Ганс вернулся из похода затемно, лошадь в стойло поставил. Жена встретила сонная, родная, в белой ночной сорочке, накормила, напоила и спать уложила. Перед сном засмотрелся на спящих детей, на аккуратные светлые головки мальчишек, родившихся уже в Москве, на тёмные волосы старшей дочери.
Петух под окном кукарекал как окаянный, сладу с ним нет никакого. Ганс еле продрал глаза, но тут же заснул опять. Встал ближе к обеду, солнце высилось над головой. Жена возилась на кухне, мальчишки ползали рядом с матерью. Агния смотрела за живностью. Он вышел на крыльцо, потянулся. Хорошо-то как дома! Окинул двор хозяйским взглядом. Всё ли в порядке? Каменный сарай с новой крышей и воротами, конюшня и хлев, коза привязана к колышку, курочки бегают, щиплют зелёненькую травку. Отец засмотрелся на Агнию, прислушался.
– Чего она им толкует? О чём вообще можно беседовать со скотиной? Не понимаю.
Ему даже почудилось, что она не просто с ними разговаривает, а они её внимательно слушают. Ганс тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение. Бред.
– Что за птица у неё на плече сидит? – спросил жену, заходя на кухню.
– Воробья раненного подобрала. Вылечила. Теперь с ним не расстаётся.
Странная девочка. Оружейник продолжал наблюдать за дочерью в окно кухни. Животные во дворе забеспокоились. Агния резко остановилась, напряглась, посмотрела в небо, загнала скотину в хлев и быстро зашла в дом. Через минуту сверкнула молния, загрохотало, хлынул проливной дождь. Как она узнала?
На московской ярмарке не зевай, прохожий. Колготня, веселье, товара кругом видимо-невидимо, глаза разбегаются. Ганс Хельмшмидт любил русские торжища. Всё посмотреть хочется – и горшки расписные, и платки цветастые, и сапожки сафьяновые. А пахнет, пахнет-то как! Калачами, мёдом, расстегаями, кожей, новенькой лошадиной сбруей. Ребятня возле скоморохов столпилась, петушки на палочке облизывает да в свистульки дует. И он, как дурак, засмотрелся на кривляк на ходулях, не уследил за ребёнком. Только что тут стояла Агния, и нет её нигде. Беда!
– Никогда, слышишь, никогда больше так не делай, Агния! Найн! Нихт гут!
Ганс старался больше говорить по-русски и детей приучал к русскому языку, но, когда волновался, переходил на немецкий. Вовремя спохватился, чуть не прозевал дочь. Глядь, она с цыганами разговаривает. И руку дала старой цыганке, и уйти с табором собиралась.
– Эй, Ганс, тебя подвезти до дому? – крикнул старина Кауфман, сидя на козлах новенькой брички, запряжённой парой гнедых.
– Данке. С удовольствием прокатимся, – сказал Хельмшмидт в предвкушении поездки с ветерком. Такая бричка была только у его соседа. – Агния, ты где?
Неужели опять убежала несносная девчонка. Да что с ней такое происходит?! Нет, хвала небесам и Господу нашему Иисусу Христу, не сбежала, на месте стоит. Насупилась, брови сдвинула, а саму никак не сдвинуть. Не поеду с Кауфманом, и всё. Вот упрямое создание.
– И ты не поедешь, фатер, – так уверенно сказала любимица и взяла его за руку, что Ганс умерил родительский пыл и послушался дитя.
Что с ней поделаешь, пошли пешком до Немецкой слободы. До дому добрались усталые, но довольные – с подарками, с обновками, прогулялись опять же. На подходе Агния крепче сжала руку отца и грустно посмотрела на соседское жилище. На улице стояли понурые, молчаливые соседи, фрау Кауфман поддерживали дети, она сотрясалась в рыданиях.
– Герр Кауфман, не доехав до дома, разбился насмерть. Лошади испугались и понесли бричку, – сообщила Гансу жена.
Оружейник застыл, ошеломлённый новостью. Это всегда так странно, так неожиданно, когда видишь человека, разговариваешь с ним, а потом его уже нет. И никогда не будет. Стоп! Подождите, подождите. Они с дочерью тоже должны были ехать в бричке Кауфмана, но не поехали. Ганс посмотрел на Агнию со смешанными чувствами – смесь ужаса и уважения. Кто ты такая, Агния Хельмшмидт?
Однажды у барона Шафирова сломался любимый пистолет, старинный и очень дорогой. Никто из мастеров не взялся его ремонтировать, уж больно сложный механизм, таких теперь не делают. Ганс любил сложные задачки, пообещал разобраться.
– Извольте принять работу, – сказал Хельмшмидт через неделю, с поклоном отдавая оружие.
– Получилось? – спросил барон, с удивлением рассматривая раритет. – Ну, ты силен, братец.
– Вы ничего не замечаете, Ваше Благородие?
Шафиров покрутил пистолет в руках, заглянул в дуло, пожал плечами. А что, собственно?
– Это не Ваш пистолет. Я сделал точную его копию.
Барон отшвырнул подделку, а оружейника схватил за грудки.
– Ты чего? Ты белены объелся что ли? А где мой пистолет? Это фамильная реликвия.
– А вот он, – спокойно ответил Ганс, подсовывая оригинальное оружие. – Я его починил. Работает. Можете проверить.
Шафиров рассматривал оба пистолета полчаса, с подозрением, с сопением, но различия так и не нашёл. Вечером того же дня на придворных гуляниях под звон бокалов с игристым вином барон Шафиров представил немецкого оружейника Никите Демидову, набиравшего тогда силу. Главный поставщик русских войск заинтересовался рассказом барона. Полонез сменялся менуэтом, англез сменялся аллемандом. Танцующие пары склонялись в реверансе. Игристое ударяло в голову. Под взрывы фейерверка закреплялись деловые отношения.
– Пойдешь ко мне работать? – напрямую спросил промышленник.
– Пойду, – также прямо ответил Ганс.
– Ты сам-то откуда будешь? Из каких мест в Германии? – проявил интерес Демидов.
– Предки мои из Ростока, а сам я приехал из города…, – начал было рассказывать оружейник.
– Из Ростока, говоришь. О! Буду величать тебя Ганс Ростоцкий. Фамилия у тебя больно сложная, для русского языка тяжкое испытание. Согласен? Вот и славно, Ростоцкий. Твоё здоровье!
Он никогда не привыкнет к свирепой русской зиме, к этому ветру со снежной пылью, царапающему кожу лица, к этим сугробам по колено. В Германии тоже холодно, но не до такой же степени. И эта поездка случилась так не вовремя. Только вернулся с Уральских заводов Демидовых, срочно отправляйся в Тулу. В пургу? В метель? Там проблемы с ружейными затворами. Срочно!
– Не надо, фатер. Не ходи, – остановила в дверях подросшая Агния.
– Надо, доченька, надо, – поцеловал в макушку, легонько отстранил в сторону. – Дас из кайн витц.
– Тогда я поеду с тобой.
Это что ещё за балаган со скоморохами?! Не девчачье это дело. Не место девочке на оружейном производстве.
– Поеду, – твёрдо сказала дочь, оделась теплее: путь неблизкий.
Почему он не может ей сопротивляться? Теперь они вдвоём мёрзли в крытых санях, а вдалеке раздавался волчий вой. Страшно-то как. Боже Всевышний, смилуйся над нами! Неужели ты не слышишь раба твоего Ганса? Волки, злые, голодные, окружили возок. Нечистая сила, куда запропастились пистолеты? Жёлтые огоньки звериных глаз следили за каждым движением людей. Куда ты, глупая? Агния скинула меховое одеяло в сани и вышла навстречу вожаку. Белый волк с мощной шеей и длинной мордой смотрел на неё минуту, развернулся и убежал в лес. Стая нехотя последовала за вожаком. Ужин отменяется.
Пришло время и семье Ганса Ростоцкого перебираться в Санкт-Петербург. До чего же прекрасен град Петра! Широкие проспекты, набережные, мосты, министерства, церкви, костёлы, гостиные дворы. Каналы, как кровеносные сосуды, обогащали организм города, лодочки снуют туда-сюда. Новый город, новые возможности, новый завод "Ружейный двор". Всем найдётся занятие в новой столице государства Российского: и отцу, и подрастающим сыновьям. Ганс стал уважаемым человеком, обласкан царём, осыпан почестями. В большом каменном доме среди фузей и мушкетов придворный художник писал его портрет маслом. На картине оружейник с широкой щербинкой, выделяющейся между подкрученными усами, стоял в обнимку с ружьём. Благодатное время.
Агнии жениха нашли из приличной семьи. Всё честь по чести – свадьба, битьё посуды, посыпание гостей зерном и солью. Муж попался работящий и добрый. Дочь Ганса народила ораву русских немцев. Но не это главное.
– Фрау Марта, что с Вашим сыном? – спросила она как-то у соседки.
– Упал, Фрау Агния, вывихнул ногу. Лекарь сказал, что не может помочь. На всю жизнь останется хромым.
Агния почувствовала неладное. Не правда это, будет ходить этот мальчик, будет бегать, будет скакать на лихом скакуне и саблей махать. Здесь больно? А так? Так тоже болит? Ощупала колено, икру, щиколотку, крутила, давила.
– А-а-а! – сын соседки заорал на весь немецкий околоток как свинья на бойне. Дикая боль.
Агния дёрнула ногу мальчика что было сил и вставила на место.
– Да что ты творишь, баламошка?! – соседка оттолкнула её от сына, обняла, прижала дитё к груди. – Как ты, родной?
– Будет ходить Ваш сын. Будет. Пусть полежит немного, а потом встанет и пойдёт.
На следующий день сын фрау Марты носился по двору, прыгал на палочке с головой деревянной лошадки. Мать не сводила с него глаз, периодически вытирая их носовым платком, слезились почему-то. Добрая молва распространилась по округе со скоростью света. Через день купец Елизаров привёл дочь с отшибленной рукой.
– Почему ко мне пришли? К лекарю, к лекарю идите, – шёпотом сказала удивлённая Агния, качая на руках новорожденного сына.
– Да что лекарь? – также шёпотом ответил купец. – Он только и может, что мазью пачкать, от неё потом волдыри пузырятся, а боль не проходит. Помоги дочке, сама ведь мать. Почто малая страдать будет зазря?
Потянулся народ. Кому зубы заговорить, кому кашель вылечить, кому пропавшего найти. Агния сначала отнекивалась – у неё муж, дети, дом, хозяйство. Какие заговоры-наговоры? А потом поняла, что это её стезя, а со своей дороги не свернуть. Одно томило душу – она как сапожник без сапог. Как так получается? Что за жестокая ирония? Чужих детей она спасала, а свои ребятишки умирали, кто при родах, кто от болезней. До года дожили двое – темноволосая девочка и мальчик блондин. Агния чувствовала, сын тоже умрёт, но взрослым. Или на войне, или случайно погибнет. А дочь будет жить долго, до глубокой старости, и продолжит их род.
– Бойся огня, моя девочка, бойся, – Агния наклонилась над колыбелью. – Я в огне родилась, он же и погубить нас может.
Мало того, что день тяжёлый, так ещё и осень. Погода, как бы сказать помягче, дрянная. Ветер вырывал зонт из рук. Дождь норовил ударить по лицу, ну или до чего можно добраться, если ветер помогает. Лужи пучились, наливались свежими дождевыми соками, нагло преграждая путь. Приличных дорог с тротуарами в Старграде отродясь не водилось, так что ноги промокли сразу.
Человек уязвим в такую погоду, но в своём доме Регина Ростоцкая почувствовала себя в безопасности. Вернула спицы зонта в исходное положение, стряхнула воду с поверхности, поставила сушиться. Выдохнула. Сняла мокрую обувь, пальто, платок и перчатки, которые носила в любое время года. Они прикрывали ожоги на теле. Жаль, что душевные раны нельзя прикрыть платочком или перчатками. Дома было уютно и тепло. Отопление ещё не дали, но Регина с утра протопила печь. Ворон Гриша встречал её в гостиной, сидел на излюбленном месте, молчал, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ждал новостей.
– Привет. Как ты сегодня, старина? – девушка подошла к буфету. Птица спустилась, села на плечо. Хозяйка погладила его по маленькой голове. Ворон прикрыл глазки, наслаждаясь моментом. – Всё, отпускай меня. Переоденусь, будем ужинать.
Гриша нехотя взлетел обратно на буфет. Регина умылась, собрала длинные чёрные волосы в хвост, надела уютную пижаму и полосатые гетры. Дорогущий чайник, подаренный на день рождения, подозрительно затрещал, но воду вскипятил. Она налила большую кружку чая. Отхлебнула, согреваясь.
– Дел у меня сегодня, Григорий, полно, – сказала девушка, поставила ноутбук на стол, покрытый плотной зелёной скатертью с белой бахромой, открыла, нажала на пуск. – Сначала размещу объявление. Потом расскажу, что было. Подожди немного.
"Гадалка ответит на ваши вопросы. Расклады на картах. Недорого".
Гриша каркнул коротко и зло. Регина подняла голову.
– Не смотри на меня так. Да, я этого не люблю. Да, мне будет потом плохо.
Девушка вернулась в сеть, продолжая печатать.
– Утром иду на работу, как обычно, и встречаю… Кого думаешь?
Ворон задвигался в недоумении.
– Правильно. Мирослава!
Сделала паузу, отхлебнула чай.
– Учебный год только начался, а у него кроссовки прохудились, куртка потрёпанная, оборванец, честное слово. Носится как угорелый, играет в свой футбол. Куда только мать смотрит! В обед пошла к Ларисе. И что я там вижу?
Гриша каркнул вопросительно.
– Анютка перед школой ест макароны с кетчупом, а эта бестолочь лежит на диване, котиков лайкает в интернете. Денег нет, работы нет. Художник от слова "худо".
Регина разошлась так, что её обычно бледная кожа порозовела, карие глаза заблестели, ожоги побагровели, упрямая складка между бровей превратилась в Марианскую впадину. До зарплаты – как до Китая пешком, последние деньги она спустила в книжном магазине, но допустить, чтобы племянник мёрз и позорился, она не могла. Будем гадать. Как же она этого не любит!
В семье гаданием многие занимались: и тётка, и бабушка. Тётка особенно знатная была мастерица карты раскладывать да судьбу предсказывать. Регина же прибегала к этому занятию в крайних случаях, от большой нужды, как сейчас. После гаданий чувствовала себя выжатой как апельсин после соковыжималки – неделю восстанавливала энергетический баланс. Но надо так надо.
Анютка и Мирослав – дети брата Ильи – напоминали ей детство. Племянница похожа на отца, светлая, лучистая, с улыбкой ангела, и характером в папаню. Мирослав – кареглазый сорванец с хулиганскими кудрями, с широкой щербинкой, вылитый Регина. Ростоцкие – из обрусевших немцев. Оружейника Ганса сам царь Пётр пригласил в Россию. Его скромный портрет в опалённой раме висел в гостиной как фамильная реликвия. Немецкого толком никто уже в семье не знал, но штрудели пекли и сосиски по-баварски жарили.
Девушка встала из-за стола, закрыла ноутбук и подошла к окну. Дом стоял недалеко от центра города, поэтому улица, хоть и скудно, но освещалась фонарями. Осень раскрасила деревья яркими красками. Деревянные дома на каменно-кирпичном основании с резными наличниками жались вдоль узкой дороги. Дождь закончился, но ветер не успокаивался, прибивал сорванные листья к мокрому асфальту. Небо прояснилось, стало высоким как баскетбольное кольцо для лилипута. Проявились точечки звёзд.
Регина включила чайник ещё раз. Он предательски зашипел, вспыхнул и замолчал навеки. Ну, почему, когда нет денег, сразу всё ломается? Закон подлости, вероломства? Да, веро… ломство.
– Ладно. Утро вечера мудренее. Что-нибудь придумаем. Пошли спать, старина, – позвала девушка ворона, посадила себе на плечо и направилась в спальню.
Уже в постели Регина взяла в руки книгу, любила почитать перед сном. На этот раз её выбор пал на сказку. Сказка на ночь.
Бубновый Король вздрогнул и оглянулся, из-под земли доносился слабый стон. Что это? Кто это?
Он шёл по лесу. Берёзы, берёзы, берёзы. Родные, стройные, монохромные с шапкой курчавой зелени. Как же он по ним скучал! Обнял, прижался небритой щекой к прохладной коре. В жаркие страны нужно ездить в отпуск ненадолго, на время, а не так, как он – полгода в сражениях. Крестовый поход ничего не дал ни ему, ни его королевству. Пустая трата времени и сил. И тут запищало, прямо под ногами.
Бубновый Король раскидал сухие ветки, раскопал и вытащил на свет маленькую Шестёрку Пик. Часть карты сгнила, часть порвалась, часть потемнела до неузнаваемости, но она еще дышала. Она пропищала, как ей больно и обидно. Бубновый Король помог бедной карте, положил её голову себе на колени, дал попить и услышал историю.
Шестёрке Пик плохо жилось в семье злой тётки и драчливых братьев и сестёр. Она долго терпела побои и унижения, а потом ушла из своей бумажной колоды и попала в колоду дорогих карт с лаковым покрытием и вензелями на рубашках. В этой колоде жил Валет Червей. Он был большой и доброй картой, она таких раньше не встречала. Шестёрка Пик хотела стать его дамой, но этому помешал злой и коварный Джокер. Он проткнул карту её же собственной пикой и бросил гнить в тёмном лесу.
– Кто такой этот Джокер? – спросил Бубновый Король, наклоняясь к Шестёрке Пик, говорящей всё тише и тише.
Шестёрка Пик не успела ему ответить, последний раз вдохнула и истлела. Только жалкие клочки остались на его руках, а остальное превратилось в прах, и ветер развеял его по лесу.
– Спи спокойно, Шестёрка Пик. Я найду твоего убийцу.
О проекте
О подписке