– Встретился с… – Саша запнулся. А действительно, с кем он встретился? Со знакомой? Вроде да. Промеж них с Ниной никогда даже намёка не наблюдалось на что-то. Год назад они ещё были маленькими, да и не до того было: началась война, отец всё время где-то пропадал. Потом, когда вернулся, его посадили. После их с мамой выселили. Так что, не до чувств. А сейчас… Кто они сейчас? Никто. Просто стало жалко Нину. Пропадёт одна. Или ему только кажется, что просто жалко?..

– Так с кем встретился? – Доронин прожевал еду, запил водой из графина, прям из горлышка.

– Ни с кем. – Отмахнулся Мичурин.

– Ясно. Барышню нашёл. – Догадался чекист, тряхнул головой. – Нет, оно понятно. Только днём следует делом заниматься, а не за девками бегать.

– А я и не бегал. – Сашку охватила злость. – Она живёт в моём доме. Ну, в том доме, где мы раньше жили. Вот увиделись.

– Так всё-таки, это она? – Тут же отметил наблюдательный матрос.

Сашка стушевался. Ну, его, этого Доронина.

– Ладно, салага, не обижайся. – Чекист аккуратно завернул в газету хлеб, спрятал в стол. – На вечер будет. Но если что – бери всё. Там и сало имеется. Девчонка то, небось, голодная. Отнесёшь.

– Уже отнёс. – Вырвалось само собой.

– Лишним не будет.

Санька резко вскинул голову, однако, в глазах Доронина не увидел и намёка на иронию.

Демьян Фёдорович смотрел с грустью и усталостью.

– Сейчас все голодают. Так что не стесняйся.

– А вы как?

– А что я? – Чекист тяжело встал на ноги, приставил стул к столу, аккуратно оправил гимнастёрку, но так, чтобы в распахнутом вороте осталась видна тельняшка. – Мы народ бывалый. Продержимся.

Дверь снова распахнулась.

– Я же говорил. – Пророкотал матрос, – скоро будет.

Озеровский, увидев напарника, поманил того рукой.

– Едемте. Нет – нет, все разговоры после. Нам до ночи следует многое успеть.

* * *

На этот раз Белый отказался от чая, сразу перешёл в наступление.

– Глеб Иванович, я вам ещё нужен?

– В смысле? – Не понял чекист.

– По Канегиссеру всё, что вы просили, я сделал. Вам нужно ещё что-то от меня?

– Вроде нет.

– В таком случае настоятельно прошу применить ко мне смертную казнь. Незамедлительно.

– О как. – Бокий, подчиняясь привычке, прошёл к окну, присел на подоконник. – Что так срочно?

– Снова хотите пройтись по кругу?

– Нет, повторяться не станем. Мне известна ваша позиция. Единственно, не могу понять, зачем торопить события? А если мы передумаем и выпустим вас?

– Не смешите. – Полковник закинул ногу на ногу. – Я устал. Пожалуйста, Глеб Иванович, выполните просьбу. Я действительно устал. Устал от всего того, что творится вокруг. Знаете, когда я понял, что самодержавию приходит конец? Нет, не в семнадцатом. Значительно раньше, в девятьсот седьмом, когда познакомился с документами о причинах бунта на броненосце «Потёмкин». Матросов кормили червивым мясом, притом, что корабль стоял на рейде, в своих водах, рядом с Одессой, не в походе, и холодильники находились в исправном состоянии, не текли. А матросов кормили гнильём. Командир броненосца, первый помощник и начальник службы тыла прекрасно знали о том, что на судно поставляются испорченные продукты. Им закрыли глаза деньги, которые высшие чины получили в виде разницы от того, что обязаны были приобрести, и того, что приобрели в итоге. Как вам должно быть известно, гниль всегда дешевле. Именно командование броненосца являлось истинным виновником бунта. Ваши большевики только воспользовались ситуацией. И что мы имели в итоге дальнейшего расследования? Ни один из тех высших чинов не был наказан. Ни один! Потому, как подобное творилось не только на «Потёмкине». Коррупция. Империя сгнила в коррупции. О дворянской чести молчу, та просто растворилась в звоне монет. После всё, чем я занимался, только подтверждало мою убеждённость, что империя рушится. Рушится не снаружи, изнутри. Сгнивает, как перезревшее яблоко на ветке. Снаружи, вроде, красиво, а внутри черви. Сомневаюсь, что у вас, на основе той гнили, выйдет нечто толковое.

Белый замолчал. Молчал и Глеб Иванович.

Олег Владимирович провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Закрыл глаза, пробормотал:

 
На волосок от счастья —
Плачь, не плачь,
А сердце никого не хочет
Слушать.
И после стольких
Сразу неудач
Вдруг стало лучше…
 

Вот и я, Глеб Иванович, хочу, чтоб стало лучше. Некогда сии строки мне пропел Фёдор Иванович. Пропел просто так, самостоятельно придумав мелодию. Но как было светло и радостно тогда на душе. Сейчас тьма.

– Знакомы с Шаляпиным?

– А что в том удивительного?

– Я тоже его страстный поклонник. Посещали выступления?

– Редко. – Олег Владимирович ожил. – Зато он дважды осчастливил меня своим присутствием. Представьте себе: пел в моём доме, на Фонтанке. Кстати, где он сейчас?

– Здесь, в Петрограде.

– Остался при Советах?

– Удивлены?

– Жаль.

– От чего?

– Умрёт. Либо от голода, либо убьют. Сомневаюсь, что в ЧК кто-то ещё, кроме вас, чтит его творчество.

– Пройдёт время – будут почитать.

– Когда будет мёртвым?

– Зачем же так пессимистично? – Бокий прошёл к столу, налил в стакан воды, поставил перед арестованным. – Мы, большевики, как раз за то, чтобы сохранить искусство, для народа.

– Выходит, раньше Фёдор Иванович пел не для народа? – Парировал Белый.

– От чего, ж. Пел то он как раз для всех. Только выходило, что, в основном, для привилегированного класса эксплуататоров. Как думаете, мог рабочий и крестьянин посещать его концерты?

– Но ведь студенты посещали.

– Так-то студенты. Для них даже галёрка специально придумана.

– А элита общества для вас уже не часть народа? Так выходит?

Глеб Иванович рассмеялся:

– Ох, вы и мастер загонять оппонента в угол. Есть чему поучиться. Смертная казнь всё, о чём вы хотели просить меня?

– Нервы не выдерживают. Войдите в моё состояние. Сидеть и ждать, непонятно чего. Да и зачем? Смысл?

– Хорошо, я подумаю над вашими словами. А вот за Фёдора Ивановича отдельная благодарность. Забыл как-то про него в суете. Нужно посетить, узнать, как он? Может, действительно в чём-то нуждается.

* * *

Секретарь убитого Урицкого, Александр Соломонович Иоселевич^[9], худощавый юноша неполных двадцати лет, обладатель густых, волнистых кучерей, роговых очков, близорукого прищура глаз и сутулого телосложения к тому моменту вернулся с кладбища, но всего на несколько минут: заскочил в комиссариат, по личному делу. Именно в этот момент его и застал Аристарх Викентьевич (Саша остался внизу, на Дворцовой площади).

Если бы Доронин в ту минуту видел следователя, то был бы крайне удивлён произошедшей с Озеровским переменой. На второй этаж комиссариата поднялся уверенный в себе, даже помолодевший мужчина, твёрдая поступь которого с уверенностью направила его к апартаментам покойного Моисея Соломоновича.

Иоселевич, присев на корточки, рылся в ящике стола, а потому, появление следователя пропустил: тому помог толстый, ворсистый ковёр, который застилал пол приёмной. Хлопок закрываемой дверной створки испугал секретаря. Александр Соломонович резко вскочил с корточек, распрямился, быстро мигая ресницами за стёклами очков, уставился на неожиданного посетителя.

– Сегодня неприёмный день, Аристарх Викентьевич. – Произнёс испуганный Иоселевич первое, что пришло в голову. – Если по личному вопросу, приходите завтра.

Странно, подумал Озеровский, с чего он так нервничает? Вон, как пальцы забегали по отвороту куртки.

– Я не на приём, Александр Соломонович. И не по личному. – Следователь огляделся, нашёл стул, придвинул поближе к столу, тяжело уселся на него. – Я к вам как к свидетелю совершённого преступления.

– То есть? – Не понял, или сделал вид, будто не понял секретарь.

Озеровский извлёк из кармана скомканный платок, вытер потный лоб.

– Жарковато, сил нет. Сердце едва не выпрыгивает. – С последней фразой следователь поднял голову, внимательно посмотрел на секретаря, механически отмечая изменения в поведении последнего. – Меня, и товарища Бокия, интересует, по какой причине посещал данное заведение убийца Моисея Соломоновича, гражданин Канегиссер? Сразу отмечу: не в день совершения убийства. – Платок медленно скрылся в кармане. – Врать не советую: я ознакомился с тетрадью регистрации посетителей.

– Не понимаю, об чём речь. – Иоселевич ослабевшей рукой нащупал стул, придвинул к себе, присел. – Товарищ Урицкий действительно был знаком с инженером Канегиссером. Вполне возможно, знаком и с сыном инженера. А почему преступник приходил сюда? Так, тому имеется объяснение. Скорее всего, убийца посетил комиссариат перед совершением преступления в целях подготовки. Но сие вовсе не означает….

– Перестаньте, Александр Соломонович. – Перебил Озеровский. – Леонид Канегиссер посетил комиссариат двадцать третьего августа, о чём имеется отметка в теради. Я допросил охрану. Они вспомнили, в тот день Моисей Соломонович отсутствовал до позднего вечера. А Канегиссер приходил днём. И пробыл в помещении комиссариата почти час, точнее сорок минут, о чём тоже имеется отметка. Конечно, можно предположить, будто Канегиссер приходил к товарищу Урицкому, ждал его и не дождался. Однако, я думаю иначе. Потому, как мне известно, о том, что вы лично знакомы с убийцей Моисея Соломоновича. Месяц назад, в конце июля, вы имели возможность встретиться с Леонидом Иоакимовичем дома у вашего руководителя, на Васильевском. Мало того, вы вместе с гражданином Канегиссером покинули жилище Урицкого: в том дала показания хозяйка дома покойного Моисея Соломоновича.

Лоб секретаря покрылся испариной.

– Вы что-то путаете.

– Александр Соломонович, – голос следователя слегка потеплел, – поверьте, у меня даже в мыслях нет, вас в чём-то обвинять. К тому же, я прекрасно знаком с вашей ответственной позицией по поводу расстрела Перельцвейга, с которым вы также были хорошо знакомы. Это мужественный поступок. Я понимаю: вы действительно не можете знать, что происходило дома у товарища комиссара. Но вот то, что происходило в этих стенах, – Озеровский обвёл взглядом кабинет секретаря, – знать должны. Итак, меня интересует последний визит Леонида Канегиссера.

– Я….

– Вы были на месте. Это я тоже выяснил. – Аристарх Викентьевич слегка наклонился к собеседнику. – Александр Соломонович, у меня хватка бульдожья, если во что-то вцеплюсь – не отпущу. К тому же, не вижу причин для молчания: вы проходите по делу исключительно в качестве свидетеля. Или мне пожаловаться Глебу Ивановичу? Как понимаете, я выполняю его распоряжение. Итак?

Иоселевич поёрзал по стулу.

– Но это было так давно…

– Что ж, – Следователь сделал вид, будто собирается покинуть помещение, – будете обо всём рассказывать товарищу Бокию, лично, после моей докладной. Сомневаюсь, что после вы останетесь на данном посту.

– Хорошо! – Выдохнул Иоселевич, и весь осел на стуле, будто сдулся. – Я расскажу. Действительно, Леонид Канегиссер был здесь в августе сего года. – Озеровский отметил: дрожь в руках секретаря усилилась. – Двадцать третьего Канегиссер приехал ближе к вечеру, что-то около четырёх, или в половину пятого. – В шестнадцать сорок, мысленно отметил Озеровский, припомнив запись в тетради посещений. – Он хотел встретиться с Моисеем Соломоновичем, однако того, как вы правильно заметили, не оказалось на месте. Данный факт взбесил Канегиссера. Я пытался его успокоить, однако он не пожелал меня слушать. Перешёл на крик. Матерился, что для него несвойственно. Вы правильно сказали, я знал Канегиссера ещё до покушения. И с его другом, Перельцвейгом, был хорошо знаком. А как иначе, ежели, когда я приезжал на дом к Моисею Соломоновичу, то постоянно натыкался на физиономию последнего. Потом этот глупый заговор в Михайловском училище… Урицкий повёл себя, как влюблённый мальчишка: никак не желал подписывать распоряжение о расстреле. После пил, по-чёрному. Вы говорите, его не было двадцать третьего. Да его четыре дня не было в комиссариате. – Неожиданно зло выпалил Иоселевич. – Приходилось придумывать, выкручиваться, мол, Моисей Соломонович выехал куда-то и затем-то. А на самом деле он дома валялся, в стельку пьяный. А тут этот прибежал. Истеричка! Кричит, руками машет. Понятно дело, из-за Перельцвейга. Ну, я и послал его, куда подале. Он ещё пуще орать начал. Пришлось вытолкать в шею.

– Что кричал?

– Не помню. Что-то о предательстве и мести. Вёл себя, как ревнивая баба.

Слишком много говорит, моментально отметил Озеровский, скорее всего, врёт. Однако, складно, видно готовился.

– После вы встречались с Канегиссером? Хотя бы мельком?

– Нет. – Уверенно ответил помощник комиссара внутренних дел.

Вторично врёт. – Тут же сделал зарубку в памяти следователь. – Старик – лифтёр утверждает, Канегиссер общался с ним в день смерти Урицкого. Причём, не просто общался: убийца поинтересовался, когда прибудет комиссар? И Иоселевич ему ответил. Если бы промеж них была ссора, как утверждает помощник, то никакого бы диалога в тот день не состоялось.

– Понятно. Александр Соломонович, а что вам известно о гражданине Свиридове Степане Фёдоровиче?

Озеровский задал вопрос наобум, просто так, пока обдумывал иной ход. Но именно этот вопрос, как понял следователь, испугал помощника комиссара более всего.

Густые ресницы секретаря за стёклами очков несколько раз испуганно моргнули:

– Простите, о ком?

– Об инженере – путейщике, что проживает в «толстовском доме».

– Не знаю, о ком речь. А кто это?

– Друг гражданина Канегиссера. Ничего о нём не слышали?

– Нет.

– Ну и ладненько. – Всё, сказал сам себе Озеровский, я на верном пути. Больше допрашивать нет смысла. Я знаю главное. – Как говорится, пора и честь знать.

Аристарх Викентьевич встал, протянул руку:

– Простите, что потревожил. Но такова служба. Кто-кто, а вы-то знаете, как у нас происходит.

Александр Соломонович протянул руку в ответ. Та оказалось до противного мокрой и липкой.

Спускаясь по лестнице, следователь мысленно попытался «закрыть логическую цепочку». Однако, из того ничего не вышло.

Иоселевич близко знаком с новым дружком Канегиссера, рассуждал Озеровский. И тот дружок, Свиридов, вдруг, неожиданно, устремляется в Москву, прям перед покушением на Ленина. Одновременно, тут, в Петербурге, происходит покушение на Урицкого, в котором, вполне возможно, принимают активное участие служащие комиссариата и Петросовета. Но это пока допуск. Теперь Иоселевич. Мог он руководить операцией по убийству Урицкого? – Аристарх Викентьевич на секунду замер на ступеньке. – Ответ отрицательный. Иоселевич не та фигура, чтобы разработать такой широкомасштабный план. Скорее всего, он исполнитель. Но тогда кто стоит за заговором? Петросовет? ПетроЧК? А, может, еврейская община? Почему община? Да потому, что в этом деле многое завязано на евреях, раз. Второе, Урицкий, в последнее время, тесно контактировал с синагогой. Зачем? Для чего? Особенно, если учесть, что убийца – еврей, убитый – еврей, Иоселевич тоже еврей. И расстрелянный по приказу еврея Урицкого Перельцвеёг тоже еврей. Прям, какая-то еврейская карусель получается.

* * *

Александр Соломонович, спрятавшись за тяжёлой портьерой, глядя в окно, отметил, как следователя встретил у входа в здание комиссариата незнакомый молодой человек, который, судя по всему, специально ждал именно Озеровского. Старик и юноша о чём-то поговорили, с минуту, после чего Аристарх Викентьевич направился в сторону ожидавшего авто, а юноша, пешком, устремился в сторону арки, ведущей на Морскую улицу. Едва машина ПетроЧК тронулась с места, как товарищ Иоселевич тут же кинулся со всех ног вниз по лестнице.

* * *

Яков Михайлович не поленился, сам, лично, прошёл в кабинет секретаря Президиума ВЦИК Варлаама Александровича Аванесова.

– Не отвлекаю? – Присел напротив, так, чтобы промеж них оставался стол.

Председатель ВЦИК считал себя отменным психологом: расположившись, таким образом, он, как бы, на минуту, поставил себя на один уровень с секретарём. Чем, якобы, возвысил того в собственных глазах.

Сын армянского крестьянина, волею судьбы, ставший одним из руководителей молодой, Советской республики, оторвался от бумаг, сквозь линзы таких же, как и у Председателя, очков, вскинул усталый, опустошённый взгляд на Свердлова.

– Да нет. Что-то случилось?

– Как сказать… – Крепкие пальцы Председателя ВЦИК подхватили лежащий на столе карандаш, принялись его крутить. – Как думаешь, Варлаам, ВЧК, самостоятельно, справится с контрреволюцией?

– В смысле? – Не понял Аванесов. – Борьба с врагами революции – прямая обязанность чекистов.

– Я не о том. – Поморщился Яков Михайлович. – Контра стала более активной. Более опасной. Они уже прошли переходный этап от подготовки к вооружённому сопротивлению. Моисей и Ильич яркий тому пример. Сегодня враг мелкими актами не довольствуется, делает попытки пробиться и в армию, и на флот, на передовую. В том числе, и в саму ВЧК.

– Там Дзержинский.

– Да, ты прав. Там Дзержинский. И он знает, что делает. Однако, Феликс не всемогущ. Вспомни июль.

– Есть основания для недоверия Дзержинскому?

– Снова глупости говоришь. – Свердлов сделал вид, будто оскорбился. – Как можно не доверять Феликсу? Если не верить ему, то кому тогда можно верить? Я о другом толкую. Мы пришли к тому, что скоро будем вынуждены объявить о начале террора по отношению к врагам революции. Нет у нас иного выхода. А сил у ЧК, провести такое масштабное дело в жизнь, как, на мой взгляд, маловато. Да и те раздёрганы враздрай. И бандитизмом нужно заниматься, и воровство процветает, беспризорники карманы шмонают, только держись. Про бытовые преступления вообще молчу: не до них. Да что бытовые, если даже дело Володарского два месяца не могут до ума довести. И обвинить никого нельзя: люди работают, чуть ли не круглосуточно, с ног валятся. А тут ещё начнутся проблемы с армией и флотом. Думаешь, командиры полков и кораблей так сразу возьмут и станут во фрунт перед ЧК? Ха, как бы ни так.

– Так, может, взять да и расширить полномочия ВЧК?

– Расширить можно. Только каков будет эффект? Возвращаемся к самостоятельности командиров. Нам сейчас только скандалов промеж своих не хватало. А они будут! И ещё вопрос: а если в самом ЧК появятся враги? Они ведь, фактически, бесконтрольны. Нет, Варлаам, тут следует подумать. Поступить так, чтобы и ВЧК не обидеть подозрениями, и установить над ним контроль. Точнее, даже не так. Помочь им.

Аванесов стянул с переносицы очки, принялся протирать линзы специальной салфеткой, которую секретарь прятал в верхнем ящике стола.

– А если создать параллельный ВЧК орган по борьбе с контрреволюцией в воинских частях и на флоте? – Неуверенно озвучил Варлаам Александрович идею Свердлова и Троцкого.

Ну, наконец-то! – Яков Михайлович аж напрягся всем телом, хотя, внешне было незаметно. – Давай, продолжай! Веди мысль до конца!

И Аванесов довёл.

– Что если на базе военных советов в армии и на флоте создать единый, всеобщий военный совет по борьбе с контрреволюцией внутри армейских и флотских структур? А возглавит его пусть Лев Давидович. Он ведь и так нарком по военным делам. Ему и карты в руки.

Слава богу, – мысленно выдохнул Яков Михайлович. Вслух же произнёс следующее:

– Что ж, предложение любопытное. Я бы даже сказал, приемлемое. Только вот, поддержит ли его ВЦИК?

– Могу поговорить с товарищами. Прощупаю, так сказать, почву. Сообщу результат.

– Да, не зря я к тебе заглянул, Варлаам. Не зря. Голова! Только с опросом не затягивай. Сможешь всё сделать до заседания ВЦИК? Кстати, Кобозев в Москве?

– Пётр Алексеевич? Да, видел утром.

– Значит, должен быть где-то тут. Пойду искать. А ты, Варлаам, молодец! Не зря, не зря я тебя выделил из других. Голова!

* * *

– Варвара Николаевна, как это понимать? – Срывающимся голосом едва не кричал секретарь Председателя ПетроЧК в телефонную трубку. – Ко мне только что приходил Озеровский. С допросом!

– Кто приходил? – Чувствовалось, на другом конце провода крайне удивлены услышанным.

– Озеровский.

– С какого…. Так, успокойтесь! Что его интересовало? Какие вопросы задавал? Что вы ему рассказали? Да перестаньте скулить!