Глава пятая

 
Но близок час начала славных битв.
Отвага полнит грудь, она – им щит.
Пред ними поле пестрое игры,
Где короли раскинули шатры…
 

(Уильям Джонс, "Каисса" (1763)

Утром следующего дня Анисим Ильич Кнутов первым делом посетил гостиницу «Мичуринскую». В дверях его встретил сам хозяин.

Кирилла Петрович Мичурин являл собой фигуру значительную, колоритную. Высокий, с широким разворотом плеч, в английском костюме с чёрным в белый горошек галстуком на груди, купец, своими манерами и поведением, без сомнения, мог бы покорить и столичное общество. Круглый, большой живот, скрытый атласным жилетом, придавал ему уверенный и солидный вид. Руки производили спокойные, размеренные движения, в такт хорошо поставленной речи почётного гражданина Благовещенска. Единственное, что не запоминалось в Мичурине, были глаза. Они прятались под густыми бровями, словно не желали показать выражение мысли. Отчего у собеседника складывалось впечатление, будто он общается со слепым. Впрочем, сие ощущение моментально пропадало, лишь Кирилла Петрович начинал говорить. Голос он имел густой, бархатный – заслушаешься. Не ткани рекламировать, а в опере петь.

– Доброе утро, Анисим Ильич. – Кирилла Петрович распростёр объятия, однако продолжения жест не получил. Кнутов сделал вид, будто не заметил этого. – Какими к нам судьбами? И с утра?

– Да вот, хотел встретиться с вашим постояльцем.

– Это с каким? – тут же поинтересовался Кирилла Петрович.

– Да тем, что из столицы прибыл.

– А, – протянул Мичурин, – с вредителем.

– Вы имеете в виду стол?

– И нож. – добавил Кирилла Петрович. – Такое сей господин сотворил со столовым серебром… Хотя, – Кирилла Петрович наклонился к лицу сыщика, – честно признаюсь, дал бы любые деньги, чтобы увидеть, как он это сделал. Мебель-то у меня, сами знаете, отменная. Тройным лаком покрыта. А серебро – металл мягкий. А ведь вогнал, сукин сын!

В голосе купца явственно звучало восхищение. Конечно, подумал Кнутов, имея такие деньги, о каком-то ноже можно и не думать. Впрочем, что это я чужие деньги начал считать?

– Опоздали вы, – между тем продолжал Мичурин. – Уехал ваш человек. Сегодня утром. На дрожках вашего управления.

– Жаль, – Кнутов устало провёл рукой по лицу, словно стирая пыль. – Передать мне ничего не просил?

– Меня – нет. Может, прислугу…

Кнутов тяжело опустился на ближайший стул.

– Кстати, Анисим Ильич, а вы не знаете, часом, почто ваш друг интересуется моей персоной?

Вопрос прозвучал неожиданно. Хорошо, что Кнутов в этот момент слегка наклонился, и купец не мог видеть его лицо, на котором отразилось удивление. Вот так дела: инспектор прощупывал Мичурина! Не иначе, как вчера, в казарменной канцелярии? Или в кавалерийском полку. Интересно, кто донёс купцу сию новость?

Анисим Ильич приподнял голову, и его взгляд встретился со зрачками хозяина гостиницы, спрятанными за складками век и морщин.

– Да нет, знаете ли, Кирилла Петрович. Сей факт мне не ведом. Он, что, вас допрашивал?

– Еще чего? – Усмехнулся купец. – Просто слушок дошёл. Ну, коли вам ничего не известно, придётся мне переговорить с Владимиром Сергеевичем. Самому.

Кнутов мысленно воспроизвел проанализировал диалог. Вроде, нигде сбою не дал. В городе всем было известно, что Мичурин находится на короткой ноге с Киселёвым. И последний частенько прислушивается к мнению Кириллы Петровича.

Анисим Ильич с трудом подавил стон. Внутри, после вчерашней попойки, всё болело. Желудок крутило. В голове ворочалась тяжёлая пустота.

– Вижу, вы нынче не в духе, Анисим Ильич. – «Издевается, сволочь», – подумал Кнутов. – Случилось что?

– Да нет. Голова болит.

– Ну так – посидите. А я отдам распоряжение приказчику, чтобы вам принесли холодного кумысу, и прислали служку, что присматривает за апартаментами вашего знакомого. Если вы, конечно, не передумали с ним встречаться.

Кнутов остался один. На кухне гремела посуда. По залу пробежал половой, сметая на ходу невидимые соринки со стола. Тишина действовала на Кнутова успокаивающе, но была недолгой.

Только Кирилла Петрович покинул собеседника, двери распахнулись, и в зал влетел помощник Анисима Ильича, младший следователь Крылов.

– Беда, Анисим Ильич! – с ходу заорал он, словно оглашенный. – Беда!

– Не ори, – Кнутов поморщился от боли в висках. – Что случилось?

– Убийство! Сегодня ночью! Убили Кузьму Бубнова.

Боль моментально пропала. Кнутов вскочил на ноги, не заметив, как уронил стул.

– Когда? При каких обстоятельствах?

– Так я же говорю: сегодня ночью. Хотели ограбить, и вот…

– Ах ты господи… – Анисим Ильич кинулся, было, к дверям, но тут же остановился, и резко повернулся к Крылову.

– Вот что. Я – на место преступления. Ты оставайся здесь. Сейчас прибежит мальчишка, что здесь прислуживает, опроси его. Главное, выясни, когда вчера вернулся его постоялец. Если встречался, то с кем? Уходил из гостиницы, или нет? Во сколько сегодня уехал? После – мухой в дом Бубновых, ко мне – с докладом. Господину полицмейстеру об убийстве доложили?

– А как же, Анисим Ильич! Первым делом!

– Хорошо, – Кнутов тут же плюнул себе под ноги. – Чёрт, что я говорю. Всё, действуй. И чтоб всё выяснил!

Дрожки весело катились по пыльной дороге. Пейзаж с обеих сторон напоминал среднерусские просторы с березовыми колками и тальниковыми зарослями по берегам стариц и проток Амура. Солнце жарило нещадно. Белый в который раз вытер пот с лица:

– У вас такое лето жаркое? Или это мне повезло?

– Жара такая почитай кажин год, ваше благородие. Парит, скоро дождь пойдёт.

Олег Владимирович посмотрел на небо.

– Какой дождь? Хоть бы одна тучка!

– Не волнуйтесь. Набежит, – уверил кучер, остановил дрожки, спрыгнул на землю, и принялся поднимать навес. – И глазом моргнуть не успеете.

Странное место, принялся размышлять Олег Владимирович, отмахиваясь платком от мух и комаров. Летом жара, словно в Африке. Сказывают, зимы. Даже не верится…

Белый прикрыл глаза. Последние дни, проведённые в Благовещенске, вновь, нахлынули на него. Беседа с Киселёвым. Встреча с генерал – губернатором. Казармы. Беседа с Рыбкиным. И ничего! Практически, никаких зацепок. Так, неопределенные намётки, не более того.

Олег Владимирович с силой тряхнул головой. Так дело не пойдёт. Он уже, фактически, изводит себя возложенным поручением. Эдак, и до расстройства организма недалече. Хотя бы сейчас, в дороге, следует отвлечься, отдохнуть, расслабиться.

Олег Владимирович достал из внутреннего кармана модного английского пиджака плоскую фляжку с коньяком, сделал маленький глоток, вновь спрятал её и направил мысли в другое, более приятное, русло. Анна Алексеевна-конечно же!

Лицо и голос Анны Алексеевны предстали в его сознании столь явственно, что дыхание перехватило от сильных чувств. Вот ему представился её локон, мягко струящийся на узком, хрупком плече. Уголки рта, чуть приподнятые в смелой, призывной улыбке. Руки. Маленькие, с тонкими, словно зябкими, пальцами. Когда он целовал руку при знакомстве, ощутил нежный, возбуждающий аромат кожи. В тот момент пальчики слегка дрогнули, поцелуй Олега Владимировича был не только данью традиции, но и знаком пробуждающейся страсти. Аннушка явно почувствовала тогда его состояние. Аннушка… Странно, как это милое слово, хоть и в мыслях, вырвалось у него само собой. И как оно удивительно ласково звучит: Аннушка.

Гром с небес отвлек Белого от приятных размышлений. Кучер обернулся:

– А я вам что говорил? Сейчас ливанёт. Как из ведра.

– Так перебирайся ко мне, – Олег Владимирович кивнул на место рядом с собой.

– Не положено, ваше благородие.

– Мне лучше знать, что положено, а что нет. Садись! – Теперь уже приказал Белый. Кучер послушно сполз с облучка и уселся рядом с барином.

– До Марковской-то далеко еще? – поинтересовался Белый.

– По сухому часа за два бы добрались. А так почитай к обеду, даст Бог. Ночевать там придётся, – вывел резюме мужик.

– С чего это?

– А иначе никак, – от кучера шел крепкий дух чеснока и лука. – Пока вы разные свои дела там порешаете, пока Семён Петрович с вами покалякает, вот и вечер. А ночью ехать никак нельзя. Дорога после дождя расквасится. Зверьё опять же. Задрать не задерёт, а лошадей напугать может.

Крупные, тяжёлые капли глухо застучали по матерчатому верху. Сначала – редко, с неохотой, а спустя несколько секунд, словно разыгравшись, дождь принялся упруго и звонко барабанить по навесу, словно пытаясь пробить плотную ткань, защищавшую ездоков. Белый протянул руку и та моментально стала мокрой.

– Дождь – то тёплый! – с восторгом выкрикнул Олег Владимирович.

Кучер посмотрел на попутчика и пожал плечами. А какой же ещё – летом-то?

Чиновник откинулся на сиденье и закинул руки за голову. Свежий воздух мягко обдавал лицо. Пыль улеглась, и теперь лёгкие дышали упруго, глубоко, с наслаждением втягивая приятные ароматы лета. Даже доставать трубку не возникало желания.

– Что закручинился, старик? – молодой человек обернулся к кучеру.

– Дорога… Она на всякие мысли и рассуждения настраивает.

– И на какие, к примеру, мысли она настроила тебя?

– Да так, разные. Вам, барин, поди, будет неинтересно.

– Что ж, не хочешь рассказывать, молчи.

Кучер понужнул лошадей.

– А как вы, барин, к песне относитесь?

– Смотря к какой.

– К самой простой. Что людьми писана.

Белый усмехнулся:

– Песни все людьми писаны.

– Так-то оно так…Да вот только одни в песню душу вкладывают, а другие невесть что. Абы орать.

– Сам-то ты какую песню любишь? – молодой человек с интересом смотрел на кучера. Прямо поэт, под стать Рыбкину.

– Так вы, барин, послушайте, а после скажите, с душой сия песня, али нет.

Мужик несколько секунд помолчал, вроде как собирал себя, и вдруг неожиданно чистым, грудным голосом запел:

 
Как в Амурской области^[1],
А и Господи, прости, словно у людей,
Завелись дела – порядки:
Просят света, гонят взятки
Чудеса ей, ей!
 
 
Генерал иркутский Буссе,
Губернатор в новом вкусе
Дуй его горой!
Он большой руки оратор,
Дипломат, администратор,
Он же и герой!
 
 
Хоть наружностью невзрачен,
Но воинственный Маймачин
Штурмом чуть не взял!
При своём здоровье слабом
Он иркутским главным штабом
Бойко заправлял!
 

– Это что, частушки? – Вставил реплику Олег Владимирович, когда кучер набирал полную грудь воздуха.

– Так точно, ваше благородие. Не понравилось?

– Отчего? Даже наоборот. Только не всё понятно. К примеру, что такое Маймачин?

– Да городок такой… в Китае. Сам то я в нём не бывал, – кучер неопределённо пожал плечами. – Раньше наши мужики, когда я мальцом бегал, ездили туда торговать. Поди, важный городок был, ежели его штурмом брали. Зазря в песню строку не вставят.

«Смотри, какой сообразительный мужичок! Про Буссе спрашивать не станем», решил Олег Владимирович. Он и так был наслышан о деятельности Владимира Вильгельмовича в Амурской области, да и в Петербурге. В офицерской среде о генерале Буссе вспоминали только в негативных тонах: карьерист, выскочка. Даже обвиняли в том, что присвоил себе часть заслуг своего сослуживца и наставника генерала Муравьёва.

Однако, в министерстве иностранных дел, что для Белого стало полной неожиданностью, Владимиру Вильгельмовичу дали совсем иную рекомендацию. Помощник министра отозвался о Буссе, как о прекрасном администраторе, который первым от имени МИДа установил прямой контакт с китайскими чиновниками. Именно при Буссе была налажена торговля между Россией и Китайской стороной. Кучер, естественно, всех подобных тонкостей знать не мог, но вот автор данной песни знал все очень даже детально. К примеру, тот факт, что упоминался в последнем куплете: перед тем, как получить назначение на пост генерал – губернатора Амурской области, Буссе непродолжительное время, в самом деле, командовал штабом войск Восточной Сибири, находящимся в Иркутске.

Кучер, между тем продолжал песню:

 
Честь крестового похода,
Пятьдесят шестого года
Свято чтит страна!
Вот по этим, по заслугам,
Говорят к его услугам,
Область создана!
Весь облит мишурным светом,
Он приехал прошлым летом,
С молодой женой.
Подождём, что будет дальше,
А покуда генеральша:
Телом и душой!
 
 
Понабрались с ними франты,
Гальдерманы, Гильдербранты,
Тут же и Петров!
Поломали стары хаты,
Возвели дворцы, палаты,
Хоть морозь волков!
 

Олег Владимирович расхохотался. Настолько смешно слышались немецкие, чуждые славянскому слуху фамилии в устах простого мужика, которому, разве что только розгами, можно было их вбить в крестьянскую голову. Кучер, не обращая внимания на смех барина, продолжал выводить:

 
Обеспечив помещеньем,
Принялись за управленье,
Что всего нужней?
Мы потом займёмся краем,
Перво-наперво, Китаем!
Это – поважней!
 
 
Ведь китайцы крайне глупы,
Неразвиты, грязны, тупы,
Ну их воспитать!
Они страшные невежи,
Принимать их будем реже,
Чаще к ним писать!
 
 
Вот Асламову работа,
То и дело пишет ноты,
В Айгунь, ко двору!
Их там, может быть, читают,
Да всё нас то не пускают,
Вверх, по Сунгару!
 
 
Да в Айгунь, и то пробраться,
Не всегда легко, признаться,
Был такой случай:
Раз, инкогнито, зимою,
Он поехал там с женою,
Праздник посмотреть!
 
 
Их погреться не пустили,
Всё по улицам водили,
Словно напоказ…
 

– Ладно, будет, – оборвал песню Олег Владимирович. Концовка частушек ему не понравилась. Любят у нас позлословить за спиной. Тем паче, ежели сам объект уже и ответить не в состоянии. Не хватало, чтобы мужичьё обсуждало действия и поступки дворянина. Пусть даже в песне. Эдак и до бунта недалеко. В такой вот местности, где в основном проживают ссыльные.

Кучер обиженно замолчал. Олег Владимирович прикрыл глаза, и вскоре задремал.

…Труп купца Кузьмы Бубнова находился на втором этаже, в переходе, соединяющем спальню с кабинетом. Покойник лежал в полусогнутой позе, прижав обе руки к животу. Тело к приезду Кнутова успело окоченеть, а потому Анисиму Ильичу потребовались некоторые усилия, чтобы перевернуть его и осмотреть смертельные раны. Их было две. Обе в области живота: ближе к мочевику и чуть выше – в области кишечника.

«Удары наносили снизу», – машинально отметил Анисим Ильич. На заточку не похоже. Но и не нож. Нечто среднее между ними.

Из спальни слышались глухие стоны и завывания. Жена, догадался Кнутов. Точнее, вдова. Как доложил младший следователь Селезнёв, именно она первой обнаружила труп. Утром. С вечера Кузьма Бубнов задержался у брата, Ивана, и приехал домой поздно. Будить жену не стал. По всему – решил спать в кабинете. Селезнёв показал старшему следователю широкий диван, на котором лежали большая пуховая подушка и скомканный плед.

– Судя по всему, – возбуждённо бормотал Селезнёв, мужик неглупый, но в сыскном деле, как считал Анисим Ильич, бестолковый. Начитался всякой детективной муры из сытинской типографии и ко всякому месту пытался применить литературный вымысел, чем не помогал, а подчас явно вредил проведению следственных мер. Между тем Селезнёв гнул свою версию. – Думаю, убитый спал. В кабинет проникла неизвестная личность с целью наживы. Последняя явно не думала, что хозяин будет ночевать в этой комнате. Бубнов вскочил, бросился на вора. Тот и применил оружие…

– Где расположены комнаты прислуги?