Тут вообще любят автомобили. И заправочные станции на каждом углу. Люди не успевают обзавестись приличным заработком, но уже приобретают тачку. Поэтому в этом городе уйма пробок, даже на окраинах. Соседская бабуля любит приговаривать, что они скоро в форточку лезть будут. На это я невольно ухмыляюсь – получается веселиться, когда другие бесятся.

Я живу здесь с рождения, но никогда не чувствовал себя как дома. Я не люблю этот город. В нем грязно, пыльно и стоит атмосфера кислого застоя. Иногда чувство ненависти к этому месту настолько сильно, что я ощущаю тошноту. Хочется проблеваться, а потом бежать прочь, пока эти блочные пеналы с горящими окнами не закончатся и я не увижу что-то другое.

Горизонт. Воду. Бесконечное пространство. Но это я вижу, только закрыв глаза.

Тем не менее на улицах я провожу больше времени, чем дома. Когда идешь, кажется, будто что-то меняется. Я двигаюсь, асфальт разлетается под ногами, и что-то становится иным.

Люблю ходить пешком. Я исходил вдоль и поперек весь город. Чаще всего меня можно найти где-нибудь в новых районах, где пока мало людей. Там пусто и постоянно идет стройка. Я брожу по пустырям, шатаюсь под мостами вонючей городской речки по прозвищу Поганка, которая зимой превращается в гигантский серый арык. Иногда взбираюсь на дамбу и торчу там много часов. Оттуда открывается вид на длинный извилистый путь реки, начинающийся где-то в горах. В эти мгновения я бываю даже счастлив, потому что чувствую ветер, и он говорит мне, что придет день, когда все на самом деле изменится: и мир вокруг, и я сам.

В тот день я шел по своему обычному маршруту, то есть просто прямо, и сам не понял, как оказался у реки. Зимой тут было пустынно, хотя весной часто бегали любители здорового образа жизни, гуляли парочки и извращенцы.

На улицах опасно, говорят все.

Но не более опасно, чем в вашей голове.

Я знаю это, потому что если сидел бы целый день дома, то спятил бы и, возможно, тоже повесился.

После смерти Саши самоубийство внезапно стало казаться до жути реальной опцией, потому что это случилось с кем-то, кого я знал.

Или думал, что знал.

Раньше я всегда рисовал примерно такую картину: мы все окончим школу, и он поступит на какой-нибудь технический факультет. Будет усердно учиться, станет асом в своем деле. Так же тихо, как жил, он вклинится в мир трудоголиков, станет профессионалом, и с возрастом к нему придет уважение других людей, которого у него не было в детстве и молодости. Он встретит девушку, какую-нибудь тихоню, поддерживающую его замкнутый образ жизни, потому что она сама страшно застенчивая, и они поженятся. И у них будут дети…

Мне казалось, что я знаю его будущее. Но, как выяснилось, я вообще ничего не знал.

Я облокотился на перила моста, чувствуя, как холод сковал пальцы. Перчатки я никогда не носил. Вокруг постепенно начинало темнеть, и один за другим зажигались огни. Позади проносились вечные машины, но я едва различал шум их колес.

Изнутри жгло странное чувство, и неожиданно я нашел ему название.

Это была вина. Я как наяву видел перед собой его взгляд – птицы с обломанными крыльями, вспоминал силуэт висящего тела и понимал, что должен был его спасти.

Я ведь всегда его спасал.

Неужели его жизнь была настолько невыносимой? И кто в этом виноват на самом деле? Наш тупой класс? Его родители? Какая-нибудь девушка? Все же я – потому что пришел слишком поздно? Все сразу?

Это была бесконечная игра в вопросы, ловушка причин и следствий, в которую попадались все.

Картина перед глазами внезапно приобрела четкость. Я смотрел на окружающий мир и переливы света, а сердце вздрагивало все чаще и чаще. Меня охватило глубокое отчаяние, оттого что никогда не понимаешь, куда именно закралась ошибка. Я не знал, в чем она заключается, но она определенно была.

Это как чувствовать занозу в теле, но не иметь возможности ее вытащить.

5

Наша школа – самая обычная. Большое здание в центре города. В левом крыле – младшие классы, в правом – старшие. Она считается хорошей, потому что тут мощный преподавательский состав, а ученики побеждают в олимпиадах.

Но это только фасад. Ковырните его – и вам откроется другой мир.

В первую очередь, все не такое, как кажется. Главный подвох не в том, что здесь, как и везде, действуют двойные правила и запреты.

Все дело в проклятом возрасте.

Когда тебе шестнадцать, необходимо решать, кем стать. Весь подростковый период, в сущности, – одно сплошное самоутверждение. За счет атрибутов вроде смартфонов или бесконечных субкультур и противостояния. За счет других, в конце концов. Каждый пытается стать кем-то, но не знает, как сделать это безболезненно и легко. Никто и не говорит, что взрослеть приятно.

Самый доступный и примитивный способ самоидентификации в нашем возрасте – это противопоставление. Панки против рэперов. Гламурные фифочки против неформалок в черном. Качки против рахитиков. Двоечники против отличников. Русские против нерусских. Богатые унижают бедных. Кастовость и расизм. Показуха как единственное средство самовыражения. Изгнание из компании как самое страшное наказание. Бесконечные «свои» и «чужие». Дикие разборки на заднем дворе. Стенка на стенку. Зуб за зуб. Для нас это – обычная проза школьных будней.

Шестнадцать лет – самый ужасный возраст, и все на самом деле в панике. Пришло время стать кем-то, но никто не знает, кем именно. И от отчаяния мы кидаемся в крайности.

Чтобы остаться в точке покоя, я отстранился от всех, потому что не видел смысла в этих петушиных боях.

До сих пор считаю, что наушники и плеер – лучшее изобретение человечества.

Так я и жил в своем мире, а они – в своем.

Но бывают ситуации, когда люди вдруг становятся единодушны в своих взглядах. Смерть Саши, например, стала невероятно важной темой разговора, и все внезапно почувствовали необъяснимое участие.

Они решили как-то почтить его память. Всем классом организовали прощальный вечер. Алена раздавала пригласительные и что-то деловито говорила про свечи. Ян и прочие прихвостни Кирилла обещали закупить еду. Все выглядело как нормальная человеческая вовлеченность в трагедию.

Оставалось надеяться, что это не скатится в обычную попойку.

Когда Алена всучила приглашение и мне, я шел по коридору в сторону холла. Был большой перерыв, и я думал свалить на крышу. Но она меня фактически подрезала.

– Ты же придешь? – требовательно поинтересовалась Алена сквозь пузырь пахучей жвачки.

Алена всегда занималась организацией различных мероприятий, которые выпадали на жизнь класса. Неудивительно, что и здесь впряглась.

– Нет, спасибо, – рассеянно отозвался я.

– В смысле? – протянула она. – Ты должен прийти, все там будут.

– И что?

– Это надо сделать. Он умер, понимаешь? Мы должны… почтить его, и все дела…

Я невольно выдохнул, чувствуя, что злостный ком обличительных слов, который я уже давно таскал у себя в груди, вот-вот вырвется наружу.

– Да вы же даже с ним не общались! Что вы вообще можете о нем помнить?

– Забей, – махнула рукой она, – ты же всегда не в теме…

И она ринулась с листовкой к кому-то еще, кто шел за мной. Промоутер от бога, что сказать.

Я с раздражением глянул на бумажку с адресом, а потом засунул ее в карман.

Ну и последняя характерная черта шестнадцати лет – большая любовь к церемониям, будь то пати на хате или вечер в честь умершего одноклассника. Я часто думал, что мы, подростки, стараемся имитировать образ жизни взрослых, даже не вполне понимая необходимость этого. Но чей образ жизни ведут взрослые – остается загадкой. Наверное, повторяют то, что запомнили в свои шестнадцать лет.

6

– Ты хочешь сказать, что не пойдешь на вечер памяти Саши? – спросила меня мама.

Она никогда ни на чем не настаивала, но я всегда чувствовал ее скрытое неодобрение. Мы ужинали, хотя было уже поздно. В тот день я опять вернулся домой на ночь глядя, что в очередной раз вызвало волну упреков.

– Послушай, ты можешь избегать мира, но рано или поздно тебе придется стать его частью.

Абстрактные заявления вроде этого были для нее редкостью.

– Я не вижу смысла в этой затее, – отозвался я, не чувствуя во рту вкуса пюре.

Она нахмурилась, глядя на меня поверх очков. Я смотрел в сторону.

– Сходи туда, Сергей. Это не самая плохая идея.

– Это необязательно.

– Да, тебя никто не заставляет. Но я считаю, что плохо не будет, если просто поприсутствуешь. Тебе что, все равно?

– А что это изменит для него? Как ты думаешь, – едко начал я, – он это почувствует? Ему это вообще важно?

– Тебе лишь бы спорить, – с досадой ответила мама и поднялась.

Собрав тарелки, она направилась к раковине. Я холодно следил за ее передвижениями, и враждебная струна между нами снова натянулась.

– Дело не в споре.

Резко обернувшись, она сердито вопросила:

– А что подумают люди, тебя не волнует?

– Послушай, просто не говори никому, что я – твой сын, и можешь дальше общаться с другими людьми.

– Сергей, это неприлично! – крикнула она мне в спину.

Я быстро прошел к себе и закрыл дверь. Хотелось оказаться на самом краю земли, где только звезды и ветер. Но вокруг только серые стены. В какой-то момент я осознал, что не понимаю, насколько они реальны.

Мне показалось, что те же стены и внутри меня.

7

Не знаю, почему, но я все же решил пойти. То ли действительно из-за Саши, то ли потому, что в тот вечер на улице стоял странный привкус пустоты и не было смысла шататься по темным дворам. Я пошел, хотя все во мне этому противилось.

Встреча проходила в доме у Кирилла – нашей странной пародии на бомонд, вопреки пролезающим гопницким замашкам. Для других он и был этим высшим светом: его родители возглавляли фармацевтическую компанию и зарабатывали бешеные бабки. Не знаю, насколько Кириллу передался предпринимательский талант, но зарабатывать очки в обществе он умел. А еще чувствовал себя безнаказанным и делал что хотел.

Я никогда с ним особо не общался. Даже с Яном мы разговаривали чаще, чем с секс-символом семиклассниц. И к нему домой я шел в первый раз. Еще издалека увидел, что окна на первом этаже погашены и в них, как светлячки, мелькают крошечные желтые точки. Алена и ее свечи.

Дверь открыла она сама. При виде меня у нее слегка вытаращились глаза, но она ничего не сказала, лишь посторонилась. Я вошел в прихожую, настороженно оглядываясь. Судя по звукам, все были в гостиной.

В сопровождении Алены в траурном наряде я оказался в их кругу. Здесь были мои одноклассники и много других ребят, вдруг почувствовавших неведомое участие к этой трагедии. Хотелось спросить каждого, что они здесь делают, ведь половина из них не знала Сашу.

В голове крутилась комичная фраза: «Кто все эти люди, где мои вещи?!».

В гостиной вдобавок царила несколько эзотерическая атмосфера: виной тому были все те же несчастные свечи. Это походило на обряд экзорцизма.

На столе стоял большой портрет Саши, увеличенный с какой-то виньетки. Он был там почти такой же, как и недавно. Светлые перистые волосы стояли дыбом, а глаза подслеповато щурились. Мне показалось, что он словно увидел меня на пороге и узнал.

Но это всего лишь фотография.

– Это же Сергей?

– Ага, друг Саши…

Шелест вокруг меня. Его имя, превратившееся в слово дня.

– Закуски и напитки там, – послышался где-то сбоку голос Алены, но я не обратил внимания, куда она указала.

В углу я заметил первые знакомые лица: Настю, местную красавицу, но уже бывшую подругу Кирилла. Рядом с ней примостились Ната и Вера (группа «Тату», как их называл Ян). Не знаю, были ли они на самом деле лесбиянками или просто баловались… Как ни странно, их никто не гнобил, и они даже собрали вокруг себя целую компанию подражателей. Я называл их про себя проводниками школьной сексуальной революции. У всех были похожие стрижки с косыми челками и хохолками на затылке, и вне занятий они носили исключительно мужские рубашки.

В другом углу я увидел Антона с Машей («пара года» – услужливо всплыл в голове голос Яна). Антон был бабник, Маша – вышколенная отличница, но не из-за мозгов, а по причине хорошей памяти. На какой почве они сошлись, никто не знал, и сейчас эти двое вовсю сосались, не обращая ни на кого внимания.

Конечно же, в центре крутился Ян, попивая что-то из пузатого бокала, и мягко вещал кому-то на ухо с хитрым лицом. Ян был не очень располагающим человеком, но одним из немногих, кто неплохо разбирался в людях. Почему-то мы постоянно друг на друга натыкались и начинали вести пассивно-агрессивную перепалку.

Вот и в этот раз он заметил меня и двинулся навстречу.

– Пришел-таки.

– Начинаю об этом жалеть.

Он только осклабился.

– А чего ты ждал? Большинство просто хотело потусить.

– Включите музыку, – посоветовал я. – А то унылая у вас дискотека.

Пора было уходить. Я понял, что глупо здесь оставаться.

– Ну, это уж слишком, – хмыкнул он. – Ты что, нас совсем за идиотов держишь?

Затем он поймал мой убегающий взгляд и проницательно осведомился:

– Зачем ты вообще приперся? Тебе тут не особо рады.

– Да и я – вам, ребят.

– Хотя, может, присядешь? Кирилл сейчас речь толкнет.

Я нехотя опустился на ближайший пуф. Ян растворился где-то в полумраке, и все выжидающе уставились на Кирилла. Он вышел в центр и пытался разобраться с микрофоном. Откуда-то, как черт из коробочки, выскочила Алена и стала ему помогать. Наконец-то они справились, и по комнате разнесся его чуть хрипловатый голос:

– Добрый вечер всем. Спасибо, что пришли. Я думаю, что Саша оценил бы. Не знаю, что надо сказать в такой ситуации, просто стараюсь говорить искренне. Это большая утрата для нас.

И он сделал паузу. Я не сводил с него глаз.

– Мы все любили Сашу.

Это было уже слишком. Я как наяву видел тот день в туалете, когда он со своими придурками держал его в кольце.

– Он был отличным, хотя немного странным парнем. – Голос Кирилла звучал нервно и неестественно. – Но мы все знали, что на самом деле он – хороший человек. И то… что с ним произошло… – это шок и потрясение для всей школы, особенно для нашего класса, ведь мы все очень дружны.

– Да неужели?

Все обернулись и уставились на меня. Свечи отражались в их глазах, и они казались пустыми и выжженными. Я не сводил взора с Кирилла.

– Ты называешь это дружным классом? – Слова уже сами отскакивали от губ, а внутри что-то закипало.

– В чем проблема? – ледяным тоном осведомился Кирилл. – Дай договорить.

Краем глаза я заметил любопытную физиономию Яна, который следил за мной как за тикающей бомбой. Я не раз замечал на его лице подобное выражение: у него ко мне словно был какой-то особенный интерес.

– Класс, в котором все гнобят друг друга, – дружный? Гонишь всякую чушь, как будто «Оскара» тебе дают. А на самом деле сейчас используешь мертвого одноклассника для поднятия своей репутации.

– Да пошел ты! – раздалось со всех сторон, но мне было все равно.

– Ничего, что ты у меня в гостях? – спросил Кирилл. – Если не нравится – вали. Тебя позвали из вежливости.

– Разве не твои дружки регулярно сталкивали Сашу с лестницы? – невозмутимо продолжал я, глядя ему в глаза. – А кто швырялся в него презервативами, наполненными водой?

– Это был не я! – возмутился Кирилл.

– Какая разница? Кто его оскорблял по поводу и без? И проходу не давал ни в туалете, ни в столовой? Дружный класс. Да, конечно.

Меня уже несло. Хотелось припомнить все, что было, выставить каждому счет. В конце концов, это же поминки.

Пара друзей Кирилла нарисовалась рядом со мной. Я хорошо знал их – их вообще все знали, они были в футбольной команде, а заодно молотили кого ни попадя.

– Пошли выйдем, – сказал один из них мне на ухо.

– Сам выйди, – огрызнулся я.

Ян тут же вклинился между нами, демонстрируя удивительную способность передвигаться в пространстве без звука.

– Так, без мордобоя, – предупредил он, а затем перевел на меня светлые глаза. – Серый, ты с дуба рухнул? Что ты докапываешься? Огурчик пожуй.

Я отправился к двери. Да, глупая затея с самого начала, я же знал, что не выдержу и все скажу им. За мной слышались тяжелые шаги, которые не приглушал даже ковер. Эти верзилы шли за мной. Спиной я чувствовал взгляды всех, кто смотрел мне вслед.

Выйдя на улицу, я наконец обернулся.

– Что прете?

– Тебя, по-моему, плохо воспитывают, – сказал один из них.

– Да пошел ты.

– Что ты сказал?

– Я сказал: отвянь! – гаркнул я.

Они смотрели на меня с легким недоверием, я же был готов к любому повороту событий. Драка? Отлично. Мне казалось, что по венам течет жидкая лава. В тот момент я ненавидел их всех, и если никто из них меня не ударит, сам наброшусь. Надо было уходить.

На крыльцо вышел кто-то еще. Я уже почти не различал звуков и образов.

– С этим Сергеем надо осторожнее. Я слышал, он в шестом классе кому-то челюсть сломал.

– Да, его же исключить хотели. Псих какой-то…

Они ринулись на меня одновременно, и я молниеносно пригнулся.

Когда дело доходило до драки, я превращался в другого человека. У меня не было мыслей, я становился сгустком безумной силы, которая хотела уничтожать и при этом быть уничтоженной самой.

Появлялась странная интуиция. Я всегда знал, когда увернуться, а когда, наоборот, врезать изо всех сил. Они были крупнее меня раза в два. Но мне удалось их столкнуть, навешать каждому по лицу, еще и по почкам добавить. Были моменты, когда мне казалось, что я способен убить, и потом это назовут действием в состоянии аффекта.

Но они заслужили.

Тут один из них резво обернулся и врезал мне по скуле. Но кулак скользнул почему-то по лбу. Кажется, на его пальце было кольцо или что-то еще металлическое.

Бровь была рассечена мгновенно.

Глаз начало заливать чем-то теплым.