знаешь, Бро, никогда не поздно —
обязательно станет легче
пусть Любовь на правах гипноза
пробирается в мозг и лечит лечит
опухоль эгоизма
[что научно неизлечима]
подбирает людей с харизмой
не по масти и не по чину
просто так – без понятной пользы
вырастаешь большим и верным
знаешь, Бро, никогда не поздно
верь мне!
Жалко выбрасывать вещи —
Радостно их покупать.
Утро за окнами блещет.
Ночью прошёл снегопад.
Танечка в новых сапожках
Вышла на первый снежок.
Шла от подъезда дорожка,
Улица пахла свежо.
В новых сапожках как будто
Снег еще звонче хрустит.
Таня по моде обута:
Тане открыты пути.
Мех в сочетании с кожей
Смотрится славно на ней.
Трупики старых сапожек —
В мусорном баке, на дне.
Мир спотыкался и шаркал,
Таня шагала вперёд.
Танечке «бывших» не жалко —
Кто-нибудь да подберёт.
Довези меня, Рикша, до Агры – даю изумруд.
Посмотри, как сверкает, как глаз нападающей кобры.
Довези меня, Рикша, я в этом Джайпуре умру
От тоски по прекрасному. Рикша, я знаю, ты добрый.
В Агре люди темнее, но меньше под кожей греха,
В Агре ауры чище, хоть Библией мерь, хоть Кораном.
И не тронутый солнцем стоит над рекой Тадж-Махал,
Белый-белый, как плечи несчастной принцессы Дианы.
Инкрустаторы-персы вживили в фасад сердолик,
Первобытные свёрла в шлифованный мрамор вонзая.
Император был очень умён и, конечно, велик,
Но повысил налоги в стране ради этих мозаик…
Не суди его, Рикша, ведь был Император влюблён,
Был он трижды женат, но одну почитал среди прочих.
И страну разорил, но страну разорил для неё.
Для её усыпальницы, Рикша, ты чувствуешь почерк?
Довези меня, Рикша, мне хочется эту Любовь
Ощутить всеми пальцами. Утром мы будем на месте.
В этом нищем Джайпуре все чувства со вкусом бобов —
Никакой Кама-сутры, а только тычинка и пестик.
Довези меня, Рикша, даю ещё пару монет…
Если купишь свой опиум, станешь силён и вынослив…
Счастья хочется, Рикша! Большого! Которого нет!
Очень хочется счастья! Сейчас! И нисколько не после!!!
Но поморщился Рикша: «Властитель подобен рабу,
Если речь о Любви. Но Любовь не потрогать руками…
Драгоценные камни на самом роскошном гробу —
Только камни…»
Если не пишется – не пиши.
Похорони и поставь свечу.
Есть в Подмосковье твоей души
Кладбище лишних чувств.
Там что ни памятник, то шедевр:
Мрамор и оникс – высокий стиль.
Надпись на каждом гласит: «Je t’aime».
Думаешь навестить?
Даже не думай. Кругом пурга.
Пухом земля прикрывает грудь.
Те, кому нравится поругать,
Сами начнут игру.
А для любителей похвалить
Все предложения хороши.
Если ты чувственно на мели,
Сдохни,
но не пиши.
А жениха мы найдем тебе нежного-нежного,
Будет туфельки покупать, пяточки целовать.
Ну а пока – пару шагов по манежу,
Ну а пока – первые ласковые слова.
Выйдешь из комнаты… и незаметно – замуж…
Вечно бы девочка, вечно бы на руках…
Ну а пока – ложку за папу и ложку за маму…
И за того… сказочного жениха…
– Зябко этой ночью, мама-лошадь,
Расскажи о травах на лугу.
Синий колокольчик, он хороший?
Под ноги попался на бегу.
– Синий колокольчик музыкальный,
Он поёт высоким голоском.
Девушка с холодными руками
Днём переплела его с тоской…
– А тоска какой имеет норов?
Это повод или стремена?
Девушка седлала Вороного,
Но не возвратилась дотемна…
– А тоска – кувшинка на болоте,
Голубая ведьмина свеча.
Даже в гроб потом не заколотят
Тех, кто бродит в топях по ночам…
– Зябко, мама… Цокают подковы…
Вороной пришел без седока.
Слышу, как в трясине тростниковой
Плачет колокольчик из венка!
Поскачу… Согреюсь… Мама, зябко…
– Стой! Не отпускаю никуда!
Девушка – сама себе хозяйка,
А беда чужая – не беда!
Проволока или кружева…
«Майн Кампф» или Псалмы Давидовы…
Просто разрушать и убивать —
Сложно создавать и не завидовать!
Зависть своевольна, как Любовь,
Как грибница в чудном Лукоморье:
Дождь прошёл, и тысячи грибов
Показали шляпки мухоморьи…
Не срезай и зелья не вари:
Пусть талант поёт, влюблённый женится…
Ненавидеть проще, чем творить.
Будь не ведьмой, детка,
а волшебницей!
А было же время, когда у неё торчали ключицы,
Ей страшно хотелось за кем-нибудь волочиться,
Садиться в ногах и, забывшись, писать стихи…
[Особенно ей удались три-четыре строки…]
И позже, когда я их считывала с экрана,
Я верила в то, что поэзия многогранна,
Послушны шары, если верно направлен кий…
Теперь она носит собачку. Совсем не пишет.
Болтает о моде и вкусной здоровой пище.
И смотрится дорого. Гладко. Без бла-бла-бла.
А я вспоминаю её подростковый почерк
И вижу ключицы, торчащие между строчек.
И мне хорошо от того, что она была.
Ландыши умирают, юноша смуглолицый,
Что Вы их так неловко в пробках суёте в окна
Люксовых суперкаров этой большой столицы,
Маленькие головки в пальцах горячих скомкав.
Вспомните, как прекрасно видеть цветы на воле —
Слава Бахчисараю, Родине… той, что снится!
Что Вам дают за связку? Двести рублей, не боле?
Ландыши умирают, юноша смуглолицый.
Небо Испании шито ветром,
Нитки трещат на закате дня.
В летней Алтее влюбилась в Педро,
Он не любил меня.
Сильно влюбилась, влюбилась пьяно,
Сердце сожгла, загнала коня.
Педро любил говорить: «Маньяна», —
И не любил меня.
Педро любил говорить: «Маньяна», —
Весело вскакивая в седло.
Педро был смуглый и окаянный —
Мне на таких везло.
И уносился куда-то в Кальпе,
Где из залива торчит скала.
Чертов Испанский, как ржавый скальпель,
Резал, не целовал…
Всё позабыла, но помню слово,
Помню Маньяну, как «Отче наш» —
Трещину в древнем культурной слое,
Взвеси в крови вина.
«Завтра», – с улыбкой твердит Маньяна.
«Вечное завтра» – святое зло,
В речи встречается постоянно,
Будто царица слов.
Как отыграть, не порвав струны, и
Как на земле отлюбить легко.
Крутятся мельницы ветряные…
Где же их Дон Кихот?
Сердце разбито о позвоночник,
Месяц-бродяга опять в седле.
Gracias, Pedro, buenas noches…
До завтра…
И долгих лет!
Молодость, ты же такая умничка,
Только не уходи!
Хочешь, поедем и купим сумочку,
Сладкого поедим.
Хочешь, отправимся в путешествие
К солнышку на восход.
Это какое-то сумасшествие —
Твой от меня уход!
Молодость, ты же такая близкая —
Близкому не предать.
Хочешь, я сделаюсь альпинистскою —
Двинемся в холода.
Хочешь игристого? Хочешь крепкого?
Выкроим выходной,
Всё, что не клеилось раньше, скрепками
Соединим в одно.
Я же читала про бедных девственниц
И про кровавый душ.
Может, по-простенькому: инъекции,
Пудра, помада, тушь?
Может, задержишься, даже временно,
Даже на пару лет?
Молодость, милая, современная!
Слышишь?
Ответа нет.
Мир по майянским подсчетам при смерти,
пересчитать – непосильный труд.
Слышишь, любимый, как в нашем дистрикте
пальмы шумят на ветру.
[Ладно, берёзы: берёзам велено,
фон создавать для больной души.
Тело берёзоньки наспех белено —
видно маляр спешил.
Ладно, берёзы: их почва смешана
с кровью кочевников и пехот,
белая вьюга и тьма кромешная —
древний родной штрих-код.
Льнёшь к ней и водишь ладонью тёплою —
зиму сканируешь с бересты.
Печка трещит за двойными стёклами,
чай норовит остыть…]
День догорает, и чайки белые
где-то на скалах ложатся спать,
в барах прибрежных коктейли делают,
всюду массаж и спа,
скоро наш дистрикт в закат окрасится,
розовой-розовой станет даль…
Пальмы шумят… да какая разница,
что у них за беда!
Рома мечтает о модном пальто за две тысячи триста евро,
Из добротного кашемира, классического покроя.
Вот пойдёт он в таком по бульварам из универа,
И девушки станут смотреть на Рому, как на героя
Шекспировской пьесы. Где действие в каждом акте,
Где классика инициаций и первой любовной крови.
У Ромы огромный потенциал, но пока никакой практики,
И куртка-Аляска!!! А чинный Иван Петрович,
Застёгивая ширинку в туалете администрации
И уверяя себя, что сегодня похолодало,
Ради такого потенциала точно б решился на операцию,
Плюнув на дело партии и политические скандалы.
Бедный Иван Петрович недавно влюбился в Иру,
Девушку во всех отношениях видную и молодую,
И вопрос: «Симулирует Ира или не симулирует?»
Не даёт ему сосредоточиться на заседаниях Думы.
И когда он под вечер, измученный, ждет Иришу,
То горланит в джакузи отрывок из «Риголетто»:
«Сердце красавицы…», да так голосисто, что Клим
этажом ниже
Готов зарыдать и вернуться в театр оперы и балета,
Откуда ушёл. [Ведь нельзя же так долго в хоре].
Искусством-то сыт не будешь, чего не сказать о кухне.
И теперь у него вместо зрителей – стерлядь и помидоры.
И ресторан «Шаляпин». [Э-эх, дубинушка, ухнем!!!!]
В то же время, где-то в хрущёвке, Айгуль трёт сгоревшую
сковородку
И ломает судьбу о каменные бифштексы.
Ей сегодня опять предстоит быть ну о-о-о-очень
и очень кроткой,
Потому что на ужин, увы, ничегошеньки, кроме секса.
А мужик её ценит в женщинах бешбармаки,
А мужик её любит манты, а понтов не терпит!
[Хорошее дело не назовут браком].
И Айгуль ненавидит растущий живот, превращаясь
в стерву!
А у Светочки есть экономка, водитель и муж культурный.
Только Светочке впору писать мемуары о том, что
такое ЭКО.
Она по четырнадцать раз на день измеряет
влагалищную температуру,
Вычисляя момент для зачатия нового человека.
Но у Светы какие-то слишком свободные яйцеклетки,
Со своей конституцией… надменные, точно снобы…
А вокруг все с детьми: и старушки, и малолетки,
И даже нищенка в переходе, причём каждый день с
новым.
И Света бежит в мультибрендовый плакать и причащаться
И покупает седьмое пальто за две тысячи триста евро.
И если ты скажешь, что знаешь хоть что-то
о человеческом счастье,
Я никогда, никогда тебе не поверю.
О проекте
О подписке