внутреннего кармана компас и следил за колебаниями стрелки.

– Они найдут нас? По запаху? Собаки ведь хозяина за километр учуять могут…

Нанухак подошел к нартам, осмотрел сломанные полозья, вздохнул и попытался перевернуть.

– Эй! Ты чего молчишь? Псы ведь не бросят нас в этом треклятом месте?

– Это не они нас… Это ты их бросил! – взорвался Медвежонок. – За каким чертом дернул рычаг?

Он сжал кулаки.

И шагнул вперед. Лев сжался и закрыл руками голову.

– Случайно! Я не хотел!

Каюр пнул сани, пытаясь сдержаться, запыхтел, выпуская пар, но злость не уходила.

– Случайно. Случайно прилетел, случайно накосячил… Случайный человек, вот ты кто!

Прозвучало это как ругательство, даже хуже.

«А сам-то не косячил? Будто бы не из-за твоего прокола с романтикой меня потащили на эти злоездучие гонки!» – подумал Лев, но спорить не стал.

Оглядел ледяную пустыню и поежился.

– Теперь мы здесь… умрем?

– Только о себе думаешь, да? Долбанный эгоист. Нам-то что сделается?! Сейчас включу радиомаяк, его отследят спасатели и примчатся за нами на вертолете. А собак ты загубил.

– То есть как это – загубил?

– А вот так, – эскимос поднатужился и перевернул сани. Присел на краешек отдышаться. – Когда псы в упряжке, они не останавливаются. Инстинкт гонит вперед, пока погонщик не крикнет «стоп!» Если повезет – наткнутся на базу. Там их поймают и посадят в загон до нашего спасения. Но шансы невелики, проще плевком в звезду попасть. Лайки будут бежать, пока не рухнут от усталости. И потом замерзнут на хрен…

Он часто-часто заморгал под очками и отвернулся, делая вид, что возится с передатчиком, встроенным в нарты. Нельзя показывать слезы другим, в самой сложной ситуации нужно, прежде всего, оставаться мужчиной – холодным и твердым, как дед. Дед Апайя учил этому сызмальства.

Льва воспитывали не таким замороженным, поэтому он без всякого стеснения разрыдался, представив страшную картину: двенадцать хороших псов бредут на сбитых в кровь лапах по глубокому снегу, оставляя позади извилистый след. Языки свесили набок, дышат лихорадочно. Шерсть смерзлась жесткой коркой. И с каждой минутой они все ближе к смерти.

– Простите, я очень виноват, – шептал он, понимая, что лайки не услышат. – Лучше бы я никогда не прилетал на этот остров.

Внутренний голос звучал гораздо строже.

Лучше бы ты, Левушка, вообще не затевал авантюру с побегом. Возомнил о себе – всемирно известный Перелётный жених, неуловимый джентльмен удачи. А стоит ли азартное приключение хотя бы одной порушенной жизни? Нет, однозначно. Это вопиющая несправедливость! Лайки служили верой и правдой добрым людям, которые приютили тебя, накормили, дали теплую одежду. Но ты всех подвел. Стюардессу Нигу, готовую рискнуть карьерой и провести тебя на борт тайком. Старого каюра – он не перенесет печальную новость. Его внука, проигравшего гонку, лишившегося упряжки, а значит, дохода от возни с туристами, и, что гораздо страшнее для него, возможности вымолить прощение у любимой и доказать, что он достоин считаться взрослым мужчиной.

Но хуже всего сейчас тем, за кого ты обязан быть в ответе, хоть и не самолично их приручил. Час назад все было в лучших традициях Джека Лондона, а сейчас скатилось к полному Экзюпери. Собаки перед мысленным взором продолжали ковылять по ледяной пустоши. Падали, но поднимались, помогая друг другу, подталкивая носами в плечо. Рано или поздно силы окончательно оставят, тогда они лягут в снег, прямо в вытоптанную борозду. Вожак завоет на прощанье, глядя в пустое небо, а потом опустит морду на передние лапы и закроет глаза…

Постойте-ка, что еще за борозда?

Соображай, голова…

– Мы пойдем за ними. По следам.

– Нет, нам нельзя отходить от саней. Они оранжевые, на белом снегу заметны издалека. К тому же спасатели отслеживают сигнал маячка. Мы должны оставаться рядом.

– Мы и будем рядом! – Лев взбудоражено скакал вокруг нарт, примериваясь, с какой стороны лучше ухватиться. – Надо толкать эту штуку по снегу. Собаки убежали в сторону базы, правильно? Значит, мы с каждым шагом становимся ближе к ним, а заодно и к спасателям. Опять же, остальные гонщики могут заметить нас. Помощь окажут.

– Сомневаюсь. Все уже опередили нас.

– Но мимо никто не проехал!

– Здесь нет одной трассы, каждый сам маршрут выбирает.

– Слушай, Нанухак. Мы же ничего не теряем. Наоборот, пока волочем эту бандуру, мы не замерзнем! По любому выходит польза.

Эскимос хмыкнул, вложив в этот короткий звук все презрение к Перелётному жениху, но поднялся, налег плечом. Сани неохотно сдвинулись, зачерпнули носом снег и встали.

– Ничего не выйдет из твоей затеи.

– Постой, я знаю! Сейчас, минуту…

Злополучный шарф привязали к двум скобкам, на которых держалось кольцо с упряжкой. Другой конец обмотали вокруг груди – наискосок, через плечо, словно ленту выпускника или свадебного свидетеля. С такой петлей бурлаки ходили вдоль Волги, а по снежку-то, поди, саночки волочить куда легче. Лев сделал шаг, преодолевая сопротивление, тут же получил ощутимый удар под колени и завалился вперед. Вынырнул из сугроба, отплевываясь.

– Ничего, приспособимся. Ты толкай и чуть придерживай. Лови мой темп, ага? Скорее, пока следы видны! Может через каких-нибудь пятьсот шагов лайки сидят и ждут нас.

Лев Мартынов:-(теряет надежду

23 апреля, 12:15

Где-то в Гренландии

Нет возможности опубликовать,

запись будет сохранена, как черновик

Прошли пятьсот.

Еще пятьсот.

Еще трижды по столько же.

Лев считал, потому что это помогало отогнать грустные мысли. Перед глазами расстилалась белая равнина с неровным следом. Сзади подпрыгивали на кочках сани с маячком, посылающим в небо неслышные «пиу-пиу». Если, конечно, не сломался. Впрочем, об этом лучше не думать. Вообще ни о чем не думать. Идти и тянуть лямку. Хорошо, что цифры в голове уже стали огромными. Каждый новый шаг давался с трудом, а пока произносишь про себя «Четыре тысячи восемьсот десять», можно вдохнуть побольше воздуха и наскрести остатки сил, чтобы двигаться дальше

Четыре тысячи восемьсот одиннадцать…

Поднять левую ногу. Опустить ее в снег.

Четыре тысячи восемьсот двенадцать…

Поднять правую. Опустить.

Четыре тысячи восемьсот трина…

Вертолет красной каплей стек с неба и разбавил пейзажное однообразие. Странно, что не слышно гудения и стрекотания. Вообще ничего не слышно. Только стук сердца в ушах отдается: бух-бам, бух-бам. Звуки появились, когда сани втиснули на борт между снегоходом и откидной полкой для лежачих больных. Медвежонок с лязгом закрыл дверь, отъезжающую как в газельках, а пилот обернулся назад, напоминая водителя маршрутки. Для полного сходства не хватало лишь привычной мантры: передаем за проезд.

Но сказал он совсем другое.

– Hey, er du okay?

– Окей, – соврал Лев, улавливая знакомое слово. – Полетели спасать собачек!

– Hvad?

Понятно, английский спасателю неведом. К счастью, Нанухак сносно говорил по-датски. Языковой барьер пал под натиском гортанных глаголов.

– Du sindssyg? – резюмировал дядька, для наглядности покрутив пальцем у виска.

– Отказывается, – вздохнул эскимос. – Он спасает людей, а ради псов не хочет горючее жечь.

– Переведи ему, что если откажется, я выйду и побреду по следам дальше. А ему все равно придется шпарить за мной, чтобы не дать погибнуть.

Услышав такую угрозу, летчик с глумливым хохотом потянул рычаг. Вертолет подпрыгнул и начал набирать высоту.

– Ах, ты ж сука! – психанул Лев, хватаясь рукой за стену, чтобы не упасть от резкого движения.

Пальцы заплясали в воздухе и вцепились в ухватистую рукоятку. Что это тут болтается на хлипком ремешке? Неужели пистолет? Нет, сигнальная ракетница. Тоже хорошо.

Он приставил широкое дуло к виску пилота, сдвигая наушник в сторону.

– Разворачивай свою стрекозу. Мы летим спасать собачек!

Пилот покосился на ствол и что-то пробормотал в ответ.

– Чего?

– Спросил: «Ты и в самом деле шмякнутый на всю башку, или притворяешься?» Ведь если ты выстрелишь, то вертолет упадет, и мы все погибнем.

– А ты объясни, что я русский.

Нанухак перевел.

Летчик покосился снова, во взгляде проступила легкая паника. Но он продолжал огрызаться.

– Псы ваши уже давно околели. На кой черт искать замерзшие трупы?

Эскимос покачал головой.

– Часов пять-шесть лайки продержатся. Если сразу полететь…

– Не положено! – буровил дядька, не сводя глаз с горизонта. – Гонка продолжается. Кто-нибудь еще может потеряться и замерзнуть, пока мы будем вашу сбежавшую упряжку искать.

Лев опустил ракетницу и положил руку на плечо спасателя.

– Слушай, ну чего ты как не родной, а? В моих краях говорят: «собака – друг человека». Ты человек или нет? Нельзя друзей в беде бросать.

Затылок летчика собрался складками. Он погладил золотой значок на груди – крылатый щит с тремя изогнувшимися львами, – а потом наклонил штурвал и вертолет, описав изящную дугу, лег на обратный курс.

– Уболтали. Летим. Только учтите, если вызовут по радио и моя помощь срочно понадобится людям, то бросим к етиням поиски и сразу вернемся. Без всяких споров и угроз!

Полетели по широкому кругу, забирая вправо. Пилот сидел в кабине, а его пассажиры вглядывались в иллюминаторы на двух бортах.

Первое время снежный покров казался сплошной белой холстиной, натянутой на бильярдный стол. Потом изнутри проклюнулись холмы и пригорки. Залегли глубокие морщины оврагов или ледниковых трещин, кто разберет?! Мелькнули птицы. Замерзшая река лизала ярко-синим языком тонкую корку, но все никак не могла вырваться на свободу – две-три полыньи не в счет. Снова потянулось белое полотно, а вот и стежка-дорожка…

– Эй! Мы только что пересекли цепочку следов! – возбужденно закричал Лев. – Давай назад и спустись-ка пониже.

Он не ошибся.

Полоса на снегу, а в ней много отпечатков собачьих лап.

– Недавно пробежали, – Медвежонок разглядывал борозду в бинокль. – Но почему-то не видно отметин от поводьев и кольца.

– Подумаешь, отцепились где-то. Летим скорее!

Суровая романтика северных широт снова захватила, наполнила азартом и жаждой приключений. Что может быть прекраснее погони за гренландскими лайками. Грусть-тоска остались в далеком прошлом. Сейчас важна только скорость. Лопасти, вращайтесь быстрее! Красная стрела несется по небу, рассекая облака, настигая…

– Черт! – выругался пилот, добавив пару слов покрепче. – Свернули куда-то, а мы проглядели!

– Надо вернуться.

Следующие полчаса мотылялись над белизной, двигаясь широким зигзагом. След снова нашелся и, в конце концов, привел к невысокой горе, заметенной снегом от макушки до основания. Одно лишь темное пятно – вход в пещеру. Даже, скорее, нора. Оттуда высунулся пес, и заплясал, вытягивая морду к небу. Выл, наверное, но за шумом винтов разве услышишь. Наружу, будто по команде, бросились остальные собаки. Только почему-то сплошь белые. Может, шерсть смерзлась, покрылась инеем? Да и хвосты-колечки распрямились, повисли безжизненно.

Ничего, главное, что нашлись!

– А чего зависли-то? Спускаемся вниз, вон, как они нам радуются.

– Радость вполне понятна. Мы для них самый вкусный обед, – эскимос протянул бинокль. – Сам посмотри. Это волчья стая.

Оптика многократно увеличила свирепо оскаленные пасти.

– Полярные волки способны обглодать человека до костей минут за семь. Если сначала горло перегрызут, считай, повезло. А то ведь могут начать с ног и рвать на куски еще живого.

Лев вздрогнул, но совсем не от жуткого рассказа. Ему-то бояться нечего, железная машина надежно защищает от хищников. Однако дрожь не отпускала. Охватила все тело, спускаясь вдоль позвоночника, скручивая колени, завивая пальцы в нелепые переплетения, и чтобы унять ее, хотелось биться головой в круглое стекло. Мысль пострашнее четвероногих убийц кусала острыми клыками его мозг: это ведь ты обознался, нашел неверный след!

– Теперь лаек уже не спасти, – Нанухак опустился в кресло, постарев сразу лет на триста. – Им осталось жить максимум часа два, а за это время мы не успеем облететь весь сектор.

Пилот переспросил что-то на языке Гамлета. Выслушал. Выразил сожаление. Заложил обратный курс. Включил радиосвязь с базой спасателей.

– Advarsel! Advarsel! – выдал он непонятную скороговорку.

Ответ захрипел в наушниках, поди разбери, о чем там сообщает невидимый собеседник. Но эскимос радостно встрепенулся.

– Они поднимают в воздух самолеты! Понимаешь, Лейф?

– Нет, – честно признался тот.

– Объявлена тревога высшего уровня. Через двадцать минут взлетят истребители королевских военно-воздушных сил. У них на борту тепловизоры и мощная оптика. За километры можно мышь обнаружить! А скорость такая, что мигом прочешут окрестности и сообщат координаты Ларсу.

– Кому?

– Нашему пилоту, балда!

Вот и познакомились.

Очень приятно. Дядька-то хороший, как оказалось, хотя поначалу…

И тут его оглушила новость. Не сразу дошло, так бывает, когда у петарды длинный фитиль и огонек ползет, сверкая и подмигивая, а потом бу-у-ум и все вокруг накрывает фейерверком огромного изумления.

– Самолеты? Истребители?! – он тряс головой, как контуженный. – А с чего вдруг такая суета из-за горстки собак?

– Потому что Ларс сказал, что потерялась упряжка с двумя туристами, один из которых – совсем маленький ребенок.

– Приврал маленько, – пилот кивал, а Медвежонок переводил его слова. – Они ж там роботы бессердечные, ради собак не дернутся. Даже ради местных жопу от взлетной полосы не оторвут. Но турист, да еще и с малышом на руках – все на крыло!

– Как-то они сразу поверили, – усомнился Лев. – Кто потащит ребенка в такую холодину кататься на санках? Неужели такое возможно?

– Раз в месяц случается. Сумасшедшие канадцы. Прутся к нам целыми семьями. Однажды случай был, три пацаненка…

– Погоди-ка! Но ты же сам говорил, что наша экспедиция – только зряшный расход керосина.

– Так это когда было?! Ишь, вспомнил. Я все же спасатель, а мы никогда не сворачиваем операцию на полдороги.

Лев Мартынов:-(рискует жизнью

23 апреля, 16:04

Где-то в Гренландии

Нет возможности опубликовать,

запись будет сохранена, как черновик

– Повторяю координаты: 69 градусов 15 минут 40 секунд северной широты, 51 градус 10 минут 30 секунд восточной долготы. Только собаки. Людей нет. Продолжаем поиски.

– Принято! Конец связи, – Ларс сверился с приборами. – Это совсем рядом, долетим минут за десять.

Возможно, диалог он понял не слово в слово, но Лев уже привык догадываться о сути по жестам и интонациям. Сложил в ответ колечко из пальцев: окей. Отличная новость. Похлопал по плечу эскимоса, прилипшего к иллюминатору. Занял свой пост на противоположном борту, вглядываясь в белую пустыню, поглотившую все остальные цвета.

Чистый лист.

Пугающий и беспощадный.

Не зря же психологи называют одну из главных проблем современного человека «страхом чистого листа». Сомнения грызут нас гораздо медленнее, чем полярные волки – они смакуют внезапное замешательство, упиваются скованностью жертвы. Они наслаждаются, видя, как притормаживают занесенные над бумагой карандаши и авторучки. Хочешь написать СМС, и то возникает неловкая пауза. Как начать? Что сказать? Стоит ли вообще людей беспокоить?

Ладно бы это одной лишь писанины касалось. Нет, у нас вся жизнь – чистый лист. Начну-ка я худеть с понедельника. Бегать по утрам и не есть на ночь сладости. Но чем ближе понедельник, тем все больше сомнений. А я в спортивных трусах выгляжу не слишком вульгарно? Засмеют ведь. Будут бибикать из машин вслед. Я же вдоль дороги побегу… Кстати, говорят, это не слишком полезно. Мышцы болеть начнут, в офисе целый день маяться. И вечером чаю не попьешь, потому что без эклеров разве это чай?! Но ты не позволяешь нерешительности все обломать. Бодришься все воскресенье, с утра до вечера настраиваешься на пробежку и даже заводишь будильник на шесть ноль-ноль. Но поутру нажимаешь «отложить на десять минут» и твой лист остается чистым.