– Руки надо мазать кремом, – деловито сообщила она, хватая мою ладонь и щедро выдавливая на нее что-то белое. – Давай втирай. А то потом как наждачка будут…
Обилие витавших здесь ароматов полностью лишало способности сопротивляться.
– Да скоро уже тепло будет, – хило противился я, и тогда она сама размазала крем по моей шершавой руке.
Мы снова посмотрели друг на друга, и стало как-то странно. Она вдруг смутилась и закруглилась:
– Ну, в общем… имей в виду.
– Хорошо, – кивнул я. – Я рассчитаюсь?
Меня подвели к кассе, и я заплатил за набор.
«Минус десять твоей фантазии», – сказал себе я, получая в руки нарядный пакет с лавандовыми полями.
Алина проводила меня до двери, а затем вдруг резко выпалила:
– Если что, заходи… просто так.
Я удивленно на нее посмотрел, она махнула мне и ушла к новому покупателю.
«Забавно», – только и подумал я.
7
Мама рассматривала набор с легкой растерянной улыбкой. Все выглядело очень красиво – они знали упаковочное дело в этом своем «Прованском саду». Алина наложила туда еще каких-то лепестков и прилепила их фирменную открытку с поздравлением, которую я коряво подписал.
– «Марокканская роза»… – с интересом произнесла она.
– Сказали, выгодно оттеняет зрелую красоту, – не удержался я от ремарки. – Ну… не знаю, просто подумал, женщины такое любят.
– Замечательный подарок! – воодушевленно ответила она.
Позже выяснилось, что отдушка ей не понравилась, но об этом она никогда не сказала. Я понял это по тому, что из набора мы использовали только мыло в виде розочки. Все остальное затерялось где-то на ванных полках…
Мы сидели за столом, царила неловкая пауза. Несколько последних месяцев ожесточенной ругани вдруг сменились тишиной, в которой нам нечего было сказать друг другу. А день выдался солнечным, и снег грязными ручьями потек куда-то вниз…
– Как дела в школе? – спросила она.
– Нормально, – уклончиво ответил я.
– Учеба? Справляешься?
– Сойдет.
Я, как всегда, был очень «разговорчивым». Но я не понимал, как можно просто сидеть и рассказывать обо всем. Мне сложно давалось говорить откровенно даже о таких повседневных вещах, как погода или школа. Этого я в себе не понимал и оттого молчал еще больше.
– Ты ходишь на спорт какой-то?
– Записался в секцию баскетбола. А как ты узнала?
– Уже две недели подряд нахожу в корзине для белья твою спортивную форму, – снисходительно хмыкнула она. – Тоже мне загадка. Ну, спорт – это хорошо. Молодец.
И мне хотелось иногда спросить ее: «А что ты думаешь о наших с тобой колючих отношениях? Ну, кроме того, что я – ходячая проблема, а все дети как дети?». Есть мысли, которые человек подпускает к себе только наедине с собой. И они самые важные. Но максимум, на что я был способен, так это спросить, что у нее на работе.
И она рассказала бы мне долгую историю про какие-нибудь судебные тяжбы, которые ничего мне не сказали бы о ней. А задать вопрос напрямую я не мог.
Иначе получился бы откровенный разговор.
– Есть хочешь? – спросила она.
– Нет вроде…
– Предлагаю пойти в твой любимый торговый центр и съесть пиццу с грибами, которую ты так любишь.
– Мам, это же не мой день рождения.
– Ну, я тоже съем немного.
Она хотела провести со мной время. В свой же день рождения, на моих условиях. Такие я ставил в детстве, взимая взятки в виде фастфуда. Я вспомнил, что пытаюсь быть лучше.
– Да, пошли. Только возьмем то, что ты захочешь.
8
У нее были сложные пищевые предпочтения. Очень многое она не могла позволить себе из-за больного желудка, а то, что могла, выбирала с излишней придирчивостью. Поэтому вместо фастфуд-забегаловки мы выбрали дорогой ресторан вдали от фуд-корта, где из еды воротили такие произведения искусства, что потом было жалко есть. Но это меня устроило. В фуд-корте обязательно попались бы одноклассники. Никто не хочет светиться где-то с родителями.
А в таких заведениях они не бывали.
Она заказала какие-то морепродукты, и мы пытались общаться. Выходило не очень складно.
– Зачем ты куришь?
– Я не курю.
– А зачем ты врешь?
– А зачем ты спрашиваешь, если знаешь правду и знаешь, что я совру?
– Так ты можешь сказать мне причину?
– Просто. Многое в этом мире делается без особой цели.
– Я даю тебе карманные деньги не на сигареты, понимаешь?
– Мам, давай сменим тему.
Беседа опять скатывалась в ссору. Я уже поглядывал на часы, а официант все не торопился. Я не мог долго находиться в ее присутствии: все казалось избыточным и во всем возникали перехлесты. Разговор оборачивался ссорой, а невинная реплика превращалась в хамство.
– Ты ничего мне о себе не рассказываешь, – с заметной печалью сказала она.
– Потому что у меня ничего не происходит.
– Что же должно произойти, чтобы ты хоть что-то рассказал? Мне иногда кажется, что ты как чужой в своем доме. Вернее… хочешь быть чужим.
Я глядел на ее усталое лицо: она выглядела моложе своих лет. Ей давали тридцать восемь навскидку. Но в чертах было много тяжести. Такое выражение образуется с возрастом от глубоких переживаний, и его уже невозможно спрятать за дежурной мимикой. Стоит только человеку остаться наедине с собой, как все сползает, как краска, и остается лишь одна грустная гримаса.
Мне хотелось обнять ее и попросить прощения за мое безобразное поведение: скрытность, грубость, курение – и за то, что демонстративно отсекал ее от своей жизни. Но на такой шаг я не мог решиться. Истинная трусость – в таких вещах.
– Спроси у меня все что хочешь.
Не это надо было, конечно, сказать. Я словно оказывал какую-то милость.
– У тебя есть девушка? – мигом спросила она.
Я вытаращился, менее всего ожидая услышать такой вопрос.
– Нет.
– А нравится кто-нибудь? – с пристальным взором осведомилась она.
– Нет!
Она поскучнела. Принесли креветки с овощами и рисом. Все дымилось и вкусно пахло.
Мы чокнулись. Она взяла белое вино, мне налили кока-колы по детскому тарифу.
– За тебя.
– И за тебя.
Обед прошел в молчании. Я чувствовал подавленность. Отчего? От неумения выразить лучшие чувства? Что я за человек такой? Мне даже хотелось плакать. Но я давился этими креветками и думал, что сейчас выйду и пойду на ту заброшенную стройку.
– Что будешь делать потом? – словно прочла она мои мысли.
– Погуляю… А ты?
– Я останусь тут.
– Зачем?
– В кино иду.
– Одна?
– Нет.
– А с кем?
– Ну… со знакомым, – с особым значением произнесла она, и у меня отлегло от сердца.
Значит, появился какой-то ухажер. Это радовало. Личной жизни у нее не было, растила она меня одна, но когда кто-то появлялся, она зачем-то давала мне знать и называла их «знакомыми». Я искренне хотел, чтобы один такой знакомый взял ее замуж и она была бы так счастлива, что забыла бы про непутевого меня.
Мы доели. Я как-то чинно поблагодарил ее за обед и оставил в ресторане допивать вино. На всякий случай спрятался за фикусом снаружи и ждал. Мне было важно увидеть, что ухажер и впрямь придет. Так и было. Зашел какой-то мужчина и подсел к ней. В руках у него был нелепый веник.
«Каллы на похороны приносят, дебил», – почему-то желчно подумал я.
Но дальше подсматривать не стал и побрел вниз.
О ней больше думать не хотелось. Я просто надел наушники.
Это пел Мэрилин Мэнсон в такт моему сердцебиению.
Я шел к выходу. Внезапно повеяло знакомой смесью душистых запахов.
«Прованский сад».
Я как раз проходил мимо магазинчика и увидел знакомые цветастые банки и флаконы и суетящихся вокруг клиентов девочек в розовых фартуках. А у прилавка стояла Алина и смотрела прямо на меня. Вдруг она счастливо улыбнулась и помахала.
Я не удержался от ответной улыбки. Ноги продолжали на автомате нести меня вперед, а в голове роились дурацкие вопросы. Ну зайду я, а дальше что?
«Спасибо, Алина, что натерла мне руки кремом, и правда стало лучше. А может, еще чем-нибудь брызнешь?»
Или банальное «как дела?», а потом ступор, потому что в итоге нам окажется нечего сказать друг другу… Из потока этих мыслей меня вывел хлопок по плечу. Один наушник выпал, и я обернулся.
Она стояла позади меня и продолжала улыбаться. Совсем не фирменной улыбкой «Прованского сада».
– Привет! – радостно воскликнула она.
– Салют, – усмехнулся я.
При свете окна, у которого мы замерли, я увидел, что ее волосы отливают рыжиной, а кожа очень светлая.
– Как… как ты? – спросила она, слегка переводя дыхание.
Похоже, бежала за мной.
– Хорошо, – не переставая нервно усмехаться, ответил я. – А ты?
– Отлично, хотя работы навалом… Вчера весь день клеили новые ценники. – И она закатила глаза. – Как маме твой подарок?
– Ну, она еще не пользовалась… Сказала, что красиво упаковано.
Алина лишь посмеялась. Я не мог перестать улыбаться. В ней было что-то светлое. Мне хотелось задать глупый вопрос, что-то вроде: «Можно я буду смотреть на тебя долго-долго?» или «А можно приходить в ваш магазин, чтобы просто увидеть тебя?».
– У меня сейчас перерыв! – сказала она.
– Может, тогда перекурим? – Я не нашел ничего умнее.
Она кивнула, хотя даже само слово «перекур» не вязалось с ее обликом. По дороге она захватила в каком-то кафе кофе на вынос, и мы вышли из торгового центра через боковую дверь для персонала. На заднем дворе было неожиданно грязно. Везде стояли грузовики с открытыми пустыми кузовами.
Я закурил, а она все это время пялилась на меня.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Сергей.
– А я…
– Алина.
– Откуда ты знаешь?
– У тебя бейджик на рубашке.
– А, ну да, – рассмеялась она. – И сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– Мне тоже!
Я слегка отвел руку в сторону, чтобы дым не шел на нее. Она уже и так отчаянно моргала, но вежливость, или не знаю что, не давала ей отойти в сторону или просто поморщиться.
– Извини, ты же не куришь, – заметил я, – я сдуру предложил. Тебе, наверное, хотелось поесть…
– У меня всего пятнадцать минут, – пожала она плечами, – так что считай, я перекуриваю. Где ты учишься?
Я назвал школу, она – свою. У нее была какая-то гимназия, где половина предметов велась на английском. За двадцать минут я узнал об Алине многое: она любила поболтать.
В «Прованском саду» подрабатывает после школы в будни. Ей очень нравится вся эта косметика, парфюмерия, и в первый рабочий день она думала, что стресса в таких местах не бывает. Ошибалась. Клиенты попадались самые разные. Но Алина не собиралась бросать подработку.
«От хороших запахов хорошее настроение, понимаешь?»
Ее отец был профессором политических наук и преподавал в университете, а еще часто катался по всему миру с лекциями. Мама же – домохозяйка. Еще имелись братья-близнецы, но им было всего по два года. Недавно они завели собаку, сенбернара.
«Когда он вырастет, можно будет на нем катать близнецов!»
У нее была лучшая подруга, Вероника. Они дружили с тех пор, как она переехала в этот город. Она всегда ей обо всем рассказывала.
«Не могу иначе, я вообще открытый человек!»
Учеба давалась Алине легко, особенно английский. Она мечтала учиться в Лондоне, и с возможностями ее отца это было, в общем-то, реально.
«Он хочет, чтобы я стала экономистом, а мне нравится история искусств».
– А кем хочешь стать ты?
Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут давно прошли.
– Мне кажется, тебя будут ругать, – заметил я.
Алина спохватилась, и мы побежали к «Прованскому саду».
– Слушай, ты что делаешь завтра? – спросила она.
– Да ничего…
– Завтра же суббота. Позавтракаем вместе во французском кафе Jour fixe, там очень вкусные завтраки! Это тут, на первом этаже.
– Да, давай. – Ситуация начинала напоминать день нашей первой встречи, когда она вовлекла меня в водоворот своих действий, а я только кивал и шел за ней вдоль банок с кремом.
– В десять! – весело заявила она. – Буду ждать тебя в кафе!
– Да. До завтра!
Мы смотрели друг на друга как идиоты еще полминуты, а затем разбежались.
9
С Алиной все вышло безумно и быстро. Только мы увиделись, как мгновенно пересеклись сотни тысяч совпадений, превратившихся в обстоятельства нашего знакомства. Но затем она взяла дело в свои руки. Сказала напоследок приходить даже просто так. И догнала меня, пока я против воли шел мимо, пытаясь придумать достойный повод снова зайти в «Прованский сад». Она же позвала меня на завтрак в это французское кафе.
И я не пришел.
Я не проспал. Встал в восемь утра и закрылся в ванной. Теперь уже чахлый мартовский свет проливался сквозь маленькое окошко, а я смотрел на себя в зеркало, пытаясь понять, куда меня вдруг понесла жизнь.
Все было очень внезапно.
Казалось, самая естественная вещь – пойти на свидание с девушкой и просто с ней поговорить, как минимум – подружиться, узнать, что она за человек и что есть в ее жизни кроме семьи, сенбернара и школы. Вполне нормальное поведение.
Но не для меня. Я чувствовал приступ паники. Что я могу рассказать Алине? Как блуждаю в себе под Bring Me the Horizon? Грузить ее метафорами о башнях и стенах, которые никто не атакует?
Она была словно соткана из света. В ее жизни царила приятная ясность. Я уже успел понять, что она относится к такому типу людей, которые не замыкаются в себе. Наоборот, они очень открыты, и мир любит их за это. Я принадлежал другой стороне жизни. Мне она не очень нравилась, но и оставить ее так просто не получалось.
Что я расскажу?
Меня часто бьют, и я бью в ответ.
Драки случались минимум раз в два-три месяца.
Постоянно хамлю учителям, потому что ненавижу дутые авторитеты и их злоупотребление полномочиями.
Что еще я расскажу? Что не вижу грани между хамством и искренностью и поэтому меня все терпеть не могут?
Что я до чертиков боюсь попробовать стать проще? Потому что, мне кажется, я не справлюсь там, где не надо быть грубым и злым, а можно просто открыться и показать свою человечность.
Что я ей расскажу потом?
Осмыслив свой убогий психоанализ, я оделся и пошел на стройку. Бродил там до обеда как идиот в наушниках, ни о чем не думая. Хотя в голову все равно лезла картина того, как Алина сидит в том кафе и ждет меня: она же упорная. Будет ждать час с лишним. Но никто не придет.
При мысли об этом мне хотелось взять лом и вдарить себе меж глаз.
10
Тренировки с каждым разом проходили все лучше и лучше. Мы перестали валять дурака, пытаясь показать себя, и начали тянуться за каким-то командным духом. Один толстый паренек, как я и предсказывал, ушел сразу после первого занятия. Второй остался, заявив, что ему плевать, что мы там про него болтаем.
– Я хочу играть в баскетбол, понятно? Кому не нравится, можете валить сами.
Все заулюлюкали, но к нему больше не приставали, да и играть он стал лучше. Если кто-то показывает характер, он становится интереснее. Топтать же принято тех, кто не может оказать сопротивление.
Еще мы как-то естественно заобщались с Дэном. У меня вообще хорошо получалось случайно сходиться с людьми.
Когда никого не ищешь, все находятся вдруг сами.
Сначала я думал, что он накачанный придурок, целующий свои бицепсы. Про остальных его друзей из секции это оказалось правдой. Но Дэн был проще и дружелюбнее.
На самом деле его звали Денисом, но это имя ему не шло, и лаконичное недозападное «Дэн» отражало его суть лучше. Во время тренировок он бегал в угаре и орал на всех с озверевшим лицом: «Шевелись, мокрица!». Поэтому его сделали капитаном. Однако после каждой игры на него снисходила нирвана, и он обнимал нас с блаженной улыбкой, даже если мы проиграли. Это было наглядным примером того, что происходит после выплеска агрессии в спорте.
Мы часто возвращались вместе домой. Дэн, как и Алина, принадлежал к типу открытых, разговорчивых людей. Я же любил слушать.
Он комментировал все, что видел. Мог спонтанно ввязаться в случайную беседу с прохожими и так же непосредственно из нее выпасть. Часами болтал про баскетбольные матчи, обсуждал игроков НБА и обожал Майкла Джордана и Яо Мина. А его любимой темой было объяснение, почему баскетбол лучше футбола:
– Это игра, в которой ход встречи может переломить разозлившаяся команда или даже один игрок! Баскетбол динамичен до чертиков, более подвижен. И вообще играть руками естественнее, чем ногами! К тому же в баскетболе надо думать головой! Ты можешь себя показать, играть по-настоящему красиво… Понимаешь?
– Понимаю.
Мне нравился баскетбол за его быстроту. Я очень любил скорость и мог ловко перемещаться с мячом, обходя всех вокруг. Но в кольцо попадал не всегда.
– Я не буду рядом, чтобы перехватить у тебя мяч, когда ты его доведешь! – драматично вещал Дэн. – Ты должен сам забивать, это просто практика!
– Мне нравится просто бегать между вами.
– Это тебе не эстафета между кеглей. Ты должен попадать!
В итоге мы стали приходить в зал пораньше, чтобы тренироваться швырять мяч в кольцо. Меня охватило что-то вроде азарта, который, наверное, передался от энергии Дэна.
– Размазня! – орал он, когда я в очередной раз промазывал. – Косой!
Это здорово злило, и я хотел уже попасть в кольцо наперекор ему. Дэн это понимал и обзывал меня еще хлеще. Правда, в итоге я швырял мяч в него.
– Делай так, – объяснял он мне, – смотри на то, как расположены ноги. Правую ногу немного вперед, если бросаешь правой. И колени согни! Когда бросаешь – кисть вверх!
Разумеется, мы говорили не только о баскетболе, но матч с соседней школой в июне был самой животрепещущей темой.
– Что за школа? – спросил я мимоходом.
– Какая-то полуанглийская… Там богатенькие в основном учатся и умники, – поморщился он.
Только в одной школе города уроки велись на английском.
Я ощутил непроизвольный укол в сердце.
Алина.
С нашей встречи прошло две недели, а я так и не извинился перед ней. Я просто пропал, хотя мысли о нашем несостоявшемся свидании изъели мне всю голову. Но если не знаешь, что делать, то не делаешь ничего.
Весна пришла, как всегда, стихийно, оборвав в одно мгновение сосульки и растопив весь лежалый снег. К середине марта он белел только где-то под мостами и в канавах. В воздухе трепетали странные, волнующие запахи. Каждую весну я чувствовал вес своих невидимых крыльев и хотел улететь туда, где никогда не был.
Я много мечтал о дальних странах, особенно о далеких северных, вроде Норвегии или Исландии. Я обещал себе, что однажды уеду туда. Все чаще я стал говорить себе, что найду себя в этом мире в самом неожиданном месте.
И этой весной я оказался действительно занят. Череда контрольных не оставляла времени на скитания по стройкам и пустырям, а баскетбол отнимал много энергии. Поэтому я вдруг перестал ловить себя на мысли, что меня беспокоит, кто я есть. А ведь раньше думал об этом постоянно. Значит, я выбрался из декабря смерти.
Однажды в раздевалке после очередной тренировки Дэн пригласил меня на какую-то вечеринку.
– Будет вся школа, – заявил он.
– Уже веский повод не ходить, – лишь хмыкнул я.
Он ухмыльнулся мне поверх майки, которую натягивал на себя.
– Но ты не можешь вечно прятаться, Сергей, – неожиданно сказал он слишком глубокую для него фразу.
Я перевел на него озадаченный взгляд, пытаясь попутно пригладить мокрые волосы. Пальцы быстро скользнули по прядям: я плохо смыл шампунь.
– Не люблю эти сборища. А они не любят меня. Все честно.
– Да там будет куча народа. Пошли. Тебя надо накидать как следует. Странно, что ты не пьешь. Я думал, ты квасишь с какими-нибудь немытыми металлистами в гаражах…
– Я курю за двоих. Это компенсирует отсутствие других вредных привычек.
– Да что ты к нему пристал? – подал голос Влад, другой верзила. – Нам не шибко хочется видеть таких как он.
Я ничего не ответил, памятуя, что с недавних пор больше ни во что не ввязываюсь.
– Я подумаю, Дэн. Спасибо.
Влад плавно передвинулся к нам и мгновение разглядывал меня с высоты своих почти двух метров с каким-то непонятным интересом. Я спокойно поднял глаза. В гляделки я играть умел. К тому же взгляд из-под моей рубцеватой брови выглядел еще более мрачным, чем раньше.
– Слышал про тебя, – медленно сказал Влад. – Ребята из твоего класса рассказали. Это правда, что ты отделал Андрея и Вову? Они у нас не слабые ребята.
– Да, – развязно ухмыльнулся я. – Дал обоим по челюсти, а потом столкнул лбами как болванки. А еще я как-то парня одного чуть до смерти не забил, и он заплевал весь снег своей кровью. Что еще ты хочешь про меня знать?
О проекте
О подписке