Опричникам выделялись поместья, с которых они кормились и вооружались на воинскую службу, а бывшие хозяева этих земель выселялись в другие места, где им отводились новые угодья и давались деньги на обустройство. Таким переселением бояр с их вотчинных земель царь разрушал связи между боярскими родами, не позволяя устроить заговоры против страны и царской семьи.

Царь приказал казнить несколько человек, участвующих в заговоре против него, отравителей жены Настасьи и предателей, что не успели убежать от царского гнева к врагам в Крым, Польшу, Литву и Ливонию или куда подальше – враги у Московского царства со всех сторон, так что предатель мог бежать в любую сторону света.

Опричников отбирал сам царь, они давали особую клятву на верность, не должны были знаться и вести дела с «земскими». Они никому не подчинялись, кроме царя и своих начальников, были неподсудны и получали жалованье вдвое больше, чем обычные дети боярские. Дети боярские, надо сказать тебе Степан, это не дети знати, а бывшие их дружинники или мелкие дворяне, которым царь своим указом запретил службу воинскую, кроме царской.

Царь Иоанн, будучи глубоко набожным, отобрал себе для охраны 300 опричников, установив для них устав религиозного братства, и потому опричники жили по строгому распорядку, почти как в монастыре: молитвы и послушание.

Со временем число опричников возросло до 6 тысяч, была введена черная форма и знаки отличия: метла и изображение собачьей головы – быть верными, как псы и выметать нечисть из страны.

Центром опричнины и своим пребыванием царь устроил Александровскую слободу, а в Москве, где бывал наездами, устроился дворец за Неглинной.

Любой желающий сообщить об изменах или злодеяниях мог прийти в Слободу и объявить, что у него «слово и дело». Жалобщика приводили в канцелярию, проводили дознание, и, если донос подтверждался, то измена искоренялась вплоть до казни виновника без суда, по решению опричников, но окончательный приговор царь оставлял за собой, иногда, задним числом утверждая действия опричников.

Такими мерами царь укоротил боярскую оппозицию и укрепил свою власть, но сопротивление ему со стороны бояр, утративших свои привилегии, лишь ослабло, не исчезнув вовсе.

В опричниках, пользовавшихся доверием царя и являющихся его опорой, некоторые не выдержали испытания доверием царя и начали обогащаться любыми способами и за счет земских, не гнушаясь подлогами и провокациями. Немало появилось подлых людишек, которые доносили на богатых купцов и других земских сословий, по доносу проводился сыск, во время которого подбрасывалась какая-нибудь грамота или оружие, хозяин обвинялся в заговоре, и чтобы откупиться, платил мзду опричникам. Из-за немногих подлецов, людская молва ставила клеймо на всем войске опричном, которых стали за глаза называть «кромешниками» как бы исчадием темных сил подземных.

В руководстве опричнины тоже нашлись люди, настроенные против царя, но скрывающие свое настроение ревностною службой, потакая нарушителям порядка, и тем самым пороча всю опричнину. Да и как разобраться, кто искренне поддерживает царя в его заботах об устройстве сильного государства, если в каждом роду боярском были и сторонники царя, и его противники. Тех же Бельских князей было три брата, из которых два предавали царя при удобном случае, а третий служил царю верой и правдой.

Даже начальник опричного войска Алексей Басманов, тайно поддерживал врагов царя в боярских родах, что выявилось много позднее.

Организовался заговор против царя Ивана Васильевича, который был раскрыт перехватом грамот от польского короля Сигизмунда, но царь понял, что и опричнина не в силах уберечь его от происков бояр-предателей, заботившихся лишь о своем положении при дворе и тугой мошне.

Руководителя заговора боярина Федорова-Челяднина казнили в 1568 году, по латинскому календарю, в Москве на Болотной площади, но недовольство и подозрительность у царя остались и потому он перестал доверять в полной мере даже своим опричникам.

В сентябре 1569 года скончалась вторая жена царя – Мария Темрюковна и скончалась, как предполагал царь Иван Васильевич, по причине отравления, подобного отравлению первой жены – Анастасии. Получалось, что несмотря на введение опричнины и строгую охрану, враги царские проникли в его окружение, отравили жену, а следом хотят отравить самого царя и его детей, чтобы загубить царский род.

Скрытые враги, чтобы отвести подозрение от себя, влили в уши царя слова о заговоре, следы которого ведут в Новгород, где затеялась измена среди бояр и продолжалась ересь жидовствующих, которую до конца так и не искоренил Великий князь Василий Третий, отец Ивана Грозного.

Царь собрал опричное войско и двинулся в Новгород, желая покарать изменников и уничтожить еретиков. Поход затеялся в декабре месяце, а всякий поход большого войска всегда вызывает недовольство жителей, у которых изымается продовольствие, для людей и фураж для коней, независимо от того свое войско грабит людишек или чужое – разницы почти нет.

Опричное войско, двигаясь к Новгороду, пограбило Тверь, Торжок и другие города, а тайные наушники бояр-предателей распространяли слухи о небывалых грабежах и бесчинствах опричного войска, вызывая сомнения в народе.

Поход на Новгород длился от зимы до лета и потому опричное войско, медленно двигаясь, пограбило много сел и городков, добывая себе пропитание и фураж для лошадей. Народ запомнил эти грабежи и добавил к ним притчу о казненных невинно. Так и родилась байка про жестокость царя.

В Новгороде царь приказал сыскать изменников среди горожан, а заодно Алексея Басманова – предводителя опричного войска и дьяка Посольского приказа Ивана Висковатого и многих других, по наущению своих ближних советников. Изменников приговорили к смерти, было казнено двести или более человек, но наушники распространяли слухи в народе, что Новгород почти уничтожили, погибли тысячи людей, что вызвало ужас и отвращение в народе.

Так молва людская хулила и хаяла затею царя об организации опричнины, приписывая опричникам все беды, в том числе и нашествие чумы, от которой погибло народу много больше, чем от истинных и мнимых жертвах царского гнева на отравление жены Марии.

Еще большее негодование царя вызывало опричное войско, ради которого он и затеял опричнину, полагая, что опричники, постоянно неся воинскую службу, будут умелыми воинами и поведут за собой земское воинство, одолевая врагов татарских из Крыма и латинских из Польши.

Но даже шесть тысяч опричников не смогли удержать крымского хана Девлет-Гирея во время его похода на Москву летом 1571 года, тем более что собралась лишь тысяча опричников на один полк, вместо четырех полков, тогда как земского войска собралось пять полков.

Хан тогда обманул русское войско, обошел его стороной и сжег Москву всю, кроме Кремля, а царь в это время был в Александровской слободе и без войска.

На этом опричнина и прекратилась, хотя царь ее официально и не отменял. Вместо опричников он стал подбирать себе в окружение верных бояр из захудалых родов, полагая, что их возвышение обеспечит личную преданность ему самому, а зависть родовитых бояр заставит ближних решительно защищать царя с семейством, ибо без царя в голове ближние бояре разом потеряют и положение, и уважение. Так оно и случилось, и на первые места в царском окружении выдвинулся боярин Борис Годунов со своим семейством.

Такие вот мои слова, Степан, об опричнине, что устроил царь Иван Васильевич много лет назад и о которой в людской молве ходит много напрасных и вредных слухов, распространяемых бывшими изменниками и их слугами, хотя бывших изменников не бывает – всякий изменник, остается таковым на всю жизнь и нет им ни срока, ни забвения, – закончил подьячий Тимофей свой рассказ.

– Но на торгах и в народе говорят, будто опричники извели много народа по ложным доносам, пострадало много невинных людей, людей казнили сотнями прямо на площадях без суда, лишь по навету опричника, стоило ему сказать «слово и дело», а царь всегда принимал сторону опричников в ущерб земским, – возразил Степан, прихлебывая горячий чай китайский из самогрейного котла, который только что они с подьячим назвали именем «самовар».

– Много ты видел казненных в те годы на площадях Москвы? – спросил Тимофей и, не ожидая ответа, добавил, – вот и я тех убитых не видел в те годы, хотя и ездил по царским делам и в Польшу, и в Литву и даже к Крымскому хану Девлет-Гирею пришлось однажды добраться, но нигде не видел висельников и побитых людей. Однако слухом пользовался, что там, где нас нет, будто бы висельники висят на площадях, будто яблоки на яблоне августовским днем – так их много.

Царь, конечно, боярскую знать перетряхнул, отобрал их вотчины, но дал взамен другие в разных местах, чтобы им труднее было устраивать козни и смуты против царя, вот эти бояре и распространяли ложные слухи по всей стране, будто царь совсем обезумел, льет кровь людскую нещадно и чуть ли человечиной не кормится. Ты, Степан, встречал царя, верно, возле Посольского приказа и показался он тебе похожим на татя-зверского?

– Нет, царь и сейчас и в то время, лет пятнадцать назад, был таким как описывали его. «Он был велик ростом, строен; имел высокие плечи, крепкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, глаза небольшие, серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо некогда приятное».

Да ты сам, Тимофей Гаврилович, иногда встречаешь царя в Кремле, когда он выходит из дворца, чтобы помолиться в храме, как его зовут в народе, Василия Блаженного, – ведь этот собор Покрова царь заложил в честь победы над Казанью, а самого юродивого Василия царь знал лично и даже участвовал в его похоронах. Так вот, царь наш Иоанн Васильевич кажется тебе злым и лютым или нет?

– Нет, конечно, никакой он не лютый, а набожный человек, хотя и выглядит несколько болезненным и ходит уже года два, опираясь на палку – видно ноги отказывать стали. И то сказать, сколько лет он у нас правит государством, сколько войн пережил, врагов извел, немудрено, что здоровьем ослаб. Хотя родился же в нынешнем году у него еще сынок Дмитрий от новой жены Марии Нагой – значит есть еще мужская сила в нашем царе, дай бог ему здоровья, – уклончиво возразил Тимофей на слова Степана, хотя и замечал в царе большие перемены, особенно в облике.

Слуги по углам шептались, что нездоровится царю Иоанну последний год: толь порчу враги наслали, или зельем отравным его потчуют лекари заморские – кто их там во дворцах царских разберет, где друг, а где враг. Но известно, что дыма без огня не бывает, и, если слуги шепчутся, значит дело и впрямь нечисто.

Подьячий Тимофей слухами пользовался, а сам их никогда не повторял, зная, что Кремль весь наполнен людьми любопытными и ловкими и за одно неосторожное слово можно попасть в наказание за наушничание на царя и его приближенных бояр, которых царь гонял по земле русской, но так и не избавился от них вовсе.

Но Степан продолжал пытать подьячего насчет царя, зная, что в доме Тимофея их никто не подслушает, а ключница Дарья, что вела хозяйство подьячего, ушла на ночь в свою избу, бывшую на соседней улице.

– Говорят на Москве, что в опричнину царь Иоанн много невинных людей предал казни лютой по навету опричников и народ жил в страхе за жизнь и имущество? Правда ли это, Тимофей Гаврилович?

– Повторю тебе, Степан, что это наветы вражеские. Иногда слух подлый бывает острее сабли.

Но я тебе скажу другими словами. В году 1572 и потом, в 1574, поляки, выбирая себе короля, выдвигали на этот пост царя нашего Иоанна. Так вот, несмотря на Польскую взбалмошность, разве стала бы шляхта предлагать себе в короли нашего царя Иоанна, зная, что он жестокий и лютый к людям и может казнить за малый проступок, а то и вовсе без причины – просто по желанию. Никто такого злого человека себе в господа не захочет, и потому это вражеские слухи и тебе, Степан, негоже этими слухами пользоваться.

– Ладно, – согласился Степан, – о царе Иоанне больше беседы вести не будем, но об опричнине свое слово, Тимофей Гаврилович, скажи на прощание: для пользы дела она послужила или во вред государству Московскому?

– Конечно, пользы получилось больше, хотя и вред тоже проявился.

На пользу стране опричнина рассеяла боярские роды, помешала гнездиться предательству, позволила царю Иоанну казнить заговорщиков против его власти и против государства. Опричное войско стало основой регулярной армии государства Московского – от них пошли стрелецкие полки.

А вред от опричнины принесли те, кто на царской службе принялся набивать карманы и подводить честных людей под наказание, чтобы отобрать их имущество в свою пользу. Изменники проникли и в ближнее окружение царя, хотя он лично отбирал опричников, но в душу человеку не заглянешь, и не увидишь там, за правое дело вступает этот человек в опричнину или это стяжатель и даже предатель, притаившись, пролез в опричники, чтобы вредить царю и всему люду православному.

Ладно, хватит лясы точить после бани, тебя, верно, жена Мария заждалась в постели, ожидая мужской ласки, после известия о зачатии дитя. Сегодня суббота, так что нет греха приласкать жену верную, пока полночь не наступила и этим делом заниматься нельзя.

– Погоди, Тимофей, позволь спросить еще про опричников. В народе до сих пор ходит молва, что царь с опричниками предавались пирам да чревоугодничеству, в то время, как был неурожай и многие люди голодали и даже умерли? – спросил Степан, вставая с лавки.

– Да, писарь, не научился ты думать разумно, – ответил Тимофей. -Царь Иоанн очень набожен, дни проводит в молитвах и свято чтит православные обычаи, по которым у нас в году больше двух сотен постных дней. Вот и пойми – мог бы царь Иоанн поститься сам, а в это время его дружина опричная бражничала бы рядом, во вред царским молитвам? Таких царь самолично бы предал наказанию, поскольку в вере был строг и непримирим. Так что ступай, Степан, под бок к женушке и не думай больше об опричнине, затеяв этот разговор после бани из праздного любопытства.

– Нет, Тимофей Гаврилович, не из любопытства я веду с тобой беседы о царе нашем Иоанне Васильевиче Грозном, а чтобы потом годы спустя, описать его царствие правдиво. Но тогда спросить будет уже некого, а слухи, сам знаешь, они обманчивы. Спасибо, Тимофей Гаврилович, за чай, за беседу умную, что не гнушаешься с писцом простым якшаться и учить меня разумению нашей жизни.

А водогрейный котел, что пыхтит на столе и весь вечер поил нас горячим чаем, я закажу у медников на торговых рядах в Китай-городе и назову этот котел самоваром – так будет совсем по-русски.

Степан низко поклонился подьячему Тимофею Гавриловичу за гостеприимство и, накинув тулуп и шапку, чтобы не простудиться после бани и горячего чая, вышел в ночь.

Стоял мороз перед Рождеством, на небе висела полная луна, освещая улицу, мерцали звезды, где-то брехали собаки, заслышав хруст снега под ногами поздних прохожих, и Степан, довольный умной беседой с подьячим, поспешил к своей избе, где его ждала жена Мария, зная, наверное, что Степан будет с ней ласков и доставит ей плотскую утеху, в радость об известии про дитя, которое Мария носит под сердцем.

Битва при Молодях

Июньским вечером воскресного дня, когда все дела домашние уже сделаны, поклоны Господу отбиты в ближней церкви и остается лишь ждать сумерек, чтобы отправиться на покой под бочок молодой женушки, писарь Посольского приказа Степан Кобыла сидел на крыльце у своего соседа и начальника Тимофея Тимофеева, служившего подьячим того же Посольского приказа. Мужи грелись на солнышке и вели степенную беседу.

– Скоро Ильин день, за ним яблочный Спас и году конец, с сентября наступит новый год 7091 от сотворения мира по православному календарю, но будет продолжаться год 1582 от рождества Христова по латинскому исчислению времен, – говорил Степан. – Этим летом мы с женою Марией ездили на богомолье в село Коломенское, где Мария молила о ниспослании нам дитя – год уже почти живем в браке церковном, но дитя обрести не получается.

– Не тужи, Степан, – какие твои годы, еще будет у тебя дитятко малое, может и не один. При такой жене, как Мария, нет слов, чтобы печалиться о детках, будут они у вас, помяни мое слово. Жаль, что молитвами и поминаниями не возвратить нам наших родичей, жен и деток, погибших в Московском пожаре при татарском набеге хана Девлет-Гирея на Москву в 1571 году.

У тебя, Степан, жена, трое детей и родитель-отец погибли в то время; у меня жена и сыновья младшие тоже сгинули в той геенне огненной, что учинил хан, и неизвестно нам, погибли они в огне или были уведены в татарский полон и где-нибудь мучаются, еще хуже, чем в огне сгореть.

Ты, Степан, вдову Марию себе взял в жены, что является божьей милостью к женщине, а мне на старости лет и такой радости испытать уже нет сил. Надо было сразу, после пожара взять сиротиночку-вдову в жены, да замешкался я по царской службе, а после уже поздно стало – годы взяли свое и утратил я влечение к женщине.