Идея провести встречу представителя британской миссии и подозреваемой в покушении на Ленина женщины в голове главы ВЧК возникла ещё во время разговора со Свердловым. Дзержинскому, чтобы привести свой план в исполнение, в край было необходимо время, а оно могло появиться только в одном случае: если переключить внимание Якова Михайловича. Свердлов далеко не глуп, если не отвлечь его внимание, в скором времени начнёт прокручивать со всех сторон в голове их разговор и, конечно, раскусит причину столь покладистого поведния чекиста. И тогда…

Очная ставка, по мысли Дзержинского, могла стать самым действенным отвлекающим маневром. Пока Яков будет возиться с Локкартом и Каплан, прилагая все силы для того, чтобы свести тех только в своих стенах и только в присутствии своих людей, тем самым пытаясь скрыть убийство настоящей Каплан, он, Дзержинский, успеет встретиться со Стариком. Во-первых, для того, чтобы подготовить Ленина к мысли о том, что покушение, как на него, так и на Урицкого было подготовлено не контрреволюцией, а «преданными» ему людьми. Конечно, Старик сразу не поверит в то, что преподнесёт Дзержинский, в чём Феликс Эдмундович ни на секунду не сомневался, однако, крепко задумается над словами чекиста, что уже немало. Во-вторых, нужно получить поддержку Ленина на будущее заседание СНК по поводу введния террора. Понятное дело, сам Ильич на заседании присутствовать не будет, его слова передаст Бонч-Бруевич, но и того станет достаточно.

Голос Петерса вернул Дзержинского в реальность.

– Петровский откажется доставить Каплан на Лубянку. – Уверенно парировал Яков Христофорович.

– Я тоже так думаю. Но на то вы и глава ЧК. – Начал учить чекиста, как себя вести, Феликс Эдмундович. – Требуйте. Настаивайте. Аргументируйте. И только когда почувствуете, что переговоры зашли в тупик, соглашайтесь на проведение допроса в кремлёвских камерах. И ещё: настаивайте на том, чтобы вам дали «добро» на очную ставку в вашем присутствии.

– Получу отказ!

– Вы руководитель ЧК!

– А Петровский нарком внутренних дел. И мы подчинены ему.

Феликс Эдмундович всем телом развернулся к Петерсу, заглянул тому в глаза, прямо в зрачки.

– Яков Христофорович, вы с кем?

Петерс стушевался, чем и выдал себя с головой.

– Трусите? Подавайте в отставку!

– Феликс Эдмундович… – Голос чекиста сорвался. Левая щека нервно дёрнулась.

– Можете не продолжать. – Дзержинский отмахнулся. – Запомните на будущее: вы – руководитель Московской ЧК, моя правая рука. Знаете, что бывает в случае, если на руке образуется гангрена?

Петерс вздрогнул, невольно повёл плечами, однако, вслух ничего не произнёс.

* * *

Аристарх Викентьевич проигнорировал жест Бокия, указывавший на стул, продолжил доклад стоя. Глеб Иванович, механически, отметил сей факт.

– Дворник, Кузьмякин Сидор Иванович, узнал по фото Леонида Канегиссера и сообщил о том, что тот последнее время едва ли не каждый день, приезжал по адресу Набережная Фонтанки 54. Мало того, Кузьмякин знает, к кому приходил Канегиссер. Точнее, не к кому, а куда. В бывшую квартиру князя Андроникова Михаила Михайловича. К сведению: Андроников не проживает по данному адресу с ноября 1917 года. Тут следует заметить, в марте того же семнадцатого Временное правительство обвинило князя в шпионаже в пользу Германии и возбудило против него уголовное дело. Однако, данный факт подтверждения не получил. Андроников, по ложному обвинению, пробыл в «Крестах» три месяца. То время, пока он находился под следствием, квартира пустовала. После освобождения, в июле, князь продолжал проживать в ней, до тех пор, пока в ноябре не съехал окончательно. С того часа квартиру занимает некто Свиридов Степан Фёдорович, инженер – путейщик, переехавший в Петроград из Москвы. На данный момент Свиридов отсутствует: вернулся в Москву, к родственникам, как сообщил Кузьмякин, инженер выехал на время, к больной матери, Свиридовой Анне Гавриловне. Московский адрес, к сожалению, неизвестен. Следует отметить: Свиридов отлучается из Петрограда регулярно, по два раза на месяц, с июня сего года. В августе отсутствовал тоже два раза. В последний раз оставлял ключи от квартиры Леониду Канегиссеру, о чём предупреждал дворника.

– Нужно получить подтверждение от Московской ЧК. – Тут же вставил реплику Бокий. – Пусть подтвердят пребывание путейщика в столице.

– Я уже отослал телеграмму. Простите, без вашего разрешения…

– Аристарх Викентьевич, – Глеб Иванович присмотрелся к старику, – что с вами? Нездоровится?

– Нет. Всё хорошо.

Интонация, с какой был дан ответ, не понравилась чекисту. Может, устал старик? Как-никак, возраст, почти шестьдесят, а он его гоняет, как мальчишку. Нужно будет дать выходной, а, то и два. Но не сейчас.

– Во время отсутствия Свиридова Канегиссер пребывал в его квартире один?

Утвердительный кивок головой.

– И к нему никто не наведывался? Дворник никого не заметил?

– На словах, нет. Впрочем, словам Кузьмякина можно верить и не верить, потому, как бывшая квартира Андроникова имеет два входа: один парадный, со стороны набережной, второй, чёрный, со стороны двора. За обоими одновременно уследить невозможно. Так что, вполне вероятно, Кузьмякин мог и не заметить гостей. Но, с другой стороны, дворники народ крайне наблюдательный. Особенно те, кто со стажем. Кузьмякин при доме Толстой приписан чуть ли не с его закладки. Возможно, врёт.

Снова странная, неприятная интонация голоса.

– Аристарх Викентьевич, что случилось? Вы странно сегодня себя ведёте. Что-то произошло? В семье?

Озеровский хотел сдержаться, однако, не получилось.

– Глеб Иванович, я человек в возрасте, в сыскном деле не первый год, точнее, не первый десяток лет. При Керенском сидел в тюрьме. И, не смотря ни на что, никогда за все прошедшие почти тридцать лет, что я в сыске, замечу, ни разу мне не было оказано недоверие. Ни при Александре^[3], ни при последнем царе, ни при Временном правительстве: последним я был просто неудобен. Однако, и при них мне не было выказано недоверие. Только при вашей власти я впервые ощутил по отношению к себе это гадкое…

Губы старика задрожали. Озеровский попытался вымолвить подходящее слово, однако, стушевался, замолчал.

– Не пойму, о чём речь. – Бокий с удивлением привстал со стула.

– О вашем молодом человеке. – На сей раз следователь не сдержался: всё, что накопилось за полдня, выплеснулось на Председателя ПетроЧК. – Вы специально приставили ко мне этого…. Эту личность, чтобы он следил за моей работой. Не доверяете? Имеете полное право. Но почему не сказать прямо? Если я вам не подхожу, так и скажите, уйду в отставку. Зачем унижать? Я теперь сомневаюсь и в том, что Демьян Фёдорович не следил за мной, хотя ничего подобного за ним не наблюдалось, но поведение вашего юнца позволяет мне…

– Аристарх Викентьевич, – перебил следователя Глеб Иванович, – подождите. – Бокий тронул локоть старика. – Что-то всё одно не пойму, о чём речь? Какое недоверие? Какое поведение? Объяснитесь толком!

– Я… – Озеровский никак не мог прийти в себя, а потому выталкивал фразы кусками, отрывками. – Я всю свою жизнь старался оставаться, по мере сил, вне политики, вне всякого рода грязи. Ни разу не замарал руки. Надеюсь, вы меня понимаете. Честь – моё единственное достоинство. А потому мне оскорбительно любое недоверие.

– Аристарх Викентьевич. – вторично нетерпеливо перебил старика Председатель ПетроЧК, – поверьте на слово, никто не собирался выказывать вам недоверие. Никто! В том числе и я. Объясните толком, что случилось? Насколько понимаю, речь идёт о нашем новом сотруднике? Итак, что с ним произошло?

Озеровский собрался с духом и выложил всё. В ответ Бокий искренно, громко расхохотался:

– И только по одной этой причине вы хотели подать в отставку? Ну и повеселили меня, ей богу, давненько так не смеялся. – Рука чекиста легко легла на плечо следователя. – Аристарх Викентьевич, дорогой мой сыщик со стажем, и как же вы не додумались о том, что следить за кем бы то ни было, поручают только проверенным людям? Согласны со мной? А с товарищем Мичуриным я познакомился в тот же день, что и вы. Так что, доверить ему, следить за вами, я бы никак не решился. А вот то, что он вам солгал… Неприятно, согласен. Но кто знает, по какой причине он это сделал? Не забывайте, наш новый сотрудник раньше проживал в Петрограде, вполне возможно, в том самом доме. Или в доме поблизости. Или в нём проживали, или до сих пор проживают его родственники, друзья, любимая девушка, в конце – концов. Потому-то он вам и не решился открыться. Вы сами в младости много рассказывали родителям, а тем более старшим товарищам о том, что происходит с вами? Лично я, признаюсь, частенько кое о чём умалчивал, а то и привирал. Не совсем, чтобы врал, но…

Лёгкий щелчок пальцами.

– А вы сразу в отставку. Нет, Аристарх Викентьевич, просто так мы вас не отпустим. Даже не рассчитывайте! Мало того, хочу, чтобы вы сейчас проехали со мной на Васильевский. Думал взять Доронина, но тот помогает Риксу, так что, не обессудьте.

Глеб Иванович оправил ремень на талии.

На самом деле, Бокия крайне заинтересовал рассказ Озеровского. Странно как-то получается: прибывший с Дзержинским из Москвы мальчишка оказался причастен к дому, в котором проживал подозреваемый. Нет, подозревать Мичурина в связах с Канегиссером полный бред: последний объявился на Фонтанке месяц тому. Но как всё странно сплелось…

На выходе из здания ПетроЧК Бокия задержал голос дежурного по подвальному этажу, где располагались камеры предварительного заключения:

– Товарищ Бокий, товарищ Бокий… – Запыхавшийся солдат подбежал к начальству. – С вами хочет пообщаться заключённый из двадцать четвёртой.

– И что? – Остановил чекиста Глеб Иванович резким окриком.

– Так это… Срочно хочет!

– Кто?

– Арестованный. Этот… Полковник. Беляк.

– То, что беляк, я и так понял. Не понял, почему охрана с ног сбивается, чтобы выполнить поручение арестованного? Вы кто, чекист, или половой^[4] на побегушках? Вот и ведите себя соответственно. Подождёт беляк, ничего с ним не случится. Каково, Аристарх Викентьевич? – Чекист кивнул головой следователю на заднее сиденье «мотора». – Как, при прошлом режиме охранник, по требованию арестанта, бегал сломя голову к руководству? А у нас, видите, аж пыль из-под сапог. Это ж надо: заключённый требует к себе руководителя ЧК… Демократия.

* * *

Свердлов специально предложил Льву Давидовичу Троцкому встретиться в Александровском саду, без свидетелей. Только, в отличие от Дзержинского, который полчаса тому прогуливался по аллее, вдоль Кремлёвской стены, Яков Михайлович выбрал Нижний сад.

Лев Давидович^[5], в ожидании Председателя ВЦИК, стянул с переносицы очки, глянул линзы на свет, после извлёк из нагрудного кармана офицерского кителя платок, принялся тщательно протирать стёкла.

За спиной послышались шаги, тяжёлое дыхание.

Троцкий подышал на линзы, снова посмотрел сквозь них на прикрытое облаками солнце.

– Так понимаю, тебя Дзержинский возбудил? – Без всякого приветствия, подслеповато прищурившись, произнёс Лев Давидович.

– Возбуждают бабы. И то не всегда. – Неприязненно отозвался товарищ Свердлов.

– Бабы, Яков Михайлович, не возбуждают. – Очки вернулись на переносицу Председателя Высшего военного совета. – Возбуждают женщины и девушки. Бабы пашут. Потому они и бабы. Однако, вернёмся к Дзержинскому. Наш Дон Кихот сделал тебе некое неприемлемое предложение? Уж не уйти ли в отставку? – Троцкий даже не улыбнулся. – Шучу. Это только наш сервантовский идеалист может позволить себе отказаться от руководящего кресла по причине измены человека, которого привёл в свои органы. А мы не такие. Мы попроще^[6].

Яков Михайлович в очередной раз поразился проницательности Льва Давидовича.

Из всего руководства республики Председателя ВЦИК больше всего тянуло в сторону единокровника Троцкого. И тому причиной было не только внешнее сходство: оба кучерявы, с плотной, волнистой копной волос на голове. Оба носили оптику, только Троцкий, в отличие от Свердлова, который пользовался пенсне, предпочитал очки. Оба отрастили небольшую модную бородку – клинышком и усы.

Их объединяла жизненная позиция. И тот и другой жаждали абсолютной власти. Оба ратовали за введение военного положения в республике и, как следствие, террора по всей территории страны.

Однако, именно это их и разделяло. И Свердлов, и Троцкий понимали: пока Ленин жив, им о власти, о полной власти, безграничной и безраздельной, не стоит и мечтать. Но как только Старик отдаст Богу душу, в Кремле тут же разразится война за трон. Война кровавая, страшная, на выживание, до победного конца одной из сторон, потому, как лидер должен быть один, и только один! Однако, в данный момент, по причине того, что Старик остался жив, будущие враги оказались вынуждены не только терпеть друг друга, но и действовать заодно. И лидером во всех решениях данного тандема, как ни странно, пока что всегда оставался Троцкий, В чём-чём, а в железной логике «льву революции» нельзя было отказать. Свердлову приходилось постоянно тянуться за ним, что Якова Михайловича крайне нервировало и, даже, бесило.

Вот и сейчас, Лев Давидович так поставил вопрос, будто незримо присутствовал на встрече Председателя ВЦИК и Председателя ВЧК, только не всё услышал из сказанного ими, и теперь решил некоторые моменты уточнить.

Яков Михайлович хотел, было, огрызнуться (ему в край не нравилось снисходительное отношение к себе со стороны наркома по военным делам), однако, во время опомнился, взял себя в руки: как-никак, именно он, сам, стал инициатором встречи.

– Я бы не сказал, что предложение неприемлемое. – Бросив взглядом по сторонам, начал «товарищ Андрей». – Однако, довольно неоднозначное. И странное. Дзержинский решил поддержать нас.

Чёрные, как смоль, брови Льва Давидовича в удивлении взлетели, линзы очков блеснули не в меньшем удивлении.

– Боится, что Ленин умрёт, и он останется в одиночестве?

Свердлов отрицательно покачал головой.

– Думаю, начал проводить в жизнь свою политику. Феликс арестовал британские консульства, как в Питере, так и здесь, в Москве.

– Ого! – Восхищённо выдохнул Лев Давидович. – Молодец. Признаюсь, не ожидал от него подобной прыти. Естественно, у британцев нашёлся материал по их причастности к покушениям?

– Пока об этом речь не шла.

– Пойдёт. – Уверенно отозвался Троцкий. – И что он тебе предложил?

– Заговорил о терроре. Согласен поддержать.

– Даже так? – Троцкий носком начищенного до зеркального блеска сапога пнул маленький камешек, лежащий на дорожке.

– Сам удивлён.

Остановились, встали друг против друга.

– Кажется, начинаю догадываться. – Тихо проговорил Председатель военного совета. – Скорее всего, Феликс нашёл у дипломатов компрометирующие материалы на эсеров. А сие означает… – Троцкий исподлобья глянул на собеседника. – А сие, Яков Михайлович означает одно: скоро в Совете народных комиссаров будут верховодить только большевики. Но не это главное. Главное то, что Феликс рассчитывает на поддержку СНК в вопросе контроля над террором. И большинство в Совете проголосует за то, чтобы дать этот контроль в руки ВЧК.

– Отсюда вывод: мы должны перехватить данную инициативу Феликса. – Продолжил мысль Льва Давидовича Председатель ВЦИК. – Демократия хороша в мирное время. Во время войны необходима сильная, центральная власть. – Яков Михайлович сделал паузу, после чего закончил мысль. – Наша власть. И такую власть даст только широкомасштабный террор.

– Которую собирается контролировать Дзержинский. – Напомнил Троцкий.

– Если мы ему это позволим. – Отрезал Свердлов.

Лев Давидович задумчиво тронул бородку.

Яков Михайлович извлёк из кармана кителя платок, тоже принялся протирать стёкла пенсне.

– Дзержинский костьми ляжет, но не позволит террору, в том виде, в каком его видим мы, распространиться по всей стране. И Совнарком, скорее всего, поддержит его, а не нас.

– Яков, – взгляд «льва революции» натолкнулся на прищуренные, подслеповатые зрачки собеседника, – ты же понимаешь, промедление смерти подобно.

– Понимаю.

– Надеюсь, ты также понимаешь и то, что часть вверенного тебе ВЦИК примет позицию Феликса.

– Знаю. – Свердлов нацепил на нос пенсне, ответил взглядом на взгляд. – Мало того, понимаю и то, что времени «переубедить» не наших товарищей у нас нет.

– И, тем не менее, ты захотел со мной встретиться. – Троцкий погладил бородку. Нежно погладил, с любовью. – Делаю вывод: у тебя имеется свой вариант развязывания гордиевого узла. Я прав?

Свердлов удовлетворённо хмыкнул: приятно иметь дело с умным человеком.

– Как смотришь на то, чтобы стать во главе нового репрессивного органа? Не ЧК. Альтернативной структуры, которой ВЧК будет подчинена.

Троцкий медленно стянул с головы командирскую фуражку с красной звездой.

– Любопытно. Выкладывай.

* * *

– Варвара нужно увидеться. Срочно! – В голосе товарища Зиновьева слышалось явное волнение. – Нет, не завтра. Сейчас! Немедленно! Жду в Смольном.

* * *

Мичурин постучал в дверь. Сердце юноши готово было выскочить из груди. Девушка, услышав удары в дверь, едва ли не бегом побежала открывать, но и эти мгновения показались Саше чересчур долгими.

– Почему не поинтересовалась, кто стучит? – Тут же накинулся на Нину Александр, проходя внутрь квартиры. В его голосе слышалась тревога. – А если бы был не я?

– А я знала, что ты. – Тихо ответила девушка, с лёгкой улыбкой. – Как-то почувствовала. Да и кому я нужна? К тому же, если бы были бандиты, они всё одно выбили бы дверь. Какая разница, открывать или ждать, когда ворвутся? Второе даже хуже: будут злые, могут не только ограбить.

– Не говори ерунду. – Юноша прошёл в столовую, вывалил из вещмешка продукты на стол. – Не всякую дверь можно выбить. Да и люди когда услышат, что кто-то ломится, помогут.

– Никто не поможет. – Тихо, но твёрдо произнесла Нина. И тут же, повернувшись спиной к столу, сжалась в тугой комочек, скрестив руки на груди. – И никто не придёт. – В голосе слышались ненависть и презрение. – Наоборот, спрячутся по норам, даже если будут убивать, нос не высунут. Не говоря уже о другом.

Саша выронил из руки небольшой, похожий на кварц, кусок сахара.

– Ты… – Юноша вырос пред девушкой. Глаза Мичурина округлились: он начал догадываться. – Тебя…

– Да! Меня! Месяц назад! Что так смотришь? Удивлён? А чем я отличаюсь от других? Которых ваши… – Выкрикнула Нина и тут же захлебнулась криком, прижав к губам ладошку. Узкие плечики затряслись в бесшумных рыданиях.

Александр, огорошенный новостью, обернулся по сторонам.

– Это… – Облизнул вмиг пересохшие губы. – Ты того… Я же не знал. Ты того… – Рука робко легла на плечо девушки. – Ты…

– Ладно. – Шмыгнула носом Нина, грудь, вздохнув, судорожно дрогнула. – Что было, то прошло. Гадко только на душе. Грязно. Хотела повеситься, маму стало жалко. Папа только умер. Она бы не перенесла мою смерть, до сих пор ничего не знает. Хорошо, что обошлось. Если б забеременела… Даже не знаю, что бы делала.

Саша невольно опустил взгляд на тело девушки, тут же отвернулся, смутившись. Нина восприняла его реакцию по-своему. Тонкие губы сжались так, что рот девушки превратился в тонкую, нервную нить. А глаза искали глаза юноши. Мичурин же боялся их поднять. Всё смотрел то в пол, то в подол платья, то на сапоги.

– Это… – Юноша никак не мог подобрать нужных слов. – Это произошло здесь? Тут?

– И это единственное, что тебя волнует?

– Нет. – Взгляд Мичурина сам собой взлетел, наткнулся на глубину глаз Нины. – Главное, чтобы ты…. Чтобы тебя… Чёрт, не могу найти слов. – Тряхнул головой. – Ты не слушай меня. Я… Ты запомнила того гада?

– Что?

– Я спрашиваю, ты запомнила того человека?

– Видела. Конечно. Только что это меняет?

– Если, как ты говоришь, он был из наших, – Нина вздрогнула, когда юноша произнёс слово «наших», – ему крышка!

– И что ты сделаешь? – Горькая улыбка проявилась на бледном лице Нины.

Мичурин повёл плечами.

– Убью.

Это было сказано так легко и обыденно, что девушка отшатнулась спиной, прижавшись к столу.

– Не смей! Господи, зачем я рассказала? Слышишь, не смей даже думать об этом!

– Почему? – Сашка сделал шаг к девушке. – Он ведь надругался над тобой.

– Не смей!

– Я отомщу за тебя.