II

Следующие три недели Иван Петрович обживался на новом месте, сближаясь с детьми, которые за годы разлуки подросли, подзабыли отца и поначалу дичились.

Конец апреля выдался теплым. Снега сошли даже в лесах, набухли почки на березах и кое – где, на солнцепёке, на деревьях проклюнулись первые листочки, а обочины дорог и опушки рощи покрылись свежестью зеленой травы. На прогретых солнцем досках стайки, где мычала корова, жужжали мухи, мимо них деловито пролетали шмели и над зазеленевшей акацией порхали бабочки.

Но вечерами холодало, к утру земля местами покрывалась инеем, и даже на свежей траве появлялась изморозь, которая, однако, не убивала весенних всходов, а лишь тормозила весенний расцвет, словно предупреждая о недавних морозах, которые в здешних местах могут вернуться вплоть до июня и покрыть весеннюю зелень слоем снега – отзимка.

На следующий день по приезду, отелилась корова, теленку устроили теплый угол в стайке и выпаивали его молоком, отгородив от матери, чтобы он ее не подсасывал.

Корова раздоилась, и молоко появилось на столе, скрашивая незатейливую домашнюю пищу, состоявшую из хлеба, картошка и пустых щей, иногда заправленных свиным салом. За долгую зиму припасы еды заканчивались, и дотянуть до появления огородной зелени можно было только помощью коровы, которая и являлась настоящей кормилицей всей семьи.

Из обитателей дома никто не работал в наём или в учреждении: кто по малолетству, кто по причине преклонного возраста, а жена Анна не смогла осенью устроиться учительницей – не успела подтвердить свой учительский аттестат учителя начальных классов, полученный перед войной в царском ещё училище.

Всю семью содержала и вела хозяйство тёща Евдокия Платоновна. Несмотря на свои семьдесят лет это была крепкая и привычная к тяжелому сельскому труду женщина. Жили все с огорода, который давал в этих местах хорошие урожаи картошки и овощей, а на хлеб и мелкие, но необходимые расходы, Евдокия Платоновна выручала средства продажей вещей, оставшихся от её прежней купеческой жизни и от умерших двоих сестер Марии и Аксиньи. Кое – что она умудрилась сохранить, за минувшие с революции годы, и продавала вещи, только в крайней необходимости, поддерживая семью в бедности, но не в нищете.

Домашнюю работу вела тоже Евдокия Платоновна. Она работала в огороде, ухаживала за коровой, заготовляла сено корове и вместе с сестрой Полиной заготовляла дрова на зиму, оплачивая только вывоз этих дров с деляны. И прочие, большие и малые дела были на её плечах и потому, она крутилась в доме целый день без отдыха и, не зная усталости.

С приездом Ивана Петровича тёща рассчитывала на его помощь в делах, которые не могла сделать сама, а именно: поправить дом и дворовые постройки, которые обветшали за эти 15 лет без мужского пригляда. Укрепить забор, поставить на место покосившиеся ворота и выкопать и обустроить погреб, чтобы было где хранить картошку и овощи – в подполе под домом места уже не хватало для припасов на семь человек, а с появлением ещё и мужчины и вовсе было не развернуться.

Иван Петрович сам домашним хозяйством никогда не занимался и под руководством Евдокии Платоновны уже через пару дней приступил к мужской работе. Первым делом он убрал завалинки, которыми был окопан дом на зиму, чтобы лучше сохранялось тепло. Теперь, с весенней порой, он освободил от присыпанной земли нижние венцы бревен, чтобы они просохли от весенней влаги и не гнили. Кое-где бревна все же подгнили, за истекшие сорок лет со времени постройки этого дома, но лиственничные столбы, служившие фундаментом, были крепки и могли простоять ещё не один десяток лет.

Затем он перестелил крышу амбарчика, стоявшего во дворе. Этот амбарчик в лучшее годы случил хранилищем припасов на зиму: осенью, когда наступали холода, здесь хранились мясо, сало, крупы и прочая снедь, не боявшаяся холодов. Сейчас амбарчик был пуст и крыша его обвалилась. Иван Петрович убрал остатки земляной крыши, нарубил за околицей березовых жердей, перетаскал их из леса во двор и настелил из них крышу. Потом летом он намеревался нарезать за городом дерновых земляных пластов и покрыть ими крышу амбарчика.

Многие избы в городке были крыты именно земляными крышами и защищали от дождей и холодов. Следом Иван Петрович поправил забор, укрепив его березовыми кольями, потом подремонтировал стайку, где стояла корова с теленком и в теплом закутке похрюкивал поросёнок, которого Евдокия Платоновна выменяла на один из платков, привезенных зятем.

Сразу по приезду Иван Петрович разобрал свои чемоданы: антикварные безделушки, золотые и серебряные украшения, что ему удалось скопить, работая антикваром, он передал жене Анне, которая заперла их в комод, спрятав ключи. Эти кольца, серьги и браслеты Иван Петрович рассчитывал постепенно продавать и тем самым содержать всё семейство до тех пор не устроится учительствовать.

Но, кроме того, он привез с собой и вещи: платки теплые пуховые, летние шелковые и сатиновые, женские блузки и ситцевые платья, мужские рубахи – всё это он прикупил в столице, продав несколько золотых колец, чтобы здесь в сибирской глуши менять эти вещи на продукты и полагая, что не всегда еду можно купить за деньги. Эти вещи он передал Евдокии Платоновне, которая осторожно продала пару платков на местном базаре, и купила в кооперативе сахар, чай, соль, мыло и прочие нужные семье и в хозяйстве товары.

Иван Петрович, по приезду, передал имеющиеся у него деньги Евдокии Платоновне – на ведение хозяйства и Аннушке – для обихода детей, которые за два года жизни здесь порядком обносились и подросли – даже в школу приходилось отправлять детей в малоприглядном виде. Аня прикупила мануфактуры и Евдокия Платоновна, вспомнив профессию швеи, пошила на ручной машинке «Зингер» одежду внучкам и внуку для школы.

За две недели Иван Петрович управился с хозяйственными работами и приступил к огороду. Вместе с сыном Борисом, которому исполнилось 13 лет, они вскопали огород лопатами, нарезали грядок для овощей и под присмотром Евдокии Платоновны посадили картошку, а она засеяла морковь, горох, бобы, репу, редьку и прочие овощи, не ожидая заморозков, поскольку все соседи, по чьей-то подсказке, тоже сажали и сеяли в огородах.

Потом, из навоза, вперемешку с соломой, что скопился за зиму от коровы, Иван Петрович вдоль забора выложил высокую грядку для огурцов, насыпал в нее земли с огорода, и Евдокия Платоновна высадила туда огуречную рассаду, а часть засеяла проросшими семенами огурцов, чтобы их созревание растянулось ближе к осени– для засолки. Навоз, начиная преть, подогревал огурцы, боящиеся ночной прохлады, а сверху грядки на ночь закрывались оконными рамами, которые уже выставили из окон с наступлением теплых дней, оставив одинарные стекла на лето.

За домашними делами Иван Петрович не занимался своим трудоустройством, полагая, что сейчас, в окончании учебного года, его вряд ли возьмут учителем. Но всё же он выкроил время и зашел, однажды, в районо, чтобы справиться о работе. Оказалось, что учителей не будет хватать с открытием новой школы и его с удовольствием возьмут осенью на работу, если разрешит областное начальство, поскольку он лишен прав как бывший царский офицер. Ему следует написать биографию, сделать копии документов, заполнить анкету и все это срочно отправить в область, там дело рассмотрят и решат: быть ему учителем или нельзя.

Иван Петрович сделал всё необходимое, его документы приняли и отправили в Омск, так что оставалось только ждать ответа.

Наступила ранняя майская жара, что часто случается в этих местах. Палящее солнце на безоблачном небе разогревало воздух до 30 и более градусов в тени. Земля быстро высохла, грязь под ногами горожан превратилась в мелкую пыль, которая от малейшего ветерка поднималась вверх и висела под городом серым маревом.

Обитатели дома скрывались от жары за закрытыми ставнями окон. Старшие дети, возвращаясь из школы, бегали на речку, где вода уже прогрелась и, присоединяясь к малышне, плескавшейся на мелководье, с разбега плюхались в воду с берега и подолгу плавали медленно и наперегонки, от берега до берега, между которыми было не более полутора десятка метров.

Иван Петрович с младшим сыном Ромой тоже приходил на берег присмотреть за старшими детьми, иногда разрешая Ромочке поплескаться на отмели. Речка и прежде-то неглубокая, теперь, когда её за городом, выше по течению, перегородили земляной дамбой, встала, начала мелеть, пришлось соорудить дамбу и ниже по течению, а потому в черте города образовался отрезок реки со стоячей водой и отмелями, на которых и плескались малыши.

Рома – поздний ребенок, каковым был и сам Иван Петрович, осторожно заходил голеньким в воду по щиколотки, садился, плескался и пугал мелких рыбешек, бросая в них камешки. Иван Петрович присаживался рядом на бережку и умильно следил за своим младшеньким. Старшие дети, тоже поздние, поскольку Ивану Петровичу было за тридцать, когда он обвенчался с Анной, незаметно подросли за время его скитаний и уже отдалились, а вот младшенький Ромочка, был в самом начале детства и Иван Петрович надеялся принять участие в его воспитании.

После знойной недели, жара спала также внезапно, как и установилась, и Иван Петрович продолжил свои дела по устройству домашнего хозяйства. Тёща, Евдокия Платоновна, попросила сходить его к гончару и прикупить 2-3 крынки, пару горшков и кружек, поскольку за зиму глиняная посуда частью потрескалась и побилась.

Иван Петрович, прихватив с собой Рому, пошел на другой конец города, где жил и трудился местный гончар вместе с помощниками из артели инвалидов. Они миновали центр города, где у ларька он угостил Рому газированной водой с сиропом и пряниками. Вскоре подошли к избе гончара, которая выделялась от обычных домов множеством крынок, горшков и кружек, висевших на частоколе, огораживающем двор.

На заборе можно было выбрать посуду нужного размера и помощники приносили из сарая такие же изделия. Сам гончар работал внутри избы и Иван Петрович захотел показать Роме, как делается посуда. Они вошли внутрь избы через низкую дверь, так что Ивану Петровичу пришлось сильно наклониться, и оказались в мастерской.

Гончар, небольшой мужичок со скрюченой ногой, сидел на табуретке и ловко крутил босой здоровой ногой гончарный круг, на котором из куска глины под его пальцами начинала вырисовываться очередная крынка. Мягкая пластичная глина в руках гончара постепенно обретала форму крынка. Рома заворожено глядел на работу мастера и Иван Петрович, следя за вращающимся на круге куском глины, подумал: – Вот и моя жизнь, как эта глина в руках гончара, лепится кем-то неведомым, превращаясь в судьбу.

Гончар, отвлекшись на мгновение на вошедших, сделал неловкое движение и почти готовая крынка потеряла форму и расплылась. Гончар, не расстроившись, смял глину в кусок, сбрызнул его водой и мокрыми пальцами стал снова выводить посудину нужной формы. Через пару минут на круге образовалась новая крынка. Гончар осторожно пригладил ее бока, смачивая руки, потом остановил круг, взял тонкую стальную проволоку, подрезал ею крынку у основания, встал с табурета, подхватил крынку с круга и, перенеся её на полку у стены, поставил рядом с другими изделиями для сушки. Затем он вернулся на своё место и снова занялся работой, не обращая больше внимания на вошедших.

Иван Петрович с сыном вышли из избы во двор. Там помощники гончара – тоже инвалиды: один без руки, другой на деревяшке вместо ноги, хлопотали возле печи для обжига посуды. Печь представляла собой обычную яму, куда слоями загружались березовые поленья и высохшие в тени под навесом изделия гончара. Потом яма закрывалась листом железа, присыпалась землей, и дрова поджигались через оставленные отверстия.

Посуда обжигалась сутки, печь остывала пару суток, глиняные горшки, крынки, кружки и прочее вынимались из печи, покрывались лаком, сушились и продавались здесь же, таким же прохожим, как Иван Петрович, или в воскресный день вывозились на базар, где горожане и сельчане приобретали эту утварь, ибо другой посуды в продаже не было.

У Евдокии Платоновны на кухне было несколько чугунков и пара чугунных сковородок, в которых и готовилась нехитрая пища для всей семьи. В глиняных горшках готовить в русской печи было невозможно, поскольку они часто трескались от жару.

Из избы во двор вышел, прихрамывая, гончар, опираясь на сучковатую палку, закурил, потом зашел в сарай, где хранилась готовая посуда, вышел оттуда и, подойдя ближе, подал Ромочке глиняную птичку – свистульку.

– Возьми, малец, в подарок. Рома, держась отцу за палец, взял игрушку и осторожно дунул глиняной птичке в хвост. Послышался переливчатый свист. Гончар одобрительно посмотрел на ребенка и сказал, обращаясь и Ивану Петровичу:

– Ну, что, выбрали себе посуду по вкусу? Моя глина печи боится: обжигаем дровами, а они нужного жара не дают. Надо бы каменным углём обжигать, да где его сыщешь здесь, по нынешним временам. Зато и дешево – разбилась крынка, не жалко: два – три рубля будет. А вы, я вижу, нездешний будете? И прихрамываете немного – вроде как после ранения на фронте. Наверное, из офицеров царских будете, судя по возрасту? Ивану Петровичу проницательность гончара была ни к чему и он, ответив, что действительно был ранен в германскую ещё войну, где воевал солдатом, перевел разговор на покупку посуды заказанной тёщей и на работу гончаров.

– Почему вы все калеченные здесь работаете? – спросил Иван Петрович гончара.

– Так наша артель и называется «Артель инвалидов», – отвечал гончар. Пенсию нынешняя власть инвалидам не платит, но разрешает посильно работать артелью без налогов и помогает организовывать дело. У нас в артели есть кузнецы, бондари, столяры и все инвалиды.

Мы при деле и заработок есть – не сидим на шее у родственников. Мне немец на германском фронте ногу перебил, а эти в гражданскую войну покалечились, причем один воевал за красных, а другой служил у Колчака, теперь все вместе здесь работаем дружно, – проговорил гончар свои объяснения и, докурив цигарку, пошел в избу продолжать работу.

Отобрав в сарае несколько горшков, крынок и кружек, Иван Петрович заплатил за них, положил покупки в холщовый мешок, что прихватил из дома и, попрощавшись, зашагал с сыном к дому в обратный путь, закинув мешок с посудой на плечо и держа сына Рому за руку. Рома, семенил рядом, насвистывая игрушкой – свистулькой на всю улицу.

Следующие два дня Иван Петрович занимался ремонтом крыши амбарчика. Взяв за оглобли ручную тележку, что хранилась в сарае, он выходил за околицу и там, на поляне, вырезал лопатой круглые пласты земли с дерном, грузил эти пласты на тележку и привозил их домой. Приставив лестницу к амбару, он укладывал эти пласты на решетку из жердей, как черепицу, рядами снизу вверх до самого конька. Такая примитивная кровля обеспечивала, тем не менее, надежную защиту от дождя и многие избы по соседству тоже были крыты земляными пластами, как это было, наверное, и сотни лет назад.

Простая крестьянская работа по хозяйству занимала день за днем, отвлекая Ивана Петровича от дум о своём будущем и будущем детей. Старшие дети через неделю кончали учебу в школе и ждали летних каникул, а сын Ромочка привязался к отцу и постоянно следовал за ним по двору, за околицу и на речку, старательно и по – детски помогая отцу в его заботах об устройстве домашнего хозяйства.

Евдокия Платоновна сдала корову в стадо, которое, нанятый обществом, пастух по утрам выгонял за город, где стадо паслось весь день, возвращаясь на закате по тракту – улице, где хозяева разбирали своих бурёнок и телят по дворам. Утром корову выгоняла сама Евдокия Платоновна, а вечером пригнать корову во двор было обязанностью старшего сына Ивана Петровича – Бориса, который пригнав корову, тотчас убегал к друзьям на берег речки, где мальчишки и девчонки устраивали вечерние игры в салки или Чапаева среди зарослей желтой акации.

Евдокия Платоновна, заслышав мычание возвратившейся коровы, выходила во двор с ведром в руке и куском черного хлеба в другой. Загнав корову в стайку, она давала ей этот кусок хлеба, посыпанный солью, ставила низенькую табуретку, присаживалась, и начинала дойку, пока корова тщательно жевала хлеб с солью. Подоив корову, она возвращалась в дом с полным ведром парного молока, разливала молоко по крынкам, а часть пропускала через сепаратор, чтобы из полученных сливок потом, взбить масло, а обезжиренной пахтой выпаивала поросенка.

Прибегали ребятишки, ужинали молоком с хлебом и укладывались спать, а Евдокия Платоновна всё хлопотала в закутке кухни, подготавливаясь к кормлению всей многочисленной семьи на завтрашний день.

Её сестра Пелагея, будучи старше на 7 лет, была рыхлая болезненная старушка и потому проку от нее по хозяйству было немного: она днями могла сидеть на крыльце, если хорошая погода, или у окна на кухне, если было ненастье, наблюдая как Евдокия Платоновна хлопочет в заботах о пропитании, изредка перекидываясь с сестрой пустыми словами.

Жена Анна тоже не любила домашние дела на кухне и занималась младшим сыном, Ромой, который сновал по дому, приставая то к одному, то к другому обитателю со своими просьбами и заботами.

Освободившись, Анна обычно читала книгу, уединившись в дальней комнате, откуда выходила только к столу, откликаясь на призыв своей матери, что кушать подано. Из-за тесноты, все вместе за столом не собирались никогда и трапезничали поочередно, по приглашению Евдокии Платоновны или при освободившемся столе на кухне, за которым еле-еле вмещались три человека.

Закончив ремонт амбара, Иван Петрович, приступил к ремонту стайки, где обитали корова и поросенок, уже подросший на коровьем молоке, и освоивший картошку, очистки и скудные отходы со стола людей. В стайке требовалось укрепить подгнившие столбы по углам и отремонтировать прохудившуюся крышу, чтобы избавить корову от холодных струй осенних дождей. Работать топором Иван Петрович наловчился на фронте, когда рядовым солдатом вместе с другими строили блиндажи для господ офицеров и для себя и укрепляли бревнами стенки траншей и огневых точек.

Тесовая крыша стайки подгнила за долгие годы без присмотра и, по-хорошему, её следовало перекрыть, но досок на новую крышу не было, а купить или достать не представлялось возможным. Иван Петрович надрал в ближнем лесу кусков бересты, прикрыл берестой щели на крыше, придавив бересту жердями, нарубив их там же, в ближнем лесу. Этот лес принадлежал городу, но был безнадзорным и любой житель городка мог срубить березку или осину, для хозяйственной нужды: нельзя было здесь рубить большие деревья на строительство или на дрова.

Подгнившие столбы стайки Иван Петрович начал укреплять березовыми кольями, вбивая их рядом со столбами и подвязывая кол к столбу пеньковой веревкой, скрученной жгутом.

Он так и продолжал бы домашние дела, по которым истосковался за годы странствий по чужим углам, но судьба снова постучала в закрытые врата его жизни.