Распечатав на принтере липовый акт возврата товара в двух экземплярах, я, как на крыльях, рванул в метро. На площади Ленина, пробегая мимо цветочного киоска, я остановился и купил ярко-оранжевую розу почти полутораметровой высоты. После подсчета остатков наличности вопрос вечернего похода в бар решился не в мою пользу, но меня это нисколько не расстроило.

Софья подошла на перекресток ровно через пять минут после моего звонка.

Я сунул ей конверт с деньгами и с деловым видом попросил расписаться в обоих экземплярах акта возврата. Когда с формальностями было покончено, я торжественно вручил ей розу:

– Это тоже вам!

Девушка засмеялась:

– Спасибо! А за что? Маркетинговый ход, чтобы клиент обязательно купил что-нибудь в следующий раз?

– Можно сказать и так.

– А где, вы говорите, живет ваш приятель? На Гельсингфорсской жилых домов ведь почти нет.

– Э. Я не говорил, что он здесь живет. Он здесь работает. Вон в той фирме, – ловко соврал я, ткнув пальцем в первую попавшуюся вывеску, – собрались футбол посмотреть на большом экране. У них там телек почти два метра по диагонали.

Соня понимающе кивнула:

– Ну что ж, тогда не буду вас задерживать. Еще раз огромное спасибо. Вы не представляете, как выручили. Мне тоже пора.

Мне совсем не хотелось, чтобы она вот так просто взяла и ушла. В этом случае вероятность того, что мы встретились бы снова, приравнивалась к нулю. Я понял – сейчас или никогда:

– Вы не будете против, если я провожу вас?

– А футбол?

По тому, с каким видом я махнул рукой, она сразу поняла, что нет никакого двухметрового телека, никакого приятеля и никакого маркетингового хода, а еще через несколько часов мы оба поняли, что теперь есть только Мы.

До самого утра мы гуляли по набережной и узнавали друг о друге теперь уже не имеющие никакого значения подробности. Выяснилось, что Соня учится заочно на юридическом и работает внешкором на «Ливне», что она живет вдвоем с бабушкой – бывшей политкаторжанкой дворянского происхождения в тесной квартирке на «Лесной», что она верит в Рода и Сварога и любит добавлять настоящий ром в мороженое, а ее бывший – полный кретин, который в собственный день рождения затащил к себе домой дочку босса, а когда Соня, пожелавшая устроить сюрприз, пришла к нему без звонка и застала их, начал подмигивать ей и называть своей двоюродной сестрой. Еще, к своему удивлению, я узнал, что тема курсовой работы Сони – «Использование несовершенства законодательства экстремистскими сообществами» и что в свободное время она работает волонтером в интернате для детей-инвалидов и терпеть не может современную популярную музыку.

Тогда я еще не знал, что хрупкая девушка с лицом ангела и душой младенца сможет так изменить мою жизнь…

Адвокат Пенкин, мягко говоря, выбивался из привычных рамок представления о правозащитниках: вместо холеного дрища в очочках и галстучке передо мной предстал персонаж, чем-то похожий на дядю Колю Валуева, фотография которого с личным автографом висела у меня дома над кроватью.

– Григорий Витальевич. Можно Григорий, – громыхнул раскатистым басом Пенкин и широко улыбнулся.

Сидя на прикрученном к полу табурете, он был почти одного роста со мной (это при моих ста восьмидесяти!), а папка с бумагами форматом A4 в его огромных ручищах больше походила на школьную тетрадку.

Охранник отстегнул «браслет» с моей правой кисти и защелкнул его на ножке стола, за который я сел напротив адвоката на такой же, как у него, прикрученный к полу табурет.

– Василий, голубчик, ступай! – обратился Пенкин к охраннику.

– Но, не положено… – почему-то смущенно ответил он.

– Знаю. Если что – скажешь в санчасть ходил, мол, голова заболела, – невозмутимо продолжил Григорий, – нам поговорить надо.

– Да я никому! Говорите о чем угодно!

– Ты-то никому – понятно. А ну как пытать тебя станут? Ступай. Чайку нам организуй! – Пенкин сунул в руку Василию бело-зеленую бумажку, свернутую в трубочку.

Охранник отвесил поклон и вышел. Мне прямо смешно стало – надо было еще ножкой шаркнуть и сказать: «Сию минуту-с!» «Василий, чаю!» – умора! Видать, серьезный тип этот Пенкин. Может, провокатор? Но вроде Отто рекомендовал.

Пенкин жестом пригласил меня наклониться поближе и громким шепотом начал:

– Софья Кирилловна вам кланялись.

Я понимающе кивнул. Все мои сомнения относительно адвоката тотчас рассеялись. Он продолжил:

– Времени у нас мало, слушай и запоминай: есть схема, как тебя выдернуть. Для начала – затянем в Московский ИВС^[18]. Там попроще общаться. Для этого тебе надо эпизод на себя взять, на «Электросиле». Говори все, как есть. Если вписываешься – Лось явку с повинной напишет, тебя выдернут – подтвердишь. Следак тебя в район переведет. Третьего, кстати, вы не сливаете. Лось будет показания давать такие, чтобы в случае чего отказаться можно было.

Я хотел было расспросить Пенкина поподробнее, но в этот момент в кабинет вернулся Василий:

– Не губите, Григорий Витальевич. Начальство в коридоре. Не могу я вас без присмотра оставлять.

Пенкин, с досадой глянув на нерадивого коррупционера, сделал вид, что продолжает прерванный его приходом диалог:

– Все жалобы вы имеете право фиксировать на бумажном носителе и через администрацию передавать адресатам. Вопросы?

– Я могу подумать?

– А чего тут думать-то? – На лице адвоката явно читалось неподдельное удивление. – В вашей ситуации – все во благо!

– Принято!

– До новых встреч, Вячеслав Семенович!

– Спасибо на добром слове, Григорий Витальевич!

По дороге охранник не унимался:

– А чего так недолго? А кто тебе Пенкина нанял? А на что ты жаловаться собираешься? А когда он к тебе придет теперь?

Я старался отвечать односложно и расплывчато, да и ответы особо не интересовали моего провожатого – то ли он прикидывался, то ли действительно был полным придурком. Без особого труда мне удалось выяснить у Василия, что Пенкин – один из самых дорогих в стране юристов, что сам он из прокурорских – до пенсии ждать не стал, ушел и что он в свое время защищал Дорковского и не раз представлял в суде Отвального.

Мне не давала покоя мысль: «За чей же счет банкет?»

Захлопывая за мной тяжелую дверь, охранник сунул мне в руки пачку дорогих сигарет, судя по этикеткам, произведенных за рубежом. Именно пачку! Я был крайне удивлен, потому что раньше если мне и передавали сигареты, то они были россыпью, все какие-то помятые и, как привило, самые дешевые.

В мирное время я держался подальше от этой отвратительной привычки: раз в сто лет «под рюмкой» мог себе позволить сигаретку-другую, но здесь…

Места лишения – это всегда война: война с сокамерниками, если ты не сидишь в одиночке, война с администрацией (разумеется, партизанская), война со следствием, с судом и, в конце концов, с самим собой. Для войны с самим собой повод всегда найдется…

Выудив из матраса запрещенную зажигалку, я прикурил. Крошечное помещение мгновенно наполнилось ароматом дорогого табака. В этот раз я позволил себе выкурить целую сигарету – экономить буду потом. Когда до фильтра осталась пара миллиметров, голова уже кружилась и хотелось воздуха. Я подошел к окошку, подтянулся на прутьях решетки и глотнул свежие струйки через отверстия в оцинковке. На улице уже смеркалось.

Потом, лежа на жестком матрасе и заложив руки за голову, я пытался осмыслить суть происходящего, но она все время ускользала от меня, и я незаметно для себя уснул.

Проспал я, судя по всему, недолго, но зато впервые за несколько месяцев мне приснился сон. Был он о том, будто стоим мы с Лосем в холле американской гостиницы, на последнем этаже и спрашиваем у такого мерзкого слащавого портье (то ли негр, то ли латинос, то ли что-то среднее):

– Номера есть?

А он так с понтом, причем почти без акцента отвечает:

– У нас дорогие номера. – и с презрением смотрит на нас, словно знает, что у нас денег нет.

Лось достает из кармана пакет полиэтиленовый с кокосом^[19], граммов на двадцать (я в шоке: откуда у него?!), и говорит портье:

– Пойдет?

Этот в лице изменился, залебезил, раскланялся и в какой-то боковой номер заталкивает:

– Вот сюда, пожалуйста…

Заходим. Я осматриваюсь, пока Лось этому кренделю кокс отсыпает, вижу, что номер из дорогих: площадь метров тридцать пять, потолки скошенные (мансарда) метров пять высотой, куча диванов, телеки на стенах, правда, какое-то все очень затасканное и потертое.

Портье вышел, мы осматриваемся, говорим о чем-то. Через несколько минут возвращается: улыбка до ушей, нос весь белый и за собой зовет:

– Пойдемте, покажу, где я живу!

Мы за ним – ведет нас через бар, больше на охотничий клуб похожий: везде бараньи и козьи бошки на стенах очучеленные и чучела козлов стоят с глазами стеклянными. У стойки молодежь какая-то трется, цветные преимущественно: с коктейлями, с сигарами – хохочут, не унимаются. Мы бар миновали – в коридоре оказались.

Портье дверь в номер открывает: там вообще суперлюкс! Все блестит-сияет, плазменная панель в человеческий рост, и углы у нее внутрь загнуты зачем-то. Он на телек показывает, мол, это я сам купил – хвастается. На экране клип какой-то непонятный, но по аудиодорожке ясно – рэп на русском, причем «правый».

Меня из раздумий Лось вывел: локтем толкает и в сторону окна показывает. Номер-то метров семьдесят, всякими креслами-глобусами набитый, и я сразу не заметил, что у окошка два типа стоят: один такой же, как наш провожатый, только молодой, а второй – четкий негр, постарше. Они увидели, что мы смотрим, и засмущались. Мы подходим, а у них вообще испуг на лицах проступил – видно, что мы их застукали за чем-то нехорошим. Смотрю: молодой что-то за спину прячет. Думаю: наверное, гады кокос наш нюхают. За руку беру его, а в ней два пакета – один с какими-то овсяными хлопьями, а второй тоже с хлопьями, только ярко-зелеными.

Тут портье вмешался:

– Это не то, что вы подумали.

И земляк его башкой закивал, виновато улыбаясь, хотя видно, что по-русски не говорит, и пакетами над аквариумом большущим потряс, типа, корм для рыбок. Я смотрю – вся фауна в аквариуме искусственная и головой покачал, мол, нехорошо врать. Тут старший вмешался и на чисто русском, но на какой-то торговый манер (причем и одет как торгаш с овощебазы – пиджак шерстяной, штаны спортивные, туфли модельные) говорит:

– Брат, давай договоримся, а.

Я фильм «Брат» вспомнил – сцену в трамвае и хотел коронной фразой «торгаша» сразить, но понял, что все равно не поймет – молчу.

Этот видит, что диалог не получается и давай по карманам своим шарить: достает скомканные пятитысячные, тысячные и мне сует. Причем так нелепо: нашел – отдал, все по одной. Неприлично, конечно, с черными дела иметь, но деньги-то нужны. Отдал он мне в общей сложности двадцать одну тысячу. Я хотел спросить, откуда у него рубли, но решил свою некомпетентность не проявлять – наши «гости» тоже с долларами ходят и ничего.

Мы на выход, этот за нами:

– Ну, нету проблем, а?

Я, говорю, мол, нет, и чего-то мне жалко его стало: вот жизнь – впалился и первому встречному всю выручку отдал. Хлопаю его по плечу:

– Когда к нам-то приедешь?

Он так расстроено отвечает:

– Нам к вам нельзя, опасно.

Я на плазму показываю:

– Купим тебе штаны спортивные новые, будешь, вон, рэп читать. Чернокожему – самое то!

Этот приободрился и больше духом не падал.

Через бар той же дорогой идем – там все разгромлено, паника. Мы спрашиваем:

– Чего случилось-то?

Видим кровища на полу. Баба какая-то всхлипывает:

– Десантники.

Я про себя думаю: «Не в том месте пацаны посидеть решили… видать, подрезали кого.» Потом смотрю: человеческих жертв нет – только всюду козьи статуи поваленные и выпотрошенные валяются, и бараньи бошки со стен оторваны. Я думаю: «В них ведь крови-то быть не должно», но виду не подаю.

Лось расстроился – смотрю, аж слезы на глазах. Я ему так бодренько:

– Да забей! Пойдем.

А самому так муторно стало.

Пробудившись, я долго не мог прийти в себя: приснится же такая ересь! А еще в таких красках да с подробностями! Почему Америка? Я никогда не питал слабости к этой стране и даже наоборот. Почему кокаин? Я один раз только пробовал и то не понял, в чем смысл употребления этого самого дорогого на свете наркотика. А уж причем тут Лось – вообще непонятно. Более странное сочетание, чем Лось и наркотики, трудно себе вообразить. Он вообще всегда был за ЗОЖ^[20], а это значит – ни сигарет, ни алкоголя, не то что.

Чай мне давненько никто не закидывал, поэтому пришлось заваривать «вторяк», заботливо высушенный мной на крошечном выступе под забитым оцинковкой окошком, по архитектурным правилам именуемом подоконником. Бледно-желтоватая жидкость мало напоминала напиток английских лордов, но щепотка соды сделала свое дело, и чай получился с виду вполне сносный.

Сделав обжигающий глоток, я вспомнил Лося. В моем понимании он был настоящим образцом для подражания. По крайней мере, в моем кругу общения и среди знакомых моих знакомых более бескомпромиссных и правильных людей, чем он, не было.

Когда после «дерби» мы с Саньком, разгоряченные прохладительными напитками, болтались по Петроградке и случайно налетели на банду «носов» (я тогда обошелся черепно-мозговой и парой сломанных ребер, а Санек с перебитым позвоночником, возможно, навсегда сделался пассажиром инвалидного кресла), Лось реально поддержал меня. Ему было наплевать, что «встряли» мы не за команду и что по каким-то идиотским, непонятно кем написанным правилам «фирма» не может участвовать в этнических разборках. Кто-то из «основы» попытался намекнуть на то, что мне, Лосю, Филину и еще паре «фирмачей» не будет места под флагами, если мы ввяжемся в «вендетту». В ответ на это Лось с отрешенным выражением лица, короткой, но емкой фразой, составленной из отборного мата, пожелал присутствующим «всего наилучшего» и направился к выходу из «штаба». Меня, Филина и пацанов долго уговаривать тоже не пришлось, и мы последовали его примеру.

Леха-боксер – брат Санька – тоже пацанов подтянул из молодых спортсменов, не особо идейных, но сочувствующих. Славная зачистка тогда получилась! Все стены на местах боевой славы малышня из «Крэзи Стаффов» потом «эрпэшками» расписала, а наши фотороботы развесили во всех околотках, поэтому пришлось на последующие «эксы» медицинскими повязками затариваться!

Загремело, засвистело и защелкало – будьте нате! На зависть «Белой гвардии» и на погибель уличной торговле Петроградки наш новый кружок по интересам рос, как на дрожжах. Хоть войнушки наши и были по большей части партизанскими – мы никогда не совершали таких малолетских глупостей, как документирование своей деятельности посредством видеозаписей с последующем бахвальством в Интернете, – народ все равно как-то узнавал про нас.

Со временем к нам примкнуло еще десятка полтора «фирмачей». Для всех новых членов нашего стихийно возникшего сообщества «три полоски» и «сопля» очень быстро сменились на «TS» и «NB», а клубные флаги – на имперки. Околофутбольный движ перестал быть им интересен и уже не являлся их образом жизни.

Однажды, после очередного «экса», который мы были вынуждены перенести на «Апрашку», потому что на Петроградке «серые» наставили капканов, Лось и Леха боксер притащили меня еле живого домой. Мы с Соней в это время уже жили вместе в моей съемной комнате. Не без помощи Интернета ей удалось поставить меня на ноги (шутка ли – два ножевых, правда, к счастью, непроникающих). Самое странное, что она тогда не задала ни одного вопроса ни мне, ни сопровождавшим меня товарищам – просто взяла на работе отпуск и целыми днями проводила курс лечения заговоренными отварами и примочками.

Первые несколько дней, пока я находился в полубессознательном состоянии, Соня буквально не отходила от моей постели и, если я ненадолго приходил в себя, кормила меня с ложки и давала лекарства. Засыпая, я чувствовал, как она гладит меня по голове, словно ребенка, и слушал ее удивительные рассказы про Явь, Навь и Правь, а еще иногда она тихонько пела мне красивые грустные песни на древнеславянском.

Пойдя на поправку, во время очередной перевязки я спросил у нее, стараясь выдержать нотку юмора в голосе:

– Тебе так безразлично, чем занимается твой мужчина?

Соня некоторое время внимательно смотрела на меня, после чего совершенно серьезно ответила:

– Чем бы ни занимался мой мужчина – он всегда прав, а если он захочет, чтобы я была в курсе его мужских дел, – он сам расскажет…

Как после такого было не рассказать ей обо всем! Она слушала, не перебивая, а когда я закончил свое повествование, беззвучно заплакала, глядя куда-то в пустоту. Я смотрел, как вздрагивают ее худенькие плечи, и сердце мое сжималось от понимания того, как она дорога мне.

Потом, взяв себя в руки, Соня тихо, но очень отчетливо произнесла:

– Я горжусь тем, что ты наконец-то вырос. Наши предки – древние русичи – тоже забавлялись в юности кулачными боями «стенка на стенку», а возмужав, использовали приобретенные навыки для борьбы с басурманами и прочей нечистью. Но мне страшно, потому что это – уже политика… Прошу тебя – будь осторожен. Больнее всего бьют за правое дело.

Когда Лось в очередной раз приволок мне пакет апельсинов и я рассказал ему об этом разговоре, он, легонько присвистнув, заметил:

– Повезло тебе, Бритва! Такую бабу на руках надо носить.

Услышать такое от Лося было выше всяких похвал – несмотря на свои тридцать с лишним, он до сих пор был убежденным холостяком и рассматривал представительниц прекрасного пола лишь как предмет плотских утех. Говорят, была и у него когда-то любовь, да не дождалась его из армии – вышла замуж за усатого мужчину из теплых краев и, замотавшись в хеджаб, радостно укатила вместе с ним на его родину – в какой-то там «стан». Вот вам и поведенческая мотивация моего друга – старик Фрейд сразу раскусил бы, что к чему!

Лось был одноклассником Лехи – Санькиного старшего брата и в свободное от бокса, «эксов» и работы время, а работал он с такими данными, разумеется, в службе безопасности – помогал мастеровым послушникам строить церковь где-то в Купчино, используя плотницкие навыки, полученные им в профтехучилище еще до армии.

Мне подумалось, что почему-то большая часть моих друзей старше меня на несколько лет. Может быть, не в свое время я родился?