Житейский практицизм, унаследованный Мариной от матери, Брониславы Иосифовны, помог ей сообразить, что из тысяч журналистов лишь единицы публикуются в столичных изданиях, и это весьма далекий журавль в небе, которого можно никогда и не поймать, даже положив на такую охоту всю оставшуюся жизнь. Не лучше ли славная добрая синица в руке? И Марина последовала совету хорошо знающей что почем мамы. Она бросила университет, поступила на курсы косметичек и уже через год после начала работы в «Салоне красоты» приобрела такую клиентуру и известность, которой позавидовал бы любой журналист в их городе. В бумажнике у нее теперь успокаивающе шуршало… Марина обрела материальную независимость, для нее не существовало проблемы дефицита, да еще одеться умела со вкусом, его с детства привила ей мать. Оставалось устроить личную жизнь, и пусть завидуют подруги, которые остались доучиваться на факультете.

Но тут накатанная дорожка свернула под откос. Однажды в ресторане «Альбатрос», куда Марину затащила ее постоянная клиентка, жена капитана дальнего плавания, она увидела брюнета с голубыми глазами. Ирина, жена капитана, знала его, он плавал раньше у ее мужа судовым врачом. Состоялось знакомство, и все для Марины завертелось, закружилось. Очнулась она, когда Борис ушел в Австралию, а врач-гинеколог, тоже клиентка, сказала обеспокоенной Марине: «У тебя, голубушка, такой срок беременности, что поздно спохватилась…»

Так и стала Марина матерью-одиночкой. Об этом мало кто знал из знакомых. Ее мама сумела все организовать так, что девочка, которую назвали Яной, особенно не обременяла Марину. А Бронислава Иосифовна, которой пополнилось только сорок пять, считала, что ее Мариночка непременно устроит судьбу, ребенок этому не помеха.

Морской доктор к появлению дочери отнесся спокойно. «Моя профессия не позволяет заводить семью, – сказал он. – Мне суждено остаться одиноким. Но от ребенка не отказываюсь, буду помогать материально… И тебя я отнюдь не разлюбил, дорогая. Все будет, как и прежде».

Яне исполнился годик, когда Марина вот в этой самой дискотеке познакомилась с Андреем. Ее привела сюда приятельница, с которой она раньше училась в университете. Теперь Клара работала в вечерней газете.

Они подружились, Андрей и Марина. Сегодня была годовщина их знакомства, и Андрей предложил встретиться в дискотеке, а потом посидеть в плавучем ресторане на Неве, поскольку через несколько дней он уезжал со студенческим отрядом в Оренбургскую область, в целинный совхоз.

За год знакомства с Мариной Андрей так и не узнал о существовании Яны. Мать Марины, которая считала, что дочь ухватила-таки журавля в небе, шутка ли, дико перспективный жених, предлагала даже удочерить внучку и выдать ее за младшую Маринину сестренку. «Возьму твой грех на себя, дурочка, – смеясь, говорила она. – Я женщина свободная, почему бы мне и не родить такую прелестную девочку в мои-то „надцать“ лет…» Марина не соглашалась. Она поощряла ухаживания Андрея, он нравился ей, но сердце ее принадлежало Борису. Когда тот приходил с моря, Марина исчезала для Андрея, ее просто не существовало для студента.

В общем и целом личностью она была посредственной, порою даже вульгарной. Круг интересов Марины не выходил за пределы модных тряпок, полуконтрабандных дисков, записей скандально нашумевших певцов, балдения в кафе, застолий в ресторанах, автомобильных выездов на берега Финского залива, теплоходных прогулок на Валаам или в Кижи. То немногое, что приобрела Марина в университете, она уже растеряла, а среда, которая ее окружала, не способствовала ее развитию.

Всего этого Андрей попросту не замечал.

Он любил Марину.

– Пойдем потопчемся, Эндрю, – лениво сказала она и взяла Андрея за локоть.

Он послушно встал из-за стола и вывел Марину в круг.

Стас и Рафик, слышавшие это, переглянулись и разом вздохнули. Им не очень-то нравилась эта девушка, но когда Рафик попытался только намекнуть Андрею: надо, мол, внимательнее присматриваться к тем, кто тебя окружает, он неожиданно резко оборвал товарища, дав понять, что это не его дело.

– Ты пойдешь с ними в ресторан? – спросил Стас у Рафика.

– Не хочется… Пусть веселятся одни.

– Неверно рассуждаешь. Нельзя оставлять товарища в беде. Ох и нахлебается Андрюшка с этой фирмовой дивой…

Домой Андрей вернулся в половине первого. Он осторожно открыл дверь, хотел, не зажигая света в прихожей, пройти в свою комнату. Только вот не успел… Отец услыхал, что он пришел, и появился в дверях гостиной.

– Значит, ты уже дома, Андрюша, – сказал Василий Дмитриевич. – Это хорошо… А мы еще не спим, ждем тебя.

– Мы? – удивился Андрей. Вот уже десять лет, с тех пор, как умерла его мать, они жили вдвоем с отцом, а хозяйство их вела двоюродная сестра Колотухина-старшего – она жила в соседнем подъезде.

– Пелагея Кузьминична приехала, – сказал отец.

Все произошло так неожиданно, что эти опытные, привыкшие к различным переделкам люди в первые мгновения растерялись, и потому Олегу удалось беспрепятственно достичь поверхности воды.

Он прыгал ногами вперед и постарался погрузиться как можно дальше, чтобы затем поднырнуть под пирс и проплыть между сваями к тем яхтам и катерам, что стояли по другую сторону.

Штурман уже ушел в воду, когда один из тех, кто стоял на пирсе, выхватил из-за пазухи пистолет с навернутым на ствол глушителем и хотел разрядить обойму, но тут же был схвачен за руку шефом.

– Вы с ума сошли, Карл! Кругом полно народа… И ведь там Рекс… Выудите сначала его. Потом займемся беглецом…

Ничего этого Олег, разумеется, не видел и не слышал. Когда кончился воздух в легких, он потихоньку всплыл, угадывая по степени освещенности, что поднимается под пирсом. Так оно и было… Олег находился под ним, примерно на середине пирса.

Теперь здесь, среди свай, можно было и не нырять – и так никто не увидит. Штурман вспомнил, что причалы в Ухгуилласуне тоже на сваях, среди них легко укрыться, а для него это сейчас самое главное.

Давыдов поплыл от сваи к свае, касаясь порой их осклизлой поверхности. Под пирсом было сумрачно, свет сюда едва проникал, но спутать направление было невозможно. Штурман плыл, стараясь не плескать, чтобы не выдать себя шумом. В горячке событий не сразу почувствовал, как холодна вода, но вскоре ее низкая температура дала о себе знать.

Добравшись до основного причала, Олег убедился: он мог двигаться незамеченным и под бетонной крышей набережной. Некоторое время колебался: в какую сторону ему повернуть. Потом взял влево, к порту.

Проплыв под причалом метров двести, штурман почувствовал, что долго в такой воде не выдержит. Надо куда-нибудь да выбираться. Но куда? На причал нельзя, его тут же схватят эти типы. Выбраться и позвать полицию? Но окажется ли она, полиция, рядом? Неизвестно… А эти, они как раз поблизости. «Эх, полиция, полиция, картофельно пюре, – вспомнил Олег песенку-дразнилку из детективного романа шведского писателя Пера Валё. – Попал я в переплет… Сейчас сведет ноги судорогой – и конец».

Он подплыл к краю причала, осмотрелся. Метров пятьдесят швартовной линии были свободны от катеров и яхт, затем стояли четыре яхты, а перед ними, в сотне метров от берега, находилось на якоре приземистое, с низкой палубой неуклюжее сооружение. Олег узнал его, хотя в наших портах видел иные конструкции. Это был морской мусорщик, специальное судно, которое собирало в бухте всякую дрянь: сброшенные в воду с судов пустые ящики, флаконы из-под моющих средств и другую дребедень, обладающую способностью плавать, а самое главное – разлитую по поверхности нефть, которой суда загрязняют портовые воды, несмотря на тщательный санитарный контроль и внушительных размеров штрафы.

«Это мой шанс, – подумал Олег. – Если доплыву до сборщика мусора незамеченным…»

Он доплыл под причалом до четырех яхт, стоявших борт о борт. От последней было ближе до мусорщика, и двигаться придется не по линии, параллельной пирсу, откуда его наверняка выслеживают, а под углом градусов в сорок пять. К тому же, едва он приблизится к мусорщику, это неказистое судно окажется между ним и его врагами, скроет его от их глаз.

Яхты он обходил не таясь, за ними его не было видно. Людей на яхтах, слава Богу, не было, а может, они сидели в каютах, словом, никто не заметил его и не поднял тревогу: «Человек за бортом!»

Давыдов благополучно миновал яхты, отдышался, держась за перо руля крайней из них, затем набрал в легкие побольше воздуха и нырнул в направлении к сборщику мусора.

Воздух в легких кончился. Но Олег чувствовал: рано подниматься на поверхность, могут заметить с пирса. Удушье раздирало грудь, кровь стучала в висках, но он сделал еще несколько сильных гребков под водой. Теперь, кажется, было можно… Едва сдерживая желание, быстрее вынырнуть и глотнуть воздуха, он осторожно всплыл. Мусорщик уже закрывал его от наблюдателей с пирса.

Давыдов приблизился к борту неуклюжей посудины вовремя – левую ногу уже сводило.

Он с трудом подтянулся и вполз на металлическую решетчатую палубу. Не поднимаясь на ноги – могли заметить с пирса – добрался до небольшой рубки. Дверь в нее не была заперта. Олег открыл ее. В рубке было тепло и относительно безопасно. Первым делом Олег посмотрел в сторону пирса. Он увидел, как вели под руки к стоявшей на причале машине Рекса, как садился в машину Кунин.

«Меня больше не ищут? – мысленно спросил он себя. – Или это попросту уловка? И что все это значит? Кто Борис на самом деле?» Но сейчас надо было подумать о себе. «Раздеться и выжать одежду, – решил Олег. – А потом будет видно…»

– Значит, говорите, что выходные дни не пропали даром? – сказал генерал Третьяков, когда полковник Митрошенко пришел к нему в кабинет, чтобы доложить о первоначальных следственных действиях, предпринятых его группой в связи с событиями на границе.

– Конечно, – ответил Анатолий Станиславович, – по горячим следам старались идти. И мы, и пограничники. Так что за вами отгул за воскресные дни, Лев Михайлович.

– Будет, будет нам всем отгул, дорогой полковник. Когда на пенсию выйдем… Ну да ладно. Личность угонщика и убийцы водителя трайлера установили?

– Еще до того, как Информационный центр дал нам необходимые сведения по отпечаткам пальцев, мы показали фотографию трупа ребятам в совхозном студенческом отряде. Поскольку на его куртке были нашивки районного комиссара, предъявили фото в районном и областном штабах студенческих отрядов. Его не опознали. Но водитель бетоновозки Павел Жилин со строительного объекта, находящегося на десять километров южнее совхоза «Синегорье», показал, что этот бородатый мужчина просил подвезти его до центральной усадьбы. Жилин отказал, у него сел аккумулятор…

– Теперь ему впору на него молиться, на аккумулятор этот, – заметил генерал. – Так, значит, с опознанием убийцы на месте происшествия ничего не вышло?

– Не вышло, – подтвердил Митрошенко. – Но из заключения судебно-медицинской экспертизы нам стало известно: на трупе имеется татуировка. Расположена на левом бедре. На татуировке – бывший государственный герб буржуазной Эстонии и надпись на эстонском языке: «Помни Тарту!»

– Такая татуировка была у эстонских националистов, которые служили в особом батальоне СС, сформированном немцами. Он дислоцировался в Тарту! – воскликнул Лев Михайлович. – А этому неизвестному только лет тридцать…

Митрошенко пожал плечами:

– Да, примерно столько по определению экспертов… Конечно, сам он служить в этом батальоне не мог, Лев Михайлович. Там служил его отец…

– Отец? Выходит…

– Да, мы установили личность убийцы, товарищ генерал. Это Рауни Пенсас. Его дактилоскопическая карта хранилась в Информационном центре, поскольку он дважды привлекался к уголовной ответственности.

– Расскажите о нем поподробнее, – попросил генерал.

– Рауни Пенсас родился в городе Тарту в пятьдесят четвертом году. Отец его, Рудольф Пенсас, обвиненный в многочисленных убийствах советских граждан на территории Белоруссии, Ленинградской области и Эстонской ССР, был за месяц до рождения Рауни расстрелял по приговору военного трибунала. Гауптштурмфюрер СС. После войны возглавлял банду «верных братьев». Когда ее разгромили, скрывался под чужим именем. В сорок седьмом арестован как бандо-пособник. Личность его не была раскрыта, и Рудольф Пенсас получил десять лет лишения свободы. Наказание отбывал в районе Воркуты. В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, амнистирован. Вернулся в Эстонию, поселился в Тарту, где женился, и снова изменил имя, взяв себе фамилию жены. Это потом его сын захочет жить под отцовским именем…

Сам Рауни воспитывался матерью и младшим братом отца, который находился в отряде Пенсаса-старшего и отбыл отмеренное ему наказание. Вероятно, именно дядя отравил парню душу рассказами о «мученической» судьбе отца. Во всяком случае, учась на первом курсе – Тартуского университета, Рауни предпринял попытку организовать среди студентов антисоветскую манифестацию. Эта затея провалилась, с Пенсасом провели профилактическую беседу, на которой он как будто бы искренне покаялся и слезно молил о прощении. Из университета его все-таки исключили, но дело прекратили, простили по молодости лет…

После этого Рауни уехал в Таллинн, устроился ночным сторожем в кафе и вскоре попал в поле зрения милиции как фарцовщик, ведущий темные сделки с иностранными моряками. Было подозрение, что поторговывает и наркотиками, но явных доказательств не имелось. Накапливался соответствующий материал, но тут Пенсас оказался участником драки в ресторане и был осужден за хулиганство. Ему определили меру наказания – два года лишения свободы. Условно…

– Опять поверили? – спросил Третьяков.

– Опять, – вздохнул Митрошенко. – Но условного срока Пенсас не выдержал… Через год после первого осуждения выяснилось, что он является членом шайки преступников, занимавшихся валютными операциями. Дело вели наши эстонские коллеги. Процесс тринадцати.

– Я помню эту историю, Анатолий Станиславович. Продолжайте

– Так вот, – сказал Митрошенко. – Пенсас отбывал наказание в одной из колоний строгого режима, когда раскрыли давнее убийство двух бывших сообщников этих самых тринадцати. Когда следственные органы установили, что Пенсас непосредственно причастен к этим убийствам, по указанию прокуратуры он был этапирован из места заключения. Во время конвоирования с Урала в Эстонию бежал…

– Понимал, что его ожидает, – заметил Лев Михайлович.

– Был объявлен всесоюзный розыск, который результатов не дал. Около двух месяцев искали Пенсаса, но следов никаких не обнаружили, до прошлой пятницы, когда он сам заявил о себе. Но сейчас у нас есть предпосылки полагать, что Пенсас скрывался в пригороде Ленинграда.

– На чем основываются ваши предположения? – спросил генерал Третьяков.

– Помните сезонный билет, обнаруженный в кармане убийцы? Ханжонкина Петра Елисеевича в городе не оказалось. Но майору Колмакову пришла в голову мысль выяснить: не было ли человека с такой фамилией среди окружения Пенсаса. Среди подельщиков такого не оказалось… Но в том отряде заключенных, в котором состоял Пенсас, нашелся Ханжонкин.

– Петр Елисеевич?

– Точно, товарищ генерал! Сосед Пенсаса по койке, рядом спали.

– Что же это? Не хватило фантазии придумать другую фамилию?

– Это одна из особенностей человеческой психологии, Лев Михайлович. Искать из того, что близко лежит. И еще другое. С одной стороны, преступник боится погони, боится оказаться пойманным и старается быть максимально осторожным. И в то же время, ненавидя преследователей, он страстно хочет оставить их в дураках, не только оставить, но и выставить, посмеяться над ними. Для Рауни проездной билет на имя Ханжонкина – хохма, небольшое развлечение. Такая как будто бы незначительная деталь бодрит преступника и в то же время, как ему кажется, ничем ему не угрожает. Но рассуждения преступника всегда содержат в какой-то части недальновидность и просчет. Ведь его психика несвободна. Она отягощена и самим преступлением, и лихорадочными поисками путей к укрытию от наказания. Нам, сыщикам, куда легче. Мы можем спокойно обо всем поразмыслить и прикинуть, что билет этот у Рауни Пенсаса оказался не случайно, что он сам его купил, купил для себя, чтобы ездить на станцию Ольгино. Там и будем искать его берлогу.

– Ищите, – сказал Третьяков. – Но помните о той машине, серебристой «вольво», которая ждала тогда за кордоном. Надо предъявить фотографии Пенсаса, теперь у нас есть фото и живого преступника, постовым милиционерам, охраняющим иностранные консульства. У меня есть серьезные подозрения: эта акция не была проявлением одной самодеятельности Пенсаса. Ее спланировали другие. Надо поднять то старое таллиннское дело о валюте… Майор Колмаков на месте?

– У себя, Лев Михайлович.

– Вы ознакомились с материалами по событиям на теплоходе «Вишера»?

– Конечно, товарищ генерал

– Происшествие за происшествием, – вздохнул генерал. – Это что же такое? Чуть ли не войну нам объявили рыцари плаща и кинжала… Не кажется ли вам, Анатолий Станиславович, что нас упорно от чего-то отвлекают? Ведь все эти события как будто алогичны, бессмысленны. Говоря их языком, они попросту не дают им никакой выручки. Не деловые какие-то выходки…

– Один из способов связать нам руки лавиной происшествий, которые надо расследовать.

– Ну, рук-то у нас хватит… И голов тоже. Я думаю отправить Колмакова в Таллинн – туда зашла «Вишера». Пусть опросит свидетелей. И заодно встретится с товарищами, которые вели дело тринадцати. Может быть, всплывут связи Пенсаса с западными спецслужбами. Пригласите ко мне Николая Ивановича.

– Хорошо, – сказал Митрошенко.

В семье академика Колотухина эта необыкновенная женщина была живой легендой. Мало того, что вынянчила Василия Дмитриевича, растила его, что называется, с пеленок. Пелагея Кузьминична Бульба была добрым гением Колотухиных, она всегда приходила на помощь в самую трудную пору.