И «Волга», мягко шурша по прекрасному асфальту, положенному специально, чтобы  городским в «Альбатрос» не тряско было добираться. Да чтобы и самому в город приезжать без ушибов хоть и начальственной, но ещё помнящей отцовский ремень задницы.

Савостин и Макушев дождались грузовик из совхоза имени Корчагина.

За ворованным дефицитом приехали тракторист Генка Лазарев и механик МТС Венечка Кириченко. А в кузове прибыл местный раздолбай  Игорёк Артемьев. Не работал нигде, но везде подрабатывал. Он к утру легко отошел от последствий ночной вчерашней битвы с агрономом Стаценко Петром при помощи двух стаканов самогона из заначки. Чувствовал себя готовым ко всему возможному.

Раздолбай был необходим для чёрного труда. Заталкивать добро в кузов и потом дома из него всё вытаскивать. За это он получал хорошую оплату -минимально литр самогона. Ну, такса была такая за бескорыстную грязную работу. Хотя эту формальность никогда никто не соблюдал. Заработавший целый литр чернорабочий делился им с теми, кто платил, а потом уже самогон появлялся сам неведомо откуда вместе с традиционной закусью – салом, магазинной колбасой и луком с хлебом и солью. Набор такой был обязательно заныкан на рабочих местах, в тракторах, комбайнах и машинах у всех работяг, а также  у маленьких и средних начальников. Игорёк начал таскать из кустов всё, что было стырено друзьями-соседями из владений директора Дутова Федора Иваныча, а Савостин, Макушев посадили гостей на подсохшую слегка травку и поделились с ними печальной для себя новостью.

– Таки он всё же настоящий мужик! – сделал верный вывод механик Венечка Кириченко. – Товар-то не отобрал. Знает, что мы не от ненависти к «Альбатросу» попросили вас запчасти скоммуниздить. К нему-то самому, к Дутову, кто нас подпустит? А и наш директор к нему тоже хрен бы сунулся. Послал бы его дядя Федя к матерям всех жителей наших обоих совхозов.

– Только вот оно выходит теперь так, что вы запчасти официально купили, – задумчиво выразил мысли Савостин. – А вместе с вами и мы их на законных основаниях приобрели, но сверх цены на 20 процентов.

– Мы сейчас в бухгалтерию ваши деньги сдадим, – разжевал невнятную мысль коллеги Макушев. – Вы квитанцию получите, что всё по госцене купили. И просто повезло всем нам, что мы башлята  ещё не пропили и не раздали остатки в семьи. А у нас в ноябре от зарплат откусят столько, сколько железки стоят плюс ещё двадцать процентов, что вы нам за риск накинули. Мы сейчас все их в кассу сдадим. Совхоз прибыль получит. Махонькую, но прибыль. А мы прорюхались на сто тридцать семь рублей каждый. Аккурат на ползарплаты. Да ладно… Наверстаем скоренько.

– Хорошие зарплаты у вас! – грустно обобщил тему Генка Лазарев. – Я за эти деньги на тракторе своём не то что геморрой, я заворот кишок получу.

  Из кустов, где осталась одна ось задняя, понесся в лес и в чисто поле благородный мат, кряхтение, слово «ы-ы-х!» почти пропетое хрипло, но с разными интонациями. Это Артемьев Игорёк после вчерашней траты энергии не мог один поднять и донести ось. Мелкий он был,  да и силы пропил давно.

Мужики плюнули в стороны, ладони потёрли и пошли в кустарник.

Подсобить немощному. Потом поехали в контору, оформили бумаги, деньги заплатили, а Савостин директорское наставление бухгалтеру передал насчёт вычета с  него и Макушева в ноябре по сто тридцать семь рублей. Бухгалтерша молча записала указ Дутова в отдельную тетрадь и мужики пошли на улицу.

– Оно, надо бы…– начал Игорёк.

– Вот за лес выедем и прощальную отметим на капоте. – закончил мысль Венечка Кириченко. Механик МТС совхоза имени Корчагина. Прощались они долго. На капот разложили и расставили всего густо, а потому надрались до зелёных соплей самогона и водки. И Савостин с Макушевым  потом по-английски исчезли, не послав даже поцелуя воздушного. Они обнимали каждую березу, цеплялись за все осины и таким образом удалялись от глаз, да и исчезли, перекрытые неподвижным берёзовым пейзажем.

Венечка сел за руль, нашел все педали и рычаг коробки передач, дождался когда Артемьев-раздолбай упадёт в кузов на запчасти, а Лазарев Геннадий подтянется на руках за поручень над бардачком. А потом силой рук своих рабочих перетащит тело, почти парализованное самогоном, с травы в кабину. Дело они сделали для своего совхоза праведное и ехать можно было с чистой совестью и надеждой на счастливый случай, который не даст  перевернуться на повороте,  а то и в канаву нырнуть без шансов выбраться. С этими светлыми чувствами Венечка и рванул с места как на авторалли, седьмым чувством угадывая на приличной скорости, куда рулить, чтобы не промелькнуть мимо родного совхоза.

***

Олежка Николаев, если вспомните первую главу, бросил в поле на дальней сорок второй клетке свой притомившийся комбайн и нёсся в грузовике, под управлением лучшего друга Вали Савостьянова, который пёр по накатанной колее быстро и грозно. Как на танке. Нёсся он, чтобы пресечь и искоренить зло-измену. Кравчуку, гаду и охальнику, разбойнику половому, оторвать сперва его охотничье хозяйство, а потом, возможно, прикончить и порезать на мелкие фрагменты, чтобы бегающие по совхозу ночами шакалы очистили землю и от деталей Кравчука, и даже от  мерзкого запаха этого козла. Неверную жену Ольгу, молодую мурманскую красотку, Олежка Николаев задумал по дороге не убивать насовсем, а привязать верёвками к столбу возле магазина, где за день весь совхоз отмечается, а на груди прикрепить табличку: «Я – шалава последняя! Я изменила мужу с козлом Кравчуком Анатолием! Плюйте в меня и кидайте камни в моё развратное тело!». Длинно получалось, но Олежка Николаев знал, где у него лежит большая фанера, школьный набор кисточек сына и черная тушь. Должно хватить на весь обличительный текст.

  Зерно из-под полога выпрыгивало на дорогу и травянистые обочины. Но не без пользы. Птиц, сусликов, полёвок и сурков – тьма была в округе. И звук автомобиля инстинктивно влёк их всех к дороге совершенно обоснованно. Поскольку пищевой инстинкт развит у живности так же мощно, как и  половой, то обмануть он не мог. И рассыпанное зерно не пропало, а полностью ушло на поддержание жизненного тонуса фауны, поголовно мечтающей пережить зиму, забив норки и гнёзда под завязку дарами человека, самого доброго и разумного предмета в природе.

Подлетели они к дому Кравчука как вовремя спустившиеся с небес ангелы смерти и справедливого отмщения. Олежка выхватил монтировку из-под сиденья и первым, выбив ногой дверь, вломился в хату. Кравчук Анатолий в штанах, носках, рубашке и пиджаке спал поверх простыни, накрыв лицо газетой «Труд». Рядом с кроватью стояла табуретка. На ней – блюдце с тремя раздавленными охнариками. А рядом с блюдцем стакан пустой и бутылка самогона, едва начатая. Следом в дом ворвался Валя Савостьянов, бросая перед собой страшный взгляд. Они  остановились с открытыми ртами, после чего Николаев Олег сделал шаг к окну и отодвинул вбок короткую занавеску. Жены на подоконнике не было, а больше и искать негде. Кроме кровати, табуретки и баяна в углу Кравчук Анатолий в хате лишних вещей не имел. Всё ещё не верящий в такое глупое фиаско, Олежка сбросил с лица Кравчука газету и, широко крутнув рукой, въехал ему небольшим своим кулачком в челюсть. Кравчук, ясное дело, проснулся, встал и отметелил обоих одновременно, раскидав их в неудобные позы по углам. Драться он любил и хорошо умел. И только кто-то с очень помутненным разумом мог додуматься спровоцировать его на это любимое, кроме питья самогона, занятие.

– Вы чё?! – искренне изумился Кравчук Анатолий. – Жить надоело?

– Ольга-то где моя? – задал вопрос, не имея пока возможности встать, Николаев Олег.

Кравчук закурил и сел на кровать.

– Твоя, что ли?

– Ольга моя, да! – с трудом сел Олежка на задницу и вытянул ноги.

– А я ей кто, слуга? – Кравчук затянулся покрепче, разместил папиросу на краю блюдца и поставил обоих мстителей на ноги. – А! Позавчера в магазине видел её. Селедку брала. А что, пропала с тех пор? Селедку хоть донесла до дома?  В хате она наверняка. Где ей быть?

– И ты её точно не…– начал Валя Савостьянов.

– Да точно не видел, говорю, с позавчерашнего полудня, – Кравчук задумался. Вспоминал .– А! Я ж два дня кряду с Нинкой из МТС у неё дома гужевал. Самогон у неё – отрава натуральная. Еле-еле своим вот с утра облагородился. А то башка была тупая как обух от топора.

Николаев Олежка вылетел их хаты на такой скорости, что лети за ним, скажем, пуля или снаряд пушечный – не догнали бы. Он ворвался в дом, обнял жену, у которой  с рук мука посыпалась. Она лепешки для пельменей раскатывала. Жена его тоже обняла, чмокнула в губы.

– Ну, поднял зерно с клеток-то? Не сгинет, нет? А я вот с утра из конторы отпросилась да полежала маленько. Температура поднялась до тридцати восьми. Чаю шесть стаканов крепкого выпила. Вроде полегче. Ужин вот леплю. Пельмешки.

– Ну, ты подожди малехо. Я с ребятами дела добью и к ужину поспею.

Вышел Олежка в сени, достал литр самогона из-под лавки и остановился на крыльце. Вздохнул глубоко и радостно.

– Ну не сука этот Чалый Серёга!? И Витёк Спицин тоже! Это ж сколько надо выжрать с утра, чтобы такие галлюцинации полезли! Тьфу! Завтра втык им сделаю.

Он сунул бутылку под рубашку и побежал к дому Кравчука. Мириться. Мирились они три дня. Потеряли их все. От директора до Ольги, жены Олежкиной. Николаеву зерно надо было подобрать. Кравчуку вспахать восемнадцать гектаров. Валя Савостьянов зерна за три дня не перевез тонн двадцать. Хорошо – дождей не было. Но за следующие после примирения и братания три дня все враз всё наверстали. Вспахали, зерно подобрали и перевезли в крытый склад без дверей. Туда и дождь заносило ветерком, и снег. Мокло зерно. И пока не загнило, его быстренько свозили на городской элеватор заждавшиеся свежего зерна шофера грузовиков.

  Ну, да ладно с этим. Главное – Ольга пельмени заморозила в холодильнике. Не пропали. В общем – все обошлось и как в кино – хорошо закончилось.

У хороших-то людей оно всегда так.

И вот когда отпахали положенное, отночевали на холодке по три ночи, употребляя при этом хлеба с салом много и почти без удобрения приятных продуктов самогоном, тогда прямо к месту и вовремя обветрило их октябрьское сырое дыхание. Было оно послано капризной осенью  из глубин степи, от чего стало в головах Валентина Савостьянова, Олежки Николаева да Кравчука Толяна так ясно и так понятно всё, как на задней обложке тетрадки по арифметике, где дважды два – четыре, а трижды три – девять и никак по-другому. А с Кравчуком самовольно  прикрепился пахать пассажиром в тракторе и изредка плуги подравнивать раздолбай Игорёк Артемьев, чудом вернувшийся в кузове, полном скачущих запчастей из совхоза «Альбатрос». Так даже он просветлел в святой степной обители и стал слегка напоминать трудящегося. И вот когда встретились они все после совершения трудового подвига своего на МТС, то разговор меж ними пошел

умный и рассудительный.

– Короче, я башли свои взял с земли. Кину на сберкнижку. – первым затравил беседу Кравчук Анатолий.– Совхоз родной вообще пусть хоть в ад провалится. А он провалится. Потому как три нормы на пашне рубанул один я. Остальные и норму не дали. А кто и половины не осилил. Так и то я три дня квасил с вами, да пару деньков с ночами на Нинку, вон она ходит, грохнул. То есть, я кто?  Передовик! А этого никто в дирекции в упор не видит. Потому, что я пашу на себя и за Родину не переживаю. Без меня не развалится. Набиваю себе карманы и вся любовь и к целине, и к Родине с денежкой вместе в карманы входит. И в гробу я видел директора нашего вместе с его привычкой писать в обком, как много мы зерна сдаём сверх плана. Потому как спит он  и мечтает во сне слинять побыстрее в этот обком кустанайский, откуда и приехал. Но уже в большой кабинет с двумя диванами и пятью телефонами. Вот я поэтому жлобом тут числюсь и хорошо относится ко мне только мой кобель Бурый.

– Ну, – нетерпеливо подтолкнул его в локоть Валентин Савостьянов. – К чему гнёшь? Мы против тебя не имеем ничего. Нормальный мужик. Злой – да. Жадный – есть такое. А кто тут добрый у нас? И что жадный – твоё дело. Тебе жить. Нам своего хватает.

– Мужик ты нормальный, – подумав, сказал Олежка Николаев. – Ты вот возьми, да задружи с нами всеми. Не бычься, да не живи бирюком. Мы вон, глянь,  дружно ведь всей братвой живём. И маемся вместе на солонцах да суглинках, и отдыхаем гурьбой. Так легче с тоски не подохнуть. Ничего ж нет кругом. Ни кино тебе тут, в библиотеке десять книжек от силы, спортплощадку директор снёс, сам знаешь. Новый дом там поставил для экономистов своих Костомаровых. Школа хреновая, в больнице один врач на все болячки. Нам тут всем по тридцать четыре-тридцать шесть лет в основном. Тут и клуб не помешал бы с танцами и заезжими артистами. Нету ж ничего. Только самим остаётся в кучу сбиться и держаться вместе. Навкалываешься этим трудом мартышкиным, а потом отдыхаешь с друзьями. Психологическое оздоровление идёт.

– Берёте в дружбаны? – опустив глаза чётко выговорил Кравчук  Анатолий.

– Да забито! Какой разговор! – Валя Савостьянов первый руку ему дал. Потом Олежка и Артемьев  Игорёк. – Чалый Серёга, наш главарь общепризнанный, только рад будет. И сосед его – Петька Стаценко, хороший мужичок, тоже за тебя будет. Ну, а раз Чалый не против, то и все остальные примут. Вливайся!

Они крепко пожали друг другу руки по очереди. Установили дружеский союз.

– Кстати, насчёт Серёги Чалого, – Олежка Николаев вспомнил неожиданно, хотя все уже о том недоразумении насчет Кравчука и жены Олежкиной почти не помнили. – Пошли  к нему. Спросим, чего он такого в натуре видел. Москвич твой, Толян. Тебя с Ольгой.

  И они двинулись вразвалку, трезвые почти, в другой конец МТС, к кузне. Там Чалый правил основу под навесное оборудование Лазареву Генахе, которого поколотил за тупую и наглую кражу основы с Серёгиного трактора по пьянке.

– Москвич я видел точно, – вытирая руки ветошью, сказал Чалый уверенно .-Желтый. Как кравчуковский. Катался он кругом посёлка – тоже факт. Насчёт людей – мог прибрехнуть. Очень большая вероятность. Рядом с тобой, Толян, кто живет? Если от моего дома смотреть, то за твоим домом?

– Кирюха Мостовой с бабой. С Валюхой. Мостовой в те дни в больничке валялся с воспалением лёгких.

– Во! – хлопнул его по плечу Серёга Чалый. – А Валюха здоровая была. Дома сидела. В её библиотеке пол провалился. Доски прогнили. Витька-плотник ремонтировал. У кого и где ещё есть желтый москвич?

– В «Альбатросе» только. У главного агронома Алипова, – почему-то удивленно сказал Валя Савостьянов. – Я ж раз пятнадцать комбикорм завозил свиньям его прямо в двор. К свинарнику. «Москвич» – один к одному как твой, Толян. Шо ж это, выходит? Он, выходит, до Вальки мотался тогда, пока Кирюхе задницу в больничке Игнатов дырявил и таблетками морил. И увёз он её потом к себе в «Альбатрос» У них же там домик специальный для отдыха срубили рядом с банькой.

– Кирюхе только пока не надо эту гадость в уши лить. – Чалый Серёга закурил и ярко высказался примерно трёхэтажным тяжелым матюгом. – Сперва пусть поправится. Разберёмся потом.

– Вот  сука же какая Алипов, а! – плюнул размашисто Олежка Николаев.

– Валька – сука! Это точняк! – Валя Савостьянов хмыкнул зло. – Алипов что? Его дело нормальное, мужицкое – догонять и просить. А давать-не давать, это Валюхина  воля. Вот она – сука и есть. Тьфу, падаль! Библиотекарем работает. Культуре обучена.

– Культура да совесть – разные штуки, – Чалый повернул голову на шаги справа. К ним шла Огородникова из  отдела кадров.

– Это! – начала она, не здороваясь.– Через пятнадцать минут общее собрание в конторе. В ленинской комнате. Директор приказал всех обойти. Вы последние. Так что, бегом. По третьему кварталу отчёт будет.

– А после отчета пьянка и танцы! – засмеялся Игорёк Артемьев. Он тоже хоть три дня, да поработал же на благо совхоза. А потому на собрание шел как все, не пряча глаз.

Директор Григорий Ильич Данилкин, бывший инструктор орготдела обкома Кустанайского, который досиживал ссылку в совхозе ради пересадки в кресло заведующего отделом, говорил долго и красиво. От речи его разило увесистой коммунистической правдой как от конторской буфетчицы несло три дня сладкими, приторными пирожными, украденными и сожранными под видом списанных по причине  протухания крема.

– Всем понятно, что мы в области выходим по сдаче на третье место после «Альбатроса» и  «Семёновского»? – выкрикнул он в массу трудящихся.

А то!!! – заорал один Игорёк Артемьев, а остальные привычно поаплодировали минуту.

– Поздравляю всех! И агрономов первыми! – директор перестал хлопать в ладоши и спросил у всех, оглядывая ленинскую комнату. – А где агрономы- то? Панарин тут, ага. А Стаценко Петр Степанович где у нас? У него ж сегодня тоже как бы праздник. Хлеба сдали два плана почти. Где Пётр?

– Его, считай, пять дней не видели. В поле тоже. В конторе и на МТС не было его, – сказал экономист-счетовод Костомаров. – Говорили, что вроде в город уехал. Приём к секретарю обкома пробивать. По вопросам агротехники

– Ну, это бы я знал, – директор Данилкин мельком глянул в окно. – Чалый, ты сосед его. Видел Петра?

– Я ж как раз пять дней с клеток не уходил. Пахал я, – Серёга Чалый задумался. – Нет, вернулся я, а у него дверь прикрыта и следов во дворе нет. Как вроде и не выходил он на улицу. Может, заболел? Узнать надо.

– Панарин, сгоняй к нему и сюда доставь. Пить стали все – жуть! С постели неделями не встают. Пьют прямо лёжа. Пузырь всегда в руке. Мигом мне его сюда!

Вернулся Панарин быстро. Он был белый как простыня. Зрачки широкие и губы дрожали как у эпилептика после приступа.

– Он! Он! Это! Бляха! – и Панарин зарыдал так громко и исступленно, что кто-то полил его водой из графина и влил прямо в горло воды холодной почти стакан.

– Что? – стали кричать все.

Он зарезанный лежит! Нож у него в горле. На кровати лежит. Крови – подушка красная и простынь. И запах жуткий. Давно лежит, видно.

– Все бегом туда! – приказал Чалый. Через минуту в конторе уже никого кроме директора не было.

Данилкин Григорий Ильич сел за стол рядом с бюстом Ленина, оперся на локти и поместил в ладони подбородок.

-Ты чего не побежал, Костомаров? Ну-ка давай, не чешись! Бегом! И ближе к кровати стой.

Костомаров скривился и пошел на улицу.

– Ну, вроде началось, – сказал директор то ли сам себе, то ли бюсту Владимира Ильича. – Вроде стронулось.

Октябрь за окном таскал по двору листья и тонкие ветки березовые вместе с северо-западным ветром. Птиц ветер сдувал тоже и они летели боком по ветру, думая, наверное, что летят прямо. А может и не думали они ничего. Просто несло их по ветру, а куда несло – ни птицы не знали, ни листья, кувыркающиеся над землёй, да и сам ветер о каких-то там птицах и думать  не думал, и знать не знал.

                    Глава третья